По ту сторону

— Значит, это и есть ваш план спасти Николая Васильевича? — в голое Пушкина звучит неприкрытая издёвка. — Шанс небольшой, но это единственная надежда, — слегка поморщившись, поясняет Яков Петрович, — только Николай Васильевич может убить существо не из нашего мира. Только у него есть такая способность. Только он молод, неопытен и напуган. Подозреваю, что Бука постарается использовать это себе на пользу. Нам нужно поддержать нашего друга, сообщить ему, что он не один. — Спиритическим сеансом?! — Не совсем. Этот ритуал введет одного из нас в некое подобие транса. Тогда сознание сможет преодолеть стену между нашим миром и миром теней, где сейчас и находится Николай Васильевич. — Он нас услышит? — в первые за всё время в голосе поэта звучит надежда. — Будем надеется. Но другого выхода у нас всё равно нет. — Тогда я сейчас же… — Нет, — вдруг резко обрывает его Гуро, — поймите, Александр Сергеевич, транс — это не шутка. Не то, чтобы я так рвался в герои, но позволить вам, неопытному человеку, рисковать… Боюсь, народ мне этого не простит. Пушкин молча бросает на своего спутника взгляд, полный раздражения, но сдерживается. — Ритуал проведу я. Ваша же задача будет в случае острой необходимости вывести меня из этого транса. Иначе последствия могут быть катастрофическими. — Поясните, — коротко требует поэт. Яков Петрович со вздохом опускается в кресло и берет в руки потрепанный том, в котором и обнаружился ритуал. — Когда человек выполняет такого рода «выходы» из тела, вместо его сознания или, если хотите, души, могут подселиться сущности другого мира. Что-то вроде одержимости. И если появится хоть один малейший признак, что моё тело заняла какая-нибудь тварь, ваша задача убить меня. Пушкин застывает на месте. — Убить вас? — Да. Несколько минут они просто смотрят друг на друга, каждый обдумывая риск. Первым нарушает тишину Александр Сергеевич: — Вы опишите мне все действия, которые я должен выполнить. А также все признаки одержимости. Пусть я и не питаю к вам дружеских чувств, не хочу становиться убийцей. — Разумеется, — улыбается Гуро.

***

Николай с трудом сдерживает рвотные позывы, крепко прижимая ладонь ко рту и отступая назад. На крохотный клочок твердой земли уже вышли несколько изрядно разложившихся тел. Это и взрослые люди, и дети. У всех оскал наполовину сгнивших зубов, костлявые пальцы с обрывками плоти тянутся к единственному живому человеку. — Господи, — невольно срывается с губ Николая. Он в панике оглядывается по сторонам и сталкивается взглядом со своим персональным мучителем. Не-Гуро стоит чуть поодаль и улыбается жуткой, довольной улыбкой. Пронизывающий ужас, который испытывает сейчас Тёмный, для него самая вкусная пища на свете. — Это только начало, голубчик. Николай в этом не сомневается. Ближайший к нему труп почти касается его, и Николай с исступленным криком отталкивает его назад. Полусгнившее тело не удерживает равновесия и падает спиной обратно в болото. Лязгающий смех вырывается из груди Буки. — Молодец, Тёмный. Не сдаешься. Гоголь смотрит на него со смесью ужаса и отвращения, потом оглядывается кругом и замечает неподалеку еще несколько довольно твердых с виду кочек. Это его шанс. Главное, не соскользнуть с них в болотную жижу. «Сейчас!» И Николай, оттолкнувшись, прыгает. Правая нога скользит по влажной земле, Гоголь выпрямляет руки, удерживая равновесие. До следующего клочка земли расстояние чуть больше. Но Николай делает усилие и снова перескакивает на кочку. Позади раздается крик, полный злости: — Убить его!