Звездопад

      Дома дядя уже собирался к Шлиммам. Он стоял в мундире, пыхтел, отдувался и страдал от жары. Тетка завязывала ему галстук и громко требовала, чтобы Дора подала холодной минеральной воды.       — Дядя, — не откладывая в долгий ящик начал Гарри, — можно мне на день рождения ружье? Я видел у Олливандера, они не очень дорогие.       Дядя опустил недопитый стакан, а тетка перестала завязывать галстук.       — Я тоже хочу ружье! — заорал откуда-то из глубины дома Дудли.       — Я вам покажу «ружье»! После того что вы натворили в лагере, в этом доме не будет даже рогатки. Ты смотри — ружье им подавай! — обратился он к Петре. — Да они всех людей в округе перестреляют.       Тетка покивала, но все же сжалилась над сникшим племянником:       — Не в девятнадцать же лет, Гарри. Да и что, ты собираешься ходить на охоту? С кем, позволь узнать? Давай так: ружье обсудим через год, а пока у нас с дядей уже есть мысли насчет подарка.       — Да? И что это?       В конце концов, собственная радиола или поездка в Берлин были ничуть не хуже ружья.       — Пока секрет, терпи. Скажу одно: вещь для тебя необходимая.       Гарри нуждался во многом, да хоть в той же складной удочке, но стало понятно, что сейчас от тетки ответа не добьешься.       — Не вздыхай. Иди умойся и переоденься. Вас с Дудли ждет Драко, ты знаешь? Он заходил к нам и пошел искать тебя.       Дом Шлиммов был полон народу. Драко, Гарри, Астория Грюнеграсс и Германика, которую каким-то чудом Драко уговорил прийти, стояли на площадке второго этажа и, облокотившись на перила, рассматривали гостей. Все гости были без жен, и на фоне черно-серых мундиров выделялась мать Драко, красавица Нарцисса.       — Пепельная роза! Последняя мода. Платье прямо из берлинского ателье! — восторженно пискнула Астория. Германика взглянула на нее с недоумением и пожала плечами.       Эту Асторию Гарри встречал в городе только дважды. Раз у фонтана, где она присела на бортик, чтобы поправить ремешок туфли, и другой в библиотеке, где из формуляра и узнал ее имя. Как она оказалась у Драко в гостях, было совершенно непонятно.       — У Грюнеграссов здесь тоже летний дом, только не в горах, а в пригороде. А Астория — моя невеста. И раз мы все равно поженимся после учебы, решили провести лето вместе.       Драко внимательно посмотрел на него и, не дождавшись реакции, отвернулся и перевел тему:       — Гарри, смотри, это Амикус Карофски. Ничего особенного, но отцу он зачем-то нужен. Его сестра однажды заставила садовника подстричь куст в виде свастики, а когда у него не получилось, Амикус его чуть не убил за испорченный куст и поруганный символ. Рабастан Лестранг. Его брат Рудольф погиб при невыясненных обстоятельствах. Но жена Белла недолго горевала и не носила траур. — Драко усмехнулся. – А вон там оберштурмбанфюрер Ян Розенштокк и его секретарь Марк Нотт. Как-то раз... — тут Драко запнулся, и Гарри почувствовал, как он напрягся, вытянулся в струнку и весь словно засветился. Если бы мог, то, пожалуй, спрыгнул вниз, в толпу людей. — А это Томас Реддле! Штандартенфюрер. Инспектор концентрационных лагерей. Неординарный человек и ученый. Отец считает его гением, я, впрочем, тоже.       Гарри смотрел на высокого лысого человека в черном длинном плаще и чувствовал ужас вперемешку с отвращением. В нем не было ничего особенного: худой, бледный, тонкогубый. К нему подходили, жали руку, и Реддле без улыбки кивал, протягивая ладонь так, словно хотел, чтобы перед ним падали ниц и целовали эту руку. А потом поднял голову и встретился взглядом с Гарри. Тот едва не отшатнулся от перил, такой это был пронзительный, внимательный, страшный взгляд. Реддле отвел глаза, и ощущение беспомощности пропало. Вскоре суета в гостиной начала стихать, и все потянулись в столовую.       — Я его помню, — продолжая рассматривать спину Реддле, Гарри обратился к Винценту, — он был тогда в лагере. Ну, заходил в бордель с той девушкой.       Не зная, как объяснить, что за девушка, Гарри обрисовал в воздухе силуэт, но Винцент понял:       — Так это его личная шлюха. Не вздумайте к ней подкатывать. Во-первых, вам ничего не обломится, а во-вторых, нарветесь на неприятности.       —Что значит «личная»? — встрял Дудли. — Там нет личных. Если я заплачу, меня что, не пустят к ней?       — Ну, попробуй, заплати, посмотрим, что тебе скажут блокфюреры, — усмехнулся Гойле.       — И попробую. Две марки найду на это дело. Да и десять найду.       — Ого, да ты, кажется, настроен серьезно. Не забудь купить цветы, — хмыкнул Мульцибер, внимательно до того слушавший разговор.       Драко поморщился от громкого смеха и тронул Гарри за плечо:       — Мужланы. Пойдем, сейчас нам принесут закуски. Прошу. — И Драко распахнул перед ними двери своей комнаты.       Несмотря на то что Реддле, даже сидя внизу, в столовой, нервировал Гарри, в гостях было неплохо. Нотт покрутил ручку приемника, настроил новости и, послушав их минуту, громко возмутился:       — Что значит — Советский Союз сдерживает натиск? Как эти дремучие славяне могут сдерживать немецкую армию? Где наша победа?       — Фюрер обещал, что к осени вопрос решится, — раздавая карты, равнодушно протянул Драко. Они решили устроить собственную партию в бридж, и теперь тот, сидя напротив Гарри, смотрел то в свои карты, то на него.       Астория, которой Германика успела рассказать и про шапки, и про физкультуру, и про свою будущую учебу, наконец взмолилась:       — Драко! Почему мы сидим в комнате? Я не могу больше! Давайте выйдем во двор.       Драко, подсчитывающий очки, оторвался от этого занятия и с сомнением посмотрел в окно.       — Я не против, но Реддле привел Нагини.       — Кто такая Нагини?       — Его собака, — отозвался от окна Дудли, — вон, я вижу ее, сидит на цепи.       В это время с улицы раздался протяжный вой. Драко усмехнулся:       — Как же, собака. Это волк! Точнее волчица. Страшный зверь.       — Откуда у него волк? Ты шутишь, — Гарри тоже подошел к окну и вгляделся в собаку. Она вела себя странно: не сидела, а бегала туда-сюда без устали, насколько хватало цепи. Подошел к окну и Драко.       — Отнюдь. Настоящий волк. Он подстрелил ее на охоте еще щенком. Забрал, вылечил, выходил. Теперь Нагини всегда с ним. Но у нее не в порядке с головой. Она страшно боится выстрелов и вообще громких звуков. Мечется, воет — да вы сами увидите, когда начнется фейерверк. С рук она ест у одного только Реддле, остальных загрызет в два счета. Ну что, кто-то еще хочет во двор?       На улицу, в теплый летний вечер, они все-таки спустились. Стараясь не подходить близко к волчице, расселись в саду на скамейках. Все по очереди смотрели в телескоп, установленный в беседке. Девушки пытались догнать и погладить загулявшего белого павлина. Тот приподнимал длинный хвост и удирал со всех ног.       Гарри тоже подошел к телескопу, настроил резкость и застыл, потрясенный красотой ночи. Луны не было, и наверху словно кто-то рассыпал пригоршни пшена: скопление звезд висело над лесом, делая небо почти белым. Звезды разбегались в стороны, редели к горизонту, складывались в непонятные, сложные узоры. Гарри терпеливо ждал — ведь из миллиона сегодня должна упасть хоть одна.       — Что интересного увидел? — Драко подошел так тихо, что он вздрогнул и от неожиданности ответил правду:       — Думал найти падающую звезду.       Драко серьезно, без тени насмешки, покачал головой:       — Боюсь, не найдешь. Метеорный поток сейчас не виден.       Скажите пожалуйста, «метеорный поток»! Гарри уже хотел отойти и уступить место следующему, как Драко сам приник к окуляру.       — А ты, Поттер, романтик. Падающие звезды… Думаешь, они могут исполнять желания? Лучше подумай о том, что каждая такая звезда — потенциальная убийца. Ты не ждешь, а тебе прилетает сверху. Читал про Тунгусский метеорит?       — Читал. Но такое же очень редко случается.       — Метеориты вообще не звезды, если уж начистоту. Лучше найти... ну, например, Альтаир. Он входит в созвездие Орла. Мне нравится думать, что тот орел, которого мы изображаем на гербах и флагах, есть даже в космосе. — И, не успел Гарри ответить на это патриотическое признание, спросил: — А что бы ты загадал, если увидел падающую звезду?       Скорее всего, Гарри загадал бы никогда больше не встречаться с герром Редлле или же не ассистировать Доку ни на каких операциях. Приличного желания, которое можно легко произнести вслух, у него не оказалось, но Драко сам пришел на выручку:       — Наверное, мы бы все загадали скорую победу нашего фюрера.       Гарри кивнул, уступил место подошедшей Астории, прошел в сад и под окнами услышал, как дядя Вернер разговаривает с кем-то. Он говорил тихо, и Гарри слышал только неразборчивое бормотание. А вот его собеседник отвечал громко и четко:       — Пусть ваши врачи добудут мне мозг здорового молодого мужчины. Зачем? О-о, это очень интересный эксперимент. Я разделю мозг на части, скажем, на семь, мне нравится это число. Помещу их в питательный раствор и буду наблюдать. Есть надежда, что каждая часть рано или поздно начнет функционировать самостоятельно. И вот тогда я попробую пересадить эти мозги в черепные коробки шестерых заключенных. Если они выживут и не превратятся в идиотов, то сделаю операцию моей дорогой Нагини. Моя волчица достойна человеческого мозга. Я хочу, чтобы в моем звере жил человек. Эй, Дурслер, что это вы побелели? Коньяку оберштурмбанфюреру! Живо! Однако какой вы впечатлительный. Надеюсь, это не мешает вам правильно поступать с отработанным человеческим материалом?       Гарри на цыпочках отошел от окна и дрожащей рукой вытер пот со лба. Шлимм все еще возился с телескопом.       — Драко, скажи... Если Реддле теперь работает в Мюнхене, что он делает здесь?       — Тоже работает. У него в лагере своя лаборатория.       — А живет он где, тоже в лагере?       Драко усмехнулся и взялся протирать окуляр.       — Скажешь тоже. В городе и живет. Тут есть один дом, где его всегда с радостью... хм… принимают. А теперь извини, пора запускать фейерверки, а это моя работа.       Драко бесшумно скрылся в темноте, а Гарри нестерпимо захотелось выскочить за калитку и со всех ног бежать домой. От бешеной Нагини, от сумасшедшего Реддле и от видения мозгов в семи банках с питательным раствором.       Его желание словно уловила Германика. Оставив павлина в покое, подошла к Гарри:       — Такая духота, что голова разболелась. А еще эти фейерверки, шум. Пойду домой, пожалуй, уже поздно.       — Я провожу, — ухватился он за возможность уйти.       — Нет, не нужно, оставайся. Мне недалеко.       — Я тоже собирался уходить.       Гарри распахнул калитку и жестом пригласил Германику пройти. Та вздохнула и вышла. Она еще два раза настойчиво предлагала ему отправиться домой, но, получив отказ, замолчала и пошла рядом. Они как раз поворачивали на Хохштрассе, когда над домом Шлиммов раздались залпы, и небо осветилось вспышками. Гарри обернулся и секунд пять любовался цветными всполохами, а когда опустил голову, Германики рядом уже не было. Ему показалось, что в той стороне, откуда они пришли, мелькнуло светлое платье. Он поднял глаза выше — на фоне темно-синего неба четко выделялся черный силуэт заброшенного замка Охау. Того, где по словам Нотта и Гойле, водились привидения.       Гарри двинулся было в ту же сторону, но очень быстро перестал понимать, где находится и куда идти. Он плюнул и отправился в город, решив наведаться в замок с утра.

***

      Назавтра с Гарри увязался Дудли, который не хотел помогать матери в саду. Они пробрались по кустам вдоль ограды и, никем не замеченные, юркнули в калитку. От дома Драко Шлимма до замка было рукой подать, а от их коттеджа дорога оказалась гораздо длиннее.       — Слушай, ты в лагере не встречал ту девушку? — спросил Дудли, едва они прошли десять метров.       — Хелену? — не подумав, переспросил Гарри. — Э-э-э… видел.       — Хелена? — встрепенулся Дудли. — Какое красивое имя.       Имя как имя, подумал Гарри, пытаясь найти тропинку. Черт поймет этих влюбленных.       — Ну и что она? Какая? Что делала? — накинулся с вопросами Дудли.       — Кровь сдавала, — коротко сказал он.       — Везет тебе, ты можешь ее видеть хоть каждый день. К ней ведь никто не приходил?       — Боже, Дудли, нельзя же быть таким тупым! Тебе же сказали, чья она, и мы сами видели.       Тот сник и замолчал.       Пробираясь между деревьями и кустами, они поднимались к замку добрых сорок минут и насквозь пропотели. Наконец, отряхивая сосновые иголки и зацепившиеся за одежду колючки, очутились перед запертыми воротами в замковой стене.       — Полезем через ограду, — сказал Гарри, выбирая место, где стена была пониже. Дудли, тихо матеря и эту стенку, и запертые ворота, и своего обнаглевшего брата, полез следом. Цепляясь за неровные камни и царапая ладони, они забрались наверх и спрыгнули в мощеный двор. Прошлись вокруг замка, посмотрели на окна. В стене нашлась дверь. Гарри толкнул ее, и они вошли в темную прохладу.       Это было очень старое, давным-давно заброшенное здание. Возможно, когда-нибудь здесь проведут реставрацию, откроют музей, а может, какой-нибудь барон выкупит его, или отыщутся потомки прежних владельцев — и здесь засияют люстры, заблестит обновленный паркет. Пока же Гарри и Дудли видели наполовину занавешенные гардинами окна, редкую мебель в запыленных чехлах. Пахло неприятно, затхло.       Гарри шел по переходам с низкими сводчатыми потолками, за ним тащился Дудли и жаловался, что очень хочет пить. Сейчас ничего интересного в этом замке не было, может, и правда стоит приходить сюда глухой ночью и бояться привидений?       И тут из-под пола раздался звук. Гарри остановился и прислушался. Потом опустился на колени и прижался ухом к грязному паркету. Точно, звук шел оттуда, внизу кто-то разговаривал. Гарри огляделся в поисках лестницы, ведущей в подвал, — пришлось пройти несколько коридоров, прежде чем вход вниз нашелся. Похоже, через эту широкую дверь когда-то вкатывали бочки с вином. Вот и пологий спуск рядом со ступенями.       Гарри начал было спускаться, но остановился.       — Знаешь, тебе незачем сюда лезть, — обратился он к Дудли.       — А как? А куда мне?       — Поищи ватерклозет, может, здесь есть водопровод, заодно и напьешься.       Это вдохновило Дудли, он с топотом устремился вдаль по коридору и вскоре скрылся. Гарри тихо двинулся вниз.       Пробираясь по темному проходу, куда свет проникал жиденькими порциями через крошечные пыльные окошки под потолком, он вспоминал вчерашний прием у Шлиммов и так поразившего его Реддле. А вдруг это он сейчас сидит в подвале? С него станется устроить здесь секретную лабораторию. Достаточно взглянуть ему в глаза, чтобы поверить в любое безумие.       Эх, вот был бы Док нормальным человеком, можно было спросить у него насчет психического здоровья этого Реддле. О том, какого черта тот торчит в Охау, вместо того чтобы прекрасно жить в Мюнхене.       Задумавшись, Гарри перестал замечать, куда идет, и едва не заорал от неожиданности, когда навстречу ему из-за поворота вылетела Германика. Она испуганно шарахнулась.       — Так вот куда ты вчера провалилась, — со смешком сказал Гарри, приходя в себя. — В винные погреба. А что ты тут делаешь?       — А ты? — Германика не собиралась смущаться и оправдываться.       — А я давно хотел посмотреть, что за замок такой. Гуляю вот, смотрю… а тут голоса из подвала. Что здесь происходит?       Германика замялась: явно не хотела делиться информацией.       — Дай угадаю, — продолжил Гарри. — Наверное, здесь собирается кружок по организации досуга заключенных?       — Гарри, — начала Германика, — прошу тебя, не болтай об этом в городе. Особенно при вчерашней компании.       — Так я угадал? — засмеялся он. — Кружок?       Германика не успела ответить — из-за угла вышла еще одна девчонка, с очень белыми волосами, в длинном старомодном платье. Гарри поразило ее абсолютно безмятежное лицо.       — Ой, я думала, это шеф вернулся! — воскликнула она, и Германика на этих словах досадливо сморщилась. — А кто вы такой?       — А кто такой шеф? — насторожился Гарри. У этой компании сочувствующих, оказывается, есть руководитель. Занятно.       — Неважно, он все равно сейчас в госпитале, — продолжала выбалтывать секреты девчонка.       — Луна! — в отчаянии воскликнула Германика и ткнула ее локтем в бок. Луна замолчала и стала рассматривать Гарри. Он, не зная что сказать, так же молча смотрел на них обеих.       И тут взгляд упал на сумку, которую Германика старательно прятала за спину. Она была полна каких-то бумаг. Гарри ловко выдернул лист и остолбенел — это была тускло отпечатанная листовка с выразительной картинкой: крепкий кулак душит за горло немецкого орла со свастикой в когтях. Краски выбрали грозные — черную и красную, и общий посыл листовки был абсолютно понятен, но Гарри вдруг сделалось невыносимо смешно, потому что орел был похож на чучело со шляпы старухи Лангботтом, и от этого вся идея скатывалась в глупое ерничанье.       — Ну вы даете, — сказал он, не зная, как реагировать.       — Расскажешь Дурслеру? — упавшим голосом спросила Германика.       — Дурслеру? — перебила белокурая девчонка. — Так ты сын нового коменданта?       — Племянник, — сказал Гарри. — Но и сын тут поблизости ходит, поэтому советую вам все это спрятать, а еще лучше — сжечь. Вы не понимаете, что это глупо? Что вас просто поймают с вашими плакатами и далеко не повезут, лагерь — вот он.       — Если ты нас сдашь… — снова заговорила Германика.       — Да не собираюсь я на вас доносить, — поморщился Гарри.       — Поклянись! — потребовала белокурая.       — Луна, хватит, — вздохнула Германика. — Мы виноваты. Хотели сами сделать что-нибудь полезное.       «Занимались самодеятельностью без шефа», — догадался Гарри и сказал:       — В конце концов, это вообще не мое дело. Но вы обязательно со своей ерундой попадетесь. Вы в курсе, как работает служба безопасности? И скажите на милость… ну, допустим, вас чем-то не устраивает то, что происходит в стране… как вы своими плакатиками собираетесь это изменить?!       — Мы хотели только передать их в лагерь, — сказал Германика. — Чтобы подбодрить заключенных.       — Подбодрить? — простонал Гарри, хватаясь за голову. — Да каждого, у кого обнаружат твою бумажку, изобьют, посадят на голодный паек… и я не знаю, что еще, но ничего хорошего. Ваши бумажки — прямой призыв к свержению режима! Лучше б котят наштамповали.       — Но они же не будут показывать их никому! Спрячут для себя…       — Ты в лагере была хоть раз? — Гарри хотелось как следует встряхнуть эту дурочку. — Сходи на экскурсию, если хочешь, могу устроить. Знаешь, как помогает прочистить мозги? И имейте в виду, там полно тех, кто с радостью донесет на вас, чтобы выслужиться и заработать себе привилегии. Дай сюда! — он дернул сумку к себе.       — Зачем тебе? — Германика чуть не плакала.       — Сожгу, — Гарри был непреклонен. — Спички есть? Зажигалка?       — Га-а-арри!       — Брат идет, — сказал он. — Тьфу ты. Молчите!       Все трое замерли, стараясь даже не дышать. Дудли кричал, топтался в начале подвала, где была лестница, но вниз не спускался. Вскоре его голос стал отдаляться — и затих.       Гарри высыпал из сумки листовки, скомкал несколько и бросил поверх кучки. Вопросительно взглянул на девчонок. Германика с таким видом, будто сейчас заплачет, вынула из кармана и подала ему зажигалку.       — Неужели будешь жечь? — певучим голосом спросила странная Луна, не сделав, впрочем, попытки ему помешать. — Мы столько их мастерили. Хотя… может, ты и прав. Надо по-другому.       Гарри поджег бумагу, дождался, пока листки прогорят, и затоптал. Вот теперь это просто грязный пепел. Он повернулся к блондинке:       — Как по-другому? Почему вам вообще тихо не сидится?       — Мой отец в лагере с весны — был редактором «Октопуса», это сатирический журнал, властям он не нравился.       — И ты вот так хочешь облегчить его участь?       Луна промолчала.       — Сколько вас? Вы обе, шеф, кто еще? — допытывался он. — Чем вы заняты? Какие у вас цели?       — Гарри, мы ничего тебе не скажем, — тихо ответила Германика. — Я поняла насчет листовок, думаю, тут ты прав, мы не продумали это… не посоветовались с… Все, уходи.       «Ладно, — размышлял он, шагая к выходу, — я вас в покое не оставлю». Луна производила тягостное впечатление человека, у которого не все дома, но с Германики он не слезет.       Дудли давно ушел, во всем обширном замковом дворе, залитом жарким солнцем, не было ни души. Время, похоже, близилось к обеду. Во всяком случае, завтрак миновал давным-давно, Гарри уже успел переварить утренние бутерброды с сыром и омлет и был не прочь перекусить. Он перелез через ограду и стал спускаться по заросшему склону. Если взять левее, то можно сократить путь и очутиться сразу на своей улице.       Подбегая к калитке, Гарри предвкушал горячий фасолевый суп, поэтому ворвался в дом, хлопнул дверью и крикнул с порога:       — Дора, налей мне, пожалуйста, суп! Я только руки вымою! — и остолбенел, встретив полный укора взгляд выходящей из столовой горничной.       — Тебя уже почти час дожидается Док, — сказал она. — Ты удрал с занятия? Хорошо, что герр и фрау Дурслеры уехали, а то получил бы сейчас.       — С занятия? — у него начисто вылетело из головы, что он вроде как продолжает заниматься с Доком. Никто ведь не отменял этих уроков. Просто, после того как пришлось бросить мысль об университете и начать работать в лагере, Гарри и подумать не мог, что его репетитор продолжит приходить. Вот не было печали!       Он стал подниматься к себе, почесывая поцарапанные в колючих зарослях голые ноги. Черт, и переодеться не успел, опять Док будет злобно прохаживаться насчет того, что он «без штанов».       Дверь он открывал так осторожно, точно тот мог поджидать в засаде и выскочить, словно черт из табакерки.       Его учитель сидел за столом и… спал.       Гарри медленно подошел, невольно стараясь не скрипеть половицами. На столе лежал раскрытый учебник анатомии, ветерок из окна шевелил страницы. Еще он шевелил прядь черных волос, упавшую на лицо Дока. Гарри бы громко позвать этого горе-репетитора, без зазрения совести дрыхнущего во время урока. Но… Во-первых, он сам не явился на этот урок. Во-вторых, лицо у Дока было очень усталое. Если он заснул в таком враждебном и откровенно ему неприятном месте, как дом коменданта лагеря, хуже того — в комнате Гарри, значит, и впрямь не смог побороть приступ сонливости. Кто знает, что делает Снапе, когда он уходит домой. Может статься, работает всю ночь.       Он все рассматривал и рассматривал Дока: вид этого человека в таком беспомощном положении будоражил и нервировал. Однако минуты текли, ветерок все шевелил страницы учебника и черные волосы на белом лбу, а Гарри стоял как истукан и не предпринимал ничего. В конце концов, перед ним объект его странных сексуальных фантазий и снов. Можно раз в жизни рассмотреть хорошенько, пока он не мешает?       Смотреть, по правде говоря, особенно было не на что, и Гарри поражался себе: узкие бледные губы без намека на улыбку, кривой нос, тощая шея, торчащая из воротника слишком свободной черной рубашки, — разве это привлекательно? Узкие худые плечи и — он перевел взгляд на ноги — острые колени, бедра как палки. Еще и хромой! А тонкие, даже какие-то хрупкие руки… ну, положим, это от дефицита веса… но что в них красивого? Ничегошеньки! Так какого черта хочется взять вот эту расслабленно лежащую на столе ладонь с длинными пальцами и… и… и прижать к лицу?!       И Гарри ужасно разозлился на себя. Что за идиотизм, в самом деле! Они друг друга терпеть не могут, вот эта самая ладонь всего неделю назад как следует влепила ему по морде — может, поцеловать ее за это?       Тьфу! Проклятие…       Он отошел к двери и решительно, с сильным стуком, закрыл ее. Услышал за спиной шевеление и скрип отодвигаемого стула.       — Соизволили все же явиться, — хрипло произнес Док и откашлялся. Гарри повернулся — и замер: на щеке того отчетливо отпечаталась розовая полоса — след от кромки стола.       — Я не знал, — буркнул Гарри, отводя взгляд и садясь к столу. — Я решил, что мы больше не будем заниматься.       — На этот счет никаких приказов коменданта я не получал, — скривился Снапе, и Гарри вздохнул: лицо его учителя приобрело нормальное злобное выражение.       — Я не иду в университет в этом году.       — Это мне известно. Тем лучше для вас, по крайней мере, вы получаете возможность подготовиться не только к поступлению, но и к дальнейшей учебе, а заодно проверить, выйдет ли из вас медик в принципе. Пока что я в этом сомневаюсь.       — А что, ваше мнение решающее? — огрызнулся Гарри, чувствуя, что начинает заводиться.       — Возьмите лист бумаги, карандаш и изобразите скелетный каркас человека, — ответил Док. — Пора систематизировать ваши знания и выявить все основные пробелы.       Гарри молча вытащил из стопки чистый лист, взял из стаканчика отточенный карандаш и принялся коряво рисовать позвоночный столб. Док наблюдал за его неумелыми штрихами, но не комментировал.       В конце концов, они как будто решили, не сговариваясь, держать во время урока нейтралитет: Док давал задания, Гарри по мере сил выполнял, отвечал на вопросы и в итоге ослабил бдительность. Последние минут двадцать ему не терпелось как-нибудь вывести Дока на разговор о лагере и объяснить, что он не виноват в инциденте с подстреленным зэком. Что, наоборот, пытался помешать. Как бы Док к нему ни относился, кем бы сам ни являлся — выглядеть в его глазах окончательным дерьмом ужасно не хотелось. А там и о Реддле можно осторожно спросить…       Гарри решил быть вежливым и наконец придумал, с чего начать светский разговор.       — Скажите, почему вы ходите по городу в той ужасной полосатой робе? Ведь вот же, у вас есть цивилизованная одежда…       Еще не договорив, он понял, что снова ошибся: нельзя подходить к этому типу с мерками вменяемого, разумного человека.       — Ах, вам роба не по вкусу, — промурлыкал Док и, закрыв учебник, с громким хлопком бросил его на стол. — Чем же? Чудесные полосатые костюмы, так гармонирующие с окружающим пейзажем — бараками и «колючкой». Модельеры Главного управления лагерей старались, а племяннику коменданта не нравится! Беда!       Это было что-то новенькое: Док не орал, не обзывал — он издевался.       — Я только хотел сказать, что…       -— … вас оскорбляет тот факт, что зэк никак не маскирует свою принадлежность к униженному племени? Вынужден просить прощения — нас таких здесь около двадцати тысяч и, по слухам, скоро станет значительно больше. Раз уж не мы добровольно к вам приехали, а вы нас тут собрали — терпите. А если совсем невмоготу — может, посодействуете, чтобы лагерь распустили? Уверяю, все сразу же приобретут красивые рубашки, чтобы вам понравиться!       — Очень смешно, — пробормотал Гарри, не замечая, как скручивает в трубку свою тетрадь. — Вы вечно выворачиваете все мои слова так, чтобы можно было шпынять меня. Вы самый настоящий псих!       Дока это не смутило:       — Стараниями вашего дядюшки и его компании, — и он по-клоунски поклонился.       — Но я-то причем? — чуть не взвыл Гарри. — Я никого — и вас тоже — не загонял за колючую проволоку!       Док смотрел на него блестящими черными глазами.       — Все вы заодно, — процедил он.       — Ладно, — сказал Гарри, вставая и не помня себя от злости. — Так и быть, можете ко мне приходить в той своей чудесной робе. Незачем наряжаться, это вас все равно не красит. Только одна просьба: трусы надевайте.       — Так вот к чему весь этот разговор! Вот что вас, оказывается, по-настоящему волнует — зэковские трусы! — Док закинул голову и рассмеялся.       Гарри швырнул на стол тетрадь и вышел, не прощаясь. Сбежал по лестнице, заскочил в пустую кухню, схватил ложку и стал быстро есть остывший суп прямо из кастрюли. Он был в ужасном смятении.       И только услышав, как хлопнула входная дверь, перевел дух.