По ту сторону

Несколько дней пролетают незаметно. А Николай, проводящий почти каждую минуту в мыслях о предстоящей встрече с чудовищем из детских кошмаров, и вовсе не замечает смену дня и ночи. Спать толком у него тоже не получается. Едва он смеживает веки, как в голову упорно лезет одно и то же воспоминание: он маленький лежит в своей кроватке, с ужасом глядя, как за маменькой закрывается дверь детской, а из-под шкафа показывается огромная костлявая лапа. Запах болота и гнили становится всё более сильным, и Николай вздрагивает, сбрасывая с себя дремотное оцепенение. Наутро он поднимается с кровати злой и невыспавшийся. Как назло, в эти дни о нем не спрашивает никто: ни Пушкин, ни Гуро. Словно все решили оставить его одного со своими детскими страхами. Никого там нет, мол, не придумывай. Не придумывай. Словно вырастая, человек теряет всю связь с иным миром, обрывает все нити, связывающие его с Навью. А Буке, кажется, того и надо: едва забудет о нем повзрослевший человек, так и угроза пропадает. Ведь справиться с ребенком монстру ничего не стоит, а со взрослым повоевать придется. Но и тут выворачивается навья тварь — если как следует опутать взрослого паутиной страха, вытканной из детских воспоминаний, будет сытный ужин. Правда, редко такой взрослый попадается, но уж если есть такой, Бука его не пропустит. Ибо нет ничего сытнее для чудовищ, чем страх. Николай трет пальцами красные глаза, в которых словно песку насыпали, и зевает. И выспаться толком не выходит, разве что попросить кого-нибудь сон его посторожить. Но такого позора он точно не выдержит. И так с самого детства над ним тряслись. Все мысли заняты тем, как одолеть чудовище. Поскольку встретиться придется в другом мире, проваливаться Гоголь туда не спешит. Уж слишком свеж в памяти хруст ломающихся под ногами детских черепов. — Вы, Николай Васильевич, почему дверь не закрыли? Неожиданный голос заставляет Николая вздрогнуть и повернуться. Возле двери стоит Гуро и мягко ему улыбается. — Яков Петрович? Что вы здесь делаете? — Да вот проезжал мимо, решил проведать. Как вы, голубчик? Вид у вас, прямо скажем, неважный. — Несколько дней почти не сплю, — честно признается Николай, — всё время думаю об этой встрече… — Ну, не стоит так себя изводить, — Яков Петрович делает несколько шагов вперед и останавливается неподалеку, оперевшись на трость. — Не вам же это предстоит, — с холодном в голосе напоминает Николай. — Вы в этом так уверены? — в голосе Якова Петровича прорезываются стальные нотки, — вы, Николай Васильевич, порой поражаете уверенностью в своей правоте. — Я? Поражаю уверенностью? — Николай усмехается и качает головой, — вряд ли. — Да вот так, голубчик. Вы ведь в глубине души уверены, что победите Буку, если будете не одни, верно? Гоголь поднимает недоумевающий взгляд на гостя и хмурится. Что-то в лице Гуро кажется ему странным, вот только что? — Возможно… Александр Сергеевич тоже порывается помочь… — Ну конечно, — Яков Петрович совсем уж жутко улыбается и вдруг резко оказывается прямо рядом с Николаем, хватает его за предплечья когтистыми руками, — ну, яхонтовый мой, теперь вы точно не одни. Николай в ужасе смотрит, как искажаются такие знакомые черты — в угольно-черных глаза полыхает адское пламя, ровные белые зубы заостряются, по форме напоминая клыки. Гость облизывает алые губы раздвоенным языком и резко наклоняется к сжавшемуся в кресле Николаю. — А ли не рад нашей встрече, Николенька? Али не по нраву тебе? — шипит нечто, после чего яростно целует Николая в губы. Истошный крик боли и ужаса замирает в груди писателя.