Перепрыгивая через лужи, Гарри шел к дому Уизерлей. У входа в бар с тремя метлами на вывеске крутился Клаус Криффер.
— Привет Гарри, — помахал он рукой. — Спроси у отца, вам нужны фото с пикника? Если нужны, напечатаю. Марка за пять штук.
— У дяди, — машинально поправил Гарри и встрепенулся: — Марка за пять штук? А ты не лопнешь? Что-то дорого, там пересвеченных, наверное, половина.
Клаус надулся:
— Обижаешь! У меня лучшие фото в Охау. Даже Гертнер в ателье фотографирует хуже. И потом, на что мне покупать реактивы? Проявитель и закрепитель, знаешь, сколько стоят? И сижу я с ними по ночам. Вы все дрыхнете, а я сижу в темноте и печатаю!
— Ладно, не ной. Я скажу Дудли, пусть сам решает, его же праздник. А ты что тут делаешь?
— Фотографирую, не видишь, что ли? — сказал все еще обиженный Клаус. — Здесь вчера Артура Уизерля покусала Нагини. Он только вышел отсюда и дверью хлопнул, а она же ненормальная, боится, когда что-то хлопает, и ка-ак кинется! И поводок от забора отвязался! Я думал, она его сожрет, но герр Реддле вышел и отозвал ее. Как жалко — вчера без фотоаппарата был, а сегодня кровь смыло. И что фотографировать теперь? — озабоченно спросил он и снова закружил вокруг места происшествия.
Гарри пожал плечами и заторопился дальше. Рональда он увидел издалека, тот маячил на улице, бесцельно топчась вокруг клумбы.
— Дышишь воздухом? — спросил Гарри, отвечая на рукопожатие.
— Да каким воздухом — машину жду. Сейчас с матерью поедем к отцу в госпиталь.
— Я слышал. Как он?
— Плохо, но жить будет. Говорят, потерял много крови. И раны… Мать боится, что она может быть бешеной.
В это время на улицу вышла Джерлинд. В длинной синей юбке и голубой блузке, она совсем не была похожа на себя прежнюю, в ярких платьях.
— Рон, иди в дом, мама зовет. О, привет, Гарри, рада видеть.
Рональд ушел, и Гарри остался стоять напротив Джерлинд, чувствуя себя ужасно неловко и не зная, что сказать. Но попытку все же сделал:
— Мне жаль, что так вышло с твоим отцом…
Джерлинд перебила его:
— Через три дня я уезжаю на сборы. Это надолго, до осени. Я рада, что ты зашел, хотела с тобой попрощаться.
И, прежде чем Гарри открыл рот, чтобы ответить, сделала шаг, крепко обняла за шею и горячо зашептала на ухо:
— Я знаю, что у тебя скоро день рождения, и хочу подарить кое-что. Приходи ко мне сегодня вечером. В мою комнату можно забраться по крыше веранды. Никто не узнает, обещаю. Оставайся до утра. Ты не забудешь, я постараюсь… тебе понравится, честно!
— Ну что ты, Джерлинд, хватит, нас же увидят, — бормотал Гарри, пытаясь выпутаться из объятий.
— Придешь? — она отстранилась и настойчиво заглянула в глаза. — Придешь? Ну пожалуйста!
Положение Гарри было сложным. Посреди улицы, пусть и пустой, его обнимала девушка, предлагала ни много ни мало — заняться сексом и ждала ответа. Девушка, которая его совсем не привлекала.
— Так нельзя. Ты что! Мы даже не встречаемся, и вот так, сразу... — бормотал Гарри, пытаясь одновременно отодвинуться, оглянуться назад и посмотреть на окна дома Уизерлей. — Ты очень красивая, но я… но мы…
— Понятно, — Джерлинд отступила сама и одернула блузку. — Ну ладно. В конце концов, ты же не единственный здесь нормальный парень, верно? Удачи, Гарри, и с работой, и вообще.
Она криво улыбнулась, заправила волосы за ухо и убежала в дом.
Стыд и неловкость от ситуации, в которой он оказался, захватили настолько, что Гарри опомнился, лишь когда понял, что пробирается через овраги и кусты, город остался за спиной и внизу, а впереди, уже совсем близко, видны стены замка.
«Интересно, эти странные подпольщики еще здесь или уже наигрались?» — подумал он, осторожно заглядывая во двор и крадясь вдоль стены к дверям. Но в этот раз ему даже не пришлось заходить внутрь.
Из заброшенной, заросшей диким виноградом беседки сквозь воркование голубей доносились шорохи и шепот. Гарри замер.
— Виктор, перестань! Ах! Виктор, я серьезно, у нас важный разговор!
— Я слышу, Герм, я все слышу. А если поцеловать тебя вот сюда?
— Виктор, господи… Луна ходила туда, смотрела и говорит, что уже все готово. Барак почти достроен. Надо подождать еще немного, и можно начинать.
— Ты моя умница.
— Нет, я не умница. Мне кажется, мы чего-то не учли. Если часть уйдет по доскам с крыши, часть — через ворота, то это даже не половина. Нужен третий путь.
Послышались звуки поцелуев, и Гарри начал отползать обратно к воротам, стараясь не спугнуть птиц. В овраге, заросшем камышами, остановился, сел на камень у ручья и задумался об услышанном. Германика сказала, барак почти достроен. Бараки есть только в лагере. Или где-то еще? У красильного комбината нет — Гарри проезжает мимо него через день и уж точно заметил бы. В городе? Он, конечно, знает его не слишком хорошо, но бараков не видел. Почти достроенный барак в лагере только один, №31, тот, на крыше которого Краббе застрелил человека. Гарри поморщился. Уйти по доскам с крыши? Бросить доски прямо на «колючку»? Разве хватит длины? Он попытался четко представить себе барак. Наверное, и правда довольно близко к ограждению, но доски… Хотя если взять две таких, что недавно тащил Шварц, сколотить и положить на самый край крыши, то может получиться. С другой стороны «колючки» только кусты и мелкая поросль, лес недалеко. Самое удобное место для побега. «Когда меня не будет здесь», — вспомнил он слова Шварца, и стало не по себе.
Все следующее утро Гарри просидел на берегу. В череде дождливых дней появился просвет, и он, захватив удочку, сбежал на речку. Сидел на коряге, менял обглоданную рыбами наживку, иногда доставал пескарей и бросал в ведро. Он щурился, глядя на воду, слушал плеск и продолжал думать. Рассказывать ли дяде о том, что услышал у замка, и если да, то как сделать так, чтобы не проболтаться, откуда знает? После пятого пескаря и одной плотвы думать об этом надоело, и Гарри вспомнил о другом. Значит, у Германики есть какой-то Виктор. Бедняга Рональд. Как же им обоим — и Рональду, и Джерлинд — не повезло. И Германика целуется в заброшенных беседках с неизвестным, и сам Гарри бегает от Джерлинд, как заяц. Вспомнив вчерашнюю сценку на улице, он поморщился: до чего же неловко вышло.
По мосту изредка проходили люди, пожилой мужчина закурил, постоял немного у перил и пошел дальше. Пробежали две девочки, одна из них тащила на поводке таксу. Как только они скрылись в кустах на другой стороне, послышался собачий лай, девчоночий вскрик, но не успел Гарри вскочить, как визг и лай стихли, а на мост ступил Док собственной персоной. Немудрено, что он напугал детей: в полосатой-то робе и арестантской кепке.
«И дети боятся, и собаки не любят», — подумал Гарри с неожиданной нежностью и встрепенулся. Док сейчас повернет голову и увидит, что он пялится. Гарри быстро передвинулся на другой конец коряги, в кусты, подтянул к себе ведро и банку с червями и замер.
Но Док не смотрел по сторонам; он шел, держась за перила, потом спустился по ступеням и похромал в сторону леса. Гарри посмотрел на часы. Через час в лагере обед, похоже, Док торопится именно туда. И пойдет он через лес. И если бы Гарри встретил его там случайно, то смог бы целый час, подстраиваясь под шаг Дока, идти рядом с ним наедине и говорить о чем угодно, кроме работы. Если бы встретил в лесу…
Он вскочил, дернул удочку, чуть не оборвав крючок. Кое-как смотал леску, спутав в один комок, и, схватив червей и ведро с рыбой, помчался к дому.
Распахнув калитку, влетел во двор, бросил у сарая удочку и ведро и кинулся обратно.
— Ты куда? Обедать скоро! — крикнула ему вслед Дора.
— Потом!
— А с рыбой что делать?
— Что хочешь, — отозвался он уже из-за забора и помчался к лесу.
Док шел другой, основной дорогой, а Гарри быстро шагал по тропинке параллельно ей. Здесь, в лесу, было прохладно и влажно, ботинки скользили по непросохшей земле, но он упорно двигался вперед, к высокой ели, туда, где тропинка соединялась с дорогой.
Он успел отдышаться, сделать равнодушное лицо и пойти навстречу.
— Поттер? Вы откуда здесь? — удивленно спросил Док.
— Гуляю. — Действительно, приличную отговорку для случайной встречи он и не придумал.
— Гуляете?.. Понятно. Мне показалось, что я только что видел вас у реки.
Кровь бросилась в голову так, что зазвенело в ушах. Как же он мог так сглупить!
— Вы, наверное, видели Дудли. Мы с ним похожи.
Док хмыкнул, но ничего не ответил. Дальше пошли молча. Гарри все придумывал тему для легкой, приятной беседы. Пока он бежал сюда, это казалось простым делом. Однако сейчас, рядом с молчавшим Доком, он чувствовал себя скованно.
— Герр Поттер, вы, кажется, шли мне навстречу. Решили поменять маршрут?
Док наклонился, подобрал длинную палку и, опираясь на нее, зашагал дальше.
— Я, да… Подумал, что нужно вас проводить.
— Вот как. Почему это вдруг?
— Мало ли. Вдруг здесь бегает Нагини. Покусала же она Артура Уизерля.
— Ну, она здесь вряд ли бегает, герр Реддле ее очень бережет и от себя не отпускает.
— А он надолго здесь? — задал Гарри давно мучивший его вопрос. Реддле в городе, да еще с волком, пугал и нервировал.
— Думаю, до осени. Осенью начнется служба в Мюнхене, а пока у него отпуск, природа и лагерная лаборатория.
— И Белла Лестранг.
— А вы наблюдательны. Для врача это очень важно.
Кажется, разговор начал клеиться. Гарри расслабился и тут же сам все испортил, свернув с серьезных тем на них самих.
— Вот вы врач, значит, наблюдательны. Про меня скажите что-нибудь.
— Вы, видно, думаете, что я Шерлок Холмс?
— Ну все же? Скажите.
— Скажу, что вчера на вас откровенно вешалась девушка. А вы отказали ей и тем самым очень обидели.
Это был удар ниже пояса. Он остолбенел, Док же как ни в чем ни бывало шагал дальше.
— Откуда вы знаете? Вы видели! И подслушивали! — Гарри догнал его и едва не схватил за рукав.
— Конечно, видел. Но не подслушивал, за кого вы меня принимаете? Я сидел на скамейке рядом с остановкой, вы помните, там большая ива? У меня заболела нога, и я отдыхал. А тут настойчивая Джерлинд Уизерль и смущенный Гарри Поттер. Я с интересом наблюдал: в лагере, как вы понимаете, развлечений мало.
«Смущенный» — это слабо сказано, Гарри был готов провалиться сквозь землю. Правда, успел подумать, что сам не так давно сидел под прикрытием этой ивы и смотрел, как бабка Лангботтом издевается над Доком.
— Нужно было выйти. Вы подслушали!
— Что такого невероятного я услышал, скажите, пожалуйста? Что вы так покраснели? Было бы странно, если бы эта часть отношений в вашей жизни отсутствовала.
С одной стороны, хотелось, чтобы Док заткнулся, с другой — чтобы он продолжал так просто и свободно говорить об «этой части отношений». Он даже считает, что эта часть в жизни Гарри присутствует. Ого!
— Почему же вы ей отказали?
— Мне она не нравится, — буркнул Гарри, глядя под ноги.
— Цените в первую очередь отношения? Похвально. А кто нравится?
Гарри моргнул и всмотрелся в Дока. Когда он бежал сюда, то хотел разговоров о них самих, но и подумать не мог, что все вывернет к обсуждению личной жизни.
— У вас есть подруга? — продолжал допытываться Док.
— Нет. — Гарри казалось, что ответ исчерпывающий, но вдруг с ужасом услышал собственный голос: — И не было. И не будет. А вы так спрашиваете, будто не понимаете!
— Что я должен понимать, Герхард? Успокойтесь.
Док смотрел озабоченно и недоумевающе. Гарри только что почти признался ему, случайно, но признался. Рассказал страшную тайну! А тот не понял. Для него он — только помеха, из-за которой Док сейчас пропустит обед. Мысль про обед добила.
— Мне нужно идти, — скороговоркой выпалил Гарри и рванул по дороге обратно к дому. Что же он сейчас сказал такое? А если Док подумает и поймет? Какой ужас! Лучше бы не понял.
— Гарри! — донеслось сзади.
Не останавливаясь, он повернул голову, попал ботинком в лужицу, подошва поехала по скользкой земле, что-то больно царапнуло по икре. И Гарри завалился на бок, испачкав рубашку и ладонь, которой впечатался в грязь. Пока он вставал и растерянно думал, что же теперь делать, до него добрался Док.
— Что за выходки? Зачем вы побежали?
— Да я ничего. Испачкался только. И ногу поцарапал.
— Ничего себе «поцарапал». Да у вас сейчас кровь в ботинок нальется. Похоже, распороли этой веткой. Сядьте-ка.
Гарри оглянулся, увидел поваленное дерево и на одной ноге допрыгал до него. Ногу начало щипать уже ощутимо. Док отбросил свой сук, медленно и неудобно присел и осмотрел ногу.
— Ничего страшного, рана неглубокая. Надо перебинтовать.
Он огляделся, словно надеялся увидеть на дереве бинт, и Гарри зачем-то тоже покрутил головой.
— Снимайте майку, больше у нас ничего нет, — скомандовал Док.
— Майку?..
— Неужели холода боитесь? Ну!
Последнее, о чем думал Гарри, так это о холоде. Неиспачканной рукой он расстегивал рубашку, а в душе росла паника: сейчас Док увидит его раздетым! А он этим летом загорал всего три раза и так и не начал отжиматься каждое утро, как обещал дяде. И Док увидит хлипкую бледную немочь. Противно, наверное, станет. Гарри сбросил рубашку, постарался незаметно оттереть вторую ладонь от грязи и взялся за белую майку.
— О нет, да у вас руки черные, вся инфекция будет в ране. Дайте я.
И пока Гарри умирал, воскресал и умирал снова от странных чувств, которые испытывал впервые, Док, не глядя, бесцеремонно стянул с него майку, дернул по шву, снова присел и начал бинтовать голень. Никто не мешал закрыть глаза и представлять, что Док касается его просто так, потому что хочет. Вот он нежно гладит ногу, ощупывает ее, трогает так легко и ласково. А внутри от этого разгорается пожар. Гарри накинул на колени брошенную рубашку. Откуда такая необъяснимая реакция на простые касания?
— Попробуйте встать, — голос Дока вывел из транса, — а я поддержу.
Гарри попробовал наступить и скривился — было больно.
— Ничего, дойду как-нибудь, — он постарался сказать это уверенно, — здесь и правда недалеко.
И осекся. Док придерживал за локоть и остановившимся взглядом смотрел на его грудь. Гарри тоже скосил глаза. Мурашки от прохладного воздуха, темные соски, две родинки на животе. Ничего особенного и, тем более, красивого. Но Док смотрел и, кажется, не дышал. Вот он потянулся к родинкам, словно хотел дотронуться, но опомнился, отдернул руку и кашлянул:
— У вас не было в детстве перелома ребер?
— Ч-что? Нет...
— Грудная клетка несколько деформирована, — Док разглядывал явно с профессиональным интересом, и как можно было принять его за что-то иное! — Что вы стоите? Одевайтесь.
— А, да, — разочарованный, Гарри неловко, одной чистой рукой попытался натянуть рубашку и потерпел неудачу. Рубашка упала на землю.
— Да вы сейчас окончательно перепачкаетесь. Я помогу.
Док подхватил рубашку, помог продеть руки в рукава и начал застегивать пуговицы. С дыханием что-то случилось. Воздуха стало не хватать. Гарри вдохнул глубже, потом еще — получилось со всхлипом.
Док поднял голову, и так они замерли. Рука Дока на груди Гарри, а под ней — бешено колотящееся сердце. Глаза напротив глаз, губы напротив губ. Бедром Гарри касался бедра Дока, но тот, кажется, этого не замечал. Рассматривал лицо и едва заметно вел пальцами по груди, и вряд ли теперь это был чисто медицинский интерес. Он гладил, сам того не замечая, не заметил даже, как Гарри тронул его ладонь. Этот миг разбился и пропал от вороньего карканья. Черная птица качалась на ветке березы и с любопытством смотрела на людей.
Док отдернул руку, Гарри сделал шаг назад, наступил на больную ногу и охнул.
— Не дойдете, — хрипло сказал Док, — я отведу.
— Да не надо, я сам, — как минуту назад хотелось быть ближе к Доку, так сейчас — оказаться от него подальше, дома, упасть на кровать и переживать раз за разом волшебное мгновение. Но тот считал иначе. Подхватил под локоть и, тщательно сохраняя дистанцию, потянул на себя.
Они уже прошли половину пути, когда Гарри нарушил молчание:
— Вы из-за меня обед пропустите.
— Пропущу. Но не бросать же вас тут. Тем более, когда еще мне выпадет случай поддержать более хромоногого.
Гарри несмело улыбнулся. Док хмыкнул и отвел глаза, но показалось, он улыбается тоже.
— Может, останетесь пообедать с нами?
— Нет, не останусь. Одно дело рассказывать мне о своих проблемах, а другое — сажать за стол. Ваша тетя будет недовольна таким гостем, поверьте.
Гарри считал, что Док ошибается, но настаивать не стал. Наверное, лучше и правда сначала уточнить у тетки.
На опушке, когда до дома оставалось метров триста, Док отпустил его локоть и устало сел на пень.
— Дойдите уж как-нибудь сами, герр Поттер. Иначе завтра из-за болей в ноге я не смогу работать. Мне же еще возвращаться. Я даю вам на завтра выходной, подлечите ногу.
— Я смогу работать, вот увидите.
— Идите, все.
Пока он плелся к дому, несколько раз оглядывался. Док сидел сгорбленный, смотрел вниз. Когда Гарри дошел до стены сарая и обернулся в последний раз, его уже не было.
«Выходной, как же. Если он будет работать с больной ногой, я смогу тоже», — думал Гарри, когда Дудли вполне профессионально перебинтовывал ему голень, а тетка качала головой и поджимала губы. Даже самому себе было стыдно вот так сразу, при свете дня, признаться, что очень хотелось увидеть тот взгляд, почувствовать руки и повторить миг, когда показалось, что Док все понял.
***
В душной больничной палате было особенно тоскливо вспоминать летний лес с его тенистыми тропками и смыкающимися над головой кронами. И Гарри старательно гнал эти мысли из головы. Получалось с трудом.
Дни тянулись, сменялись такими же длинными ночами — почти бессонными, со светом фонаря, бьющим в окно, с полосой тусклого освещения, проникающего в палату через дверное окошко, куда регулярно заглядывал дежурный санитар. Проснувшись однажды утром после изматывающего допроса у Нейра накануне, Гарри подошел к окну и увидел, что в воздухе кружится мелкий снег. Начался декабрь.
Сегодня по плану были фильмы про извращенцев. Гарри уже несколько раз посещал подобные сеансы, и это оказалось похуже порнофильмов с женщинами. На экране происходила настоящая вакханалия — насилие, избиения. Предполагалось, что отвратительное зрелище навсегда отвадит зрителя от подобных совокуплений.
Беда в том, что в реальности бывало совсем по-другому. И хотя Гарри старался забыть, говоря себе, что все закончилось, что ничего больше не будет, что он навсегда один, — воспоминания не желали исчезать. Особенно тяжело было по ночам, когда приходили сны, где его обнимали горячо и нежно. Гарри просыпался и долго смотрел в потолок.
Иногда мерещился знакомый голос. Тогда он прижимался ухом к холодной крашеной стене и слушал.
С утра в Мюнхене проходил парад или митинг, эхо разносило усиленные громкоговорителями голоса выступающих и вопли толпы. Лишь к вечеру все стихло. Поужинав тушеным шпинатом, Гарри перетерпел киносеанс и вернулся в палату. Он встал у окна, вытянул шею и вгляделся. А вот и те ели вдоль забора. Если во время прогулки никто не будет на него смотреть, добежать до елок — дело нескольких секунд. Могут и не заметить. Гарри долго вглядывался в темные деревья, потом перевел взгляд на освещенный тротуар на противоположной стороне улицы. И вздрогнул. Там прохаживался тип в пальто и шляпе. Вот он остановился и уставился прямо на окна. Гарри смотрел так пристально, что заболели глаза, но разглядеть лица так и не смог. Тип отвернулся и неторопливо двинулся дальше. Или действительно начались зрительные галлюцинации, или тот человек хромал. Гарри проводил глазами исчезающую в пелене снегопада фигуру и снова вздрогнул, потому что за спиной хлопнула дверь. Пришла медсестра брать кровь на анализ.
Что они здесь проверяли этими анализами, он толком не понимал. Говорили, в больнице постоянно вспыхивают инфекции, а однажды пациент принес туберкулез. Теперь перестраховываются. Гарри вздохнул и закатал рукав. Вся вена была исколота, живого места не осталось, как у героинщика. Медсестра всадила иглу так, словно вена была резиновая, и Гарри поморщился. Даже в лагере, где он однажды стал донором крови, кололи гораздо бережнее.
***
Через два дня после инцидента в лесу дождь стих, выглянуло солнце — и сразу потеплело. Гарри отказался от дядиной машины и вырулил на мокрое шоссе, ведущее к лагерю, на велосипеде.
Но, когда он добрался до лагерных ворот, вокруг опять потемнело и сверху закапало — сперва мелким, невнятным дождиком, а через минуту хлынуло всерьез. Гарри, прихрамывая, добежал до первого барака на Лагерштрассе и остановился под навесом. Прижимаясь лопатками к стене, разглядывал пузырящиеся лужи и слушал, как надрывается громкоговоритель на столбе. Жизнерадостный марш, приглашающий взбодриться ради любви к великой Германии, звучал здесь нелепо, издевательски. И, как нарочно, под бравурные звуки в ворота стала втягиваться толпа заключенных, которые возвращались с ночных смен, — строем по четыре в окружении охранников с собаками.
Понурые, безразличные, мокрые, похожие на полуощипанных тощих кур, они брели мимо нескончаемым потоком. Разве такие существа способны бежать и потом скрываться? Они бы и тащились, едва переставляя ноги, но охрана вынуждала шагать соразмерно с ритмом песни, и по Лагерштрассе растянулась колонна карикатурно марширующих призраков. Гарри смотрел на сгорбленные спины, изможденные лица, стекающие с волос струйки, шаркающие, загребающие грязь размокшие башмаки на худых ногах, и в каждой несчастной, согнутой фигуре ему мерещился Док. Его ведь тоже могут вот так однажды повести, подгоняя грубыми командами, собаками, под ливнем, голодного, измученного…
Он снял очки, чтобы протереть их полой рубашки от дождевых капель, поднял взгляд выше, над головами заключенных, и вдруг на самом деле увидел Дока.
Через Лагерштрассе наискосок виднелся небольшой домик — кантина, здешняя лавка. Док маячил на крыльце, явно не желая идти в медблок под проливным дождем. От прежней усталости не осталось и следа — прямой, напружинившийся, как перед прыжком. Сдвинув темные брови, он смотрел прямо на Гарри, однако без очков нельзя было разглядеть выражения. Гарри помедлил и кивнул, здороваясь, но Док не сделал ответного движения, продолжая гипнотизировать. Вот манера у человека: уставится, точно филин, и не моргнет, а ты прыгай под этим прицелом.
— Бегом! — рявкнул охранник, и заключенные двинулись неуклюжей трусцой, разбрызгивая лужи. Через несколько минут последние зэки скрылись за углом барака, стихли лай и окрики, а Гарри и Док все стояли каждый под своим навесом и смотрели друг на друга сквозь пелену дождя. От взгляда, пронзительного даже на расстоянии, холодело все внутри, и сердце трепыхалось, как схваченная птица. Как тогда, в лесу.
Док отвернулся первым. Тряхнул головой, глянул на небо и сошел с крыльца.
Гарри выждал, не решаясь догнать, хотя хотел этого больше всего на свете, да и Док со своей хромотой шагал чересчур неторопливо для человека, вышедшего под сильный дождь. Наконец он скрылся в далеком боковом проулке, и Гарри, забыв про ноющую голень, рванул следом. И когда влетел в медблок, отряхиваясь от воды, Дока уже не было даже в раздевалке.
Он натянул халат, вытер лицо, пригладил влажные волосы и пошел под строгие очи своего наставника.
Док лежал на покрытой простыней кушетке, закинув руки за голову и свесив в сторону ноги в ужасных, но начисто оттертых ботинках. Открывшееся зрелище так поразило Гарри, что он застыл на пороге, едва притворив за собой дверь. Док, нимало не смутившись, скосил на него глаза:
— Все-таки рискнули пробежать два шага под дождем? Не растаяли?
Гарри улыбнулся, не отвечая на подначку. Подошел к столу, где лежали треугольный запечатанный пакет, который Док принес из кантины, и старый номер «Фелькишер беобахтер». Прочитал подчеркнутый красным заголовок: «28 июня немецкие войска вошли в Минск».
— Минск? Это где-то в Польше?
— В Советском Союзе.
— Ого! — не сдержался Гарри. Вот это да! Все-таки прав был Гитлер — завоевать Советы будет просто и быстро. Вот, уже начались победы. И это газета от третьего июля, а сколько еще было взято городов за прошедший месяц!
— Что «ого»?! — Док приподнялся на локтях. — Чему вы радуетесь? Для вас это событие — победа?
Гарри обескураженно промолчал. А что же в таком случае?
— Я понимаю, вам бесполезно объяснять, что весь вермахт, от генералов до рядовых, — захватчики. Потери той стороны вас и вовсе не интересуют. Но подумайте хотя бы о том, сколько за эту войну Германия потеряла своих солдат. Сколько покалечила тел и судеб. Посмотрите на Августу Лангботтом. Она уже заговаривается до того, что зовет Германа Францем. Тот погиб в тридцать девятом, и вот что с ней стало за два года. Один из близнецов Уизерлей. Вся семья и невеста переживают эту потерю.
— Один из близнецов? Уизерль? Рональд ничего не говорил, — Гарри растерялся. Когда тот упоминал братьев, то ничего не рассказывал о близнецах.
Док снова опустился на диван и уставился в потолок.
— А что с ним…
— Сбили над Ла-Маншем. И дочь гауптмана Миртла очень грустит о своем отце. Поддержали это безумие одни, а страдают другие, их близкие. Но вы же этого не видите, Герхард Поттер. Для вас война — это оркестр с военными маршами и крупные заголовки в газетах. Да еще вечерние радионовости за ужином.
Док ошибался. Он же не знал, как Гарри волновался за него, когда слышал гул самолетов, и как выспрашивал у дяди, можно ли спускаться в бомбоубежище врачам. И даже Дудли волновался за свою Хелену. С неприятной темы нужно было сворачивать.
— Зачем же вы читаете эти газеты, раз вам не нравится то, что там пишут?
— А что еще читать? В нашей убогой библиотеке все давно перечитано. Единственную книгу, за которой я охочусь, кто-то держит у себя уже два месяца.
— Что за книга?
—«Остров доктора Моро».
— А-а-а. Уэллса я тоже читаю. «Войну миров» люблю.
Док сел на кушетке и потер лицо руками.
— Стоит мне начать разочаровываться, Поттер, как вы раз за разом возвращаете веру в вас.
Гарри несмело улыбнулся и, не зная, как реагировать на странный комплимент, перевел взгляд на сверток.
— «Постный сахар», — прочел он. — Что это такое?
— Что, не приходилось пробовать? — хмыкнул Док. — Ну еще бы — это же не «Риттер», а всего лишь вываренный с дешевым соком рафинад. Большего местный гастроном не предлагает.
— Сладкое любите? — Гарри взял сверток со стола.
Док вскочил с кушетки и отнял.
— Не трогайте! Это у вас каждый день к завтраку чашка шоколада и пирог с конфитюром. А здесь норма пять грамм сахара в сутки — заставьте-ка мозг работать эффективно при постоянном дефиците глюкозы. Ваш бы умер через неделю!
Гарри, пристыженный, отошел от стола.
— Я настоящий шоколад последний раз до войны пил. Чем сегодня займемся? — спросил он, не глядя на Дока, но краем глаза замечая, что тот тщательнее завернул сахар и убрал в ящик стола.
— Сегодня работаем на банк крови. Будете помогать.
— Что?! — не веря ушам, Гарри развернулся к Доку. Тот встретил его изумленный взгляд довольно равнодушно:
— Полагаете, здесь санаторий? Вы в лагере смертников, советую не забывать об этом ни на миг. Идемте!
В коридоре же вдруг смягчился и спросил:
— Как ваша нога?
— Нормально, — буркнул Гарри. — Спасибо. О себе заботьтесь.
Почему-то этот дурацкий ершистый ответ Дока позабавил, и он некоторое время смотрел, изогнув губы в своего рода улыбке. Посмотрел — и двинулся дальше, а Гарри опять пришлось успокаивать разбушевавшиеся сердце и воображение.
