Звездопад

      Кровь брали в просторной палате.       Зеков — все они были немцами, судя по выкрикнутым именам, — вводили по трое, командовали закатать рукава и лечь на койки. Медсестра проворно стягивала каждому тонкую руку резиновым жгутом, втыкала в вену крупную иглу, выцеживала немного крови большим шприцем, затем меняла его на прозрачную трубку — и кровь сочилась в пакет для донации.       Вся процедура забора ценного материала тянулась минут тридцать — сколько крови за это время успевало перетечь из синих вен донора в прозрачный мешок, Гарри не знал. Но явно немало: пакеты раздувались, наполнялись доверху, до герметичной застежки. Вроде пока никто не умирал; по крайней мере, очередной зэк, избавленный от иглы, ушел на своих ногах. Потом еще один. Люди менялись: одни вставали и уходили, придерживая руку, как раненые, другие укладывались на их место и подставляли вену. И лежали, закрыв глаза.       — Соберите полные пакеты и поместите в холодильный шкаф, — велел Док спустя пару томительных часов, в течение которых Гарри помогал менять и дезинфицировать толстые иглы, полые внутри, бинтовал руки и выносил в санитарную комнату переполненные кровавыми ватками мусорные корзины. Пакеты регулярно меняла вторая медсестра, но она вышла.       Отдав распоряжение, Док больше не обращал на Гарри внимания, сколько тот ни оглядывался. Все это время он, хоть и находился рядом, был отстраненным и деловитым. То листал записи и что-то вписывал, негромко переговариваясь с медсестрой, то обходил зэков и рассматривал руки. Несколько раз наполнял кровью пробирки, помечал и вталкивал в ящик с ячейками.       Нагрузившись мягкими горячими пакетами с наклейками о номере группы, Гарри понес их, куда было сказано. От запаха, который напоминал не больницу, а мясную лавку, мутило, но он держался.       Навстречу вышел санитар-зэк, толкая перед собой каталку. На каталке лежал труп. Нет, два трупа! Гарри застыл, пропуская, и невольно оглядел их: голые, синюшные, с неестественно выгнутыми шеями — от чего они погибли, от очередного яда, вывернувшего их вот так?! Привалившись к бугристой стене, он не мог сделать ни шагу. Постоял и медленно съехал вниз, на корточки, прижимая подбородком теплый до противности верхний пакет с кровью. Страшные лица с открытыми неподвижными глазами никак не могли принадлежать настоящим людям! Это какой-то обман, иллюзия…       — Поттер!       К нему быстрыми шагами направлялся рассерженный Док.       — Я вам что сказал?! Кровь подлежит немедленной консервации, вы что, хотите угробить весь запас?       Гарри начал вставать, скользнул спиной по стене, резко выпрямился, но в глазах вдруг потемнело, он пошатнулся — и верхний пакет, к его ужасу, свалился. Подхватить его, не уронив остальные, он не смог бы, тот шмякнулся под ноги; герметичная застежка отлетела — и темно-красная кровь расплескалась, кажется, на несколько метров, залив пол, забрызгав стены и его сандалии, как будто здесь только что убили кого-то с особой жестокостью.       Док налетел как вихрь, цедя сквозь зубы ругательства, и забрал у него пакеты.       — Простите, — пробормотал Гарри. — Тут везли умерших, и я…       Док отвернулся и заторопился по коридору, не слушая его. Гарри двинулся следом. В тягостном молчании они дошли до нужного помещения, Док распахнул огромный шкаф, из нутра которого дохнуло холодом, и стал раскладывать пакеты по полкам. Гарри мялся за спиной, но вот Док засунул последний пакет, захлопнул дверцу и повернулся к нему:       — Вы такой же никчемный, как все эти юные остолопы с нацистской зомби-программой в недоразвитых мозгах. Вам плевать на человека, который, едва стоя на ногах, отдал почти литр крови — хотя его об этом никто не спрашивал, прошу заметить, — и не получит взамен ничего, кроме растянутых мучений. Вы загубили материал! Если вам все равно, что станет с донором, подумайте о том, что вы только что лишили шанса выжить по меньшей мере двоих людей! Вам плевать на понятия медицинского профессионализма, который обязан быть высок в любых, я подчеркиваю это, условиях! Вам даже на себя плевать, и вы отчего-то решили, что можете стать врачом, будучи при этом не в состоянии выносить вида крови и мертвецов. Что с вами сделается, если вас попросят ассистировать при вскрытии, — свалитесь рядом с трупом и умрете? Свободен!       Гарри молча, окаменев от обиды, выслушал тираду. Все рушилось в его душе со страшным грохотом. Только-только Док начал относиться к нему как к человеку, а не придатку лагерной администрации, и между ними зародилось что-то неуловимое, настоящее, и вот опять…       И ответить нечего, потому что, как бы грубо и горько ни звучали слова, все они были правдой. Док, махнув рукой, вышел. Гарри постоял, снял халат и бросил на стул. Халат не удержался, свалился на пол. А, не все ли равно теперь! Он двинулся обратно по коридору — к выходу. Путь лежал мимо все той же палаты. Дока там не было, зэки уже разошлись, одна лишь медсестра — не та, что была во время смены, а новая, незнакомая сухопарая блондинка, — собирала в коробку шприцы. Она оглянулась на его шаги:       — Тебе чего?       — Э-э-э, я… мне сказали сюда, — хрипло произнес он неожиданно для себя. — Я… задержался на работе…       Что ж, если он загубил ценный материал, то восполнит потерю. В конце концов, так будет справедливо, и он перестанет чувствовать себя… вот тем самым, что про него сказал Док.       — Фамилия, номер? — равнодушно спросила медсестра, отставив коробку и взяв журнал.       «Номер», — похолодел Гарри. И тут же вспомнил: дядя говорил, номерами редко клеймят кожу, только в исключительных случаях. Обычно их ставят на робу. И назвался наобум:       — Франц Хуссель, четыре семь ноль ноль одиннадцать.       — Нет такого, — пожала плечами медсестра, проводя по списку ручкой. — Кто прислал?       — Доктор Снапе, — не моргнув глазом, сказал Гарри. — Только что.       — Ну иди ложись. Номер и имя повтори… Гепатитом не болел? А группа крови какая?       — Э… первая, — он, не разуваясь, лег на узкую неудобную койку.       Она записала данные и подошла. Установила пустой пакет, заставила вытянуть руку, протерла спиртом, перетянула и ловко вогнала здоровенную иглу. Больно не было, разве что в тот момент, когда игла проколола кожу. Ну да, вспомнил он, в венах же нет нервных окончаний…       — Лежи и не шевелись, — сказала медсестра, отходя.       Кровь бежала по трубке. Все было нормально. Теперь двое раненых не умрут от потери крови. Кто-нибудь вроде Артура Уизерля, которого спасло от смерти вливание. Гарри закрыл глаза и тяжко, глубоко вздохнул. Перед внутренним взором замаячило лицо Дока. Не то, злое, недавнее, а утреннее, слегка улыбающееся. Совсем чуточку — так, что это видит только Гарри. И даже не видит, а догадывается. Такой намек на улыбку, как знак, известный лишь им двоим. И это тайное знание так отрадно, так будоражит и кружит голову...       Гарри пошевелился и открыл глаза. Что-то с ним происходило. Голова кружилась на самом деле. Руки и ноги похолодели, но все тело при этом бросило в пот. Тяжело дыша, он попытался приподняться. Стало еще хуже. Он упал на спину, из последних сил удерживая сознание, успел заметить, что мешок наполнился кровью едва ли больше, чем наполовину, и его накрыла темнота.       Очнулся от холода. На лбу лежало мокрое полотенце, из-под которого сползали по лицу ледяные капли, игла исчезла, рука была перебинтована. На койке сидел Док, и, держа его запястье, считал пульс, шевеля губами. В стороне Биккель орал на медсестру:       — … своей головой думать надо, Эмма, и всегда все проверять! Если комендант узнает…       — Не узнает, — сказал Гарри, и все уставились на него. Все, кроме Дока, который, не выпуская руку, смотрел в сторону с хмурым лицом.       — Герр Поттер, — заговорила Эмма плачущим голосом, — ну вы же сами мне сказали, что вы Хуссель и что вас послал Снапе.       Док вздрогнул и уставился в лицо Гарри.       — Это правда? — сурово спросил он.       — Правда, — ответил Гарри. — Я так сказал. Она ни при чем.       — Ничего не понимаю! — изумлялся Биккель. — Если бы я не пришел, из вас выкачали бы вдвое больше. Зачем вы это затеяли, Герхард?       — Надо было, — хмуро ответил Гарри и закрыл глаза. Потом открыл и добавил: — Я никому ничего говорить не стану. А где моя кровь?       — В холодильнике, — ответил Док. — Вы же этого добивались?       — Да.       — Потрясающе, — проговорил Биккель, снимая шапочку и вытирая ею лицо. — Давайте вольем ее вам обратно?       — Нет.       Стало тихо, потом хлопнула дверь.       — Принес? — спросил кого-то Биккель. — Герхард, это вам, держите.       Гарри открыл глаза в очередной раз. Биккель совал ему большую, не меньше двухсот грамм, плитку шоколада в простой белой бумаге.       — Съешьте сразу все. И, ради Бога, простите нас за этот инцидент! Если б я знал…       — Вы не виноваты, — повторил Гарри. Биккель, качая головой, вышел. Ушла и Эмма, поверив наконец, что он не собирается докладывать обо всем дяде.       — Виноват, видимо, я, — задумчиво сказал Док. Он все держал запястье горячими пальцами. Гарри молчал, наслаждаясь прикосновением.       — Пульс шестьдесят, — сообщил Док, отпуская руку. Гарри поморщился:       — У меня горячка, наверное.       Док отчего-то медлил — не спешил проверить температуру, и тогда он сам, выронив плитку, взял его ладонь — и на правах человека полуобморочного и плохо соображающего, что делает, прижал к щеке. И лицо, и, кажется, само сердце обдало жаром от этой ладони.       — Что вы творите, Поттер? — спросил Док устало, и непонятно было, что он имеет в виду: сдачу крови или вот этот жест.       Гарри выбрал первое:       — Я просто хотел исправить ошибку.       Док выждал секунды три, высвободил руку и снял с его головы мокрое, уже нагревшееся полотенце.       — Нет у вас горячки. Хотя вы прямо-таки ходячее бедствие. Ешьте шоколад, — сказал он и встал. Походил по палате и остановился за изголовьем койки. Заговорил:       — Вы чересчур остро реагируете на слова. Они — всего лишь инструмент для манипуляций или форма эмоций, их нельзя соизмерять с реальными поступками. Ну и мое мнение… даже если я действительно высказал бы его, а не просто вылил на вас сиюминутный гнев, ни в коем случае не должно иметь значения.       — А это был только гнев? — спросил Гарри у низкого потолка. — И вы не считаете меня никчемным?       — Нет, не считаю, — сказал Док. — В противном случае я бы вообще не имел с вами ничего общего, поверьте. Уж нашел бы способ спровадить вас к другому врачу. И там, в лесу, я… — он помолчал и продолжил: — …я бы вас бросил, оказав первую помощь… Не стал бы провожать. Но и это не столь важно. Значение имеет только то, что вы сами думаете и решаете. Иначе… иначе всю жизнь будете зависеть от посторонних.       — Вы не посторонний, — промолвил Гарри и добавил, ужасаясь своей смелости: — Наоборот.       — Наоборот? — Док с непроницаемым лицом вышел из тени и вновь сел на край койки. — Давно ли?       — Недавно…       Замирая всем сердцем, он приготовился развивать эту скользкую тему и дальше, но Док, явно не понимая, как реагировать на такие откровения, заговорил о другом:       — Вы можете встать? Что чувствуете?       — Не знаю… Слабость. Почему я потерял сознание? Я же не больной.       — Судя по вашей бледности и брадикардии, у вас резко снизилось кровяное давление из-за кровопотери. Вы гипотоник?       — Н-нет. Не знаю…       — Похоже, да. Вам нельзя быть донором. Ешьте, чего вы ждете — нового обморока?       Гарри нащупал плитку, развернул, отломил треть, остальное протянул Доку:       — Только вместе с вами.       — Это еще зачем? — недовольно сказал тот. — Давайте без реверансов.       — Глюкоза, — напомнил Гарри. — Берите. Без вас не стану есть.       Док взял плитку двумя пальцами. Гарри дождался, пока тот откусит, и тогда положил в рот отломленный от своей порции квадратик. Какое-то время оба молча жевали. Док смотрел в сторону, а Гарри — во все глаза на него. Впервые в жизни он видел, чтобы человек ел шоколад с таким кислым выражением лица.       Конечно же, Док не стал есть весь предложенный кусок: отломил еще дольку и остальное чуть не силком заставил забрать. И пока Гарри давился и облизывал шоколадные следы с губ, снова взялся проверять его пульс.       Будь Гарри опытнее во всем, что касается отношений, и знай он Дока давно и хорошо, наверное, разгадал бы и его хмурую молчаливость, когда он сидит рядом, упорно смотря в сторону, и лишь изредка коротко вглядывается в глаза, и едва заметную дрожь пальцев, кончиками которых он зажимает бьющуюся на запястье вену и считает, считает в уме… Но он не мог. И все, что лезло в полную фантазий голову, — это наивная, слабая, но такая притягательная вера в то, что, может быть, вдруг… Доку не все равно?       Вот и в лесу тоже так показалось. Боже, дай надежду и не отнимай как можно дольше.       Думать об этом было так же сладко, как вспоминать недавнее прикосновение горячей ладони к своей щеке. К той самой, по которой та же ладонь хлестнула несколько недель назад.       — Гарри, — вдруг сказал Док, глядя на него, и сердце екнуло от этого проникновенного начала. — Не делайте так больше, договорились?       Волнуется! Испугался за него! Гарри перестал облизывать губы и замер.       — Я отвечаю за вас перед комендантом, — объяснил Док.       Не за него…       — Вообще-то, — сказал Гарри безрадостно, — я совершеннолетний и сам за себя отвечаю.       — У вас напрочь отсутствует понимание! — вновь стал заводиться Док. — Вы осознаете, что если бы Биккель не вошел и не узнал вас, то все могло закончиться фатально?!       — С чего бы это? От потери полулитра крови не умирают, — сердито сказал Гарри и запнулся. Док смотрел на него, как на умалишенного.       — Вы были в обмороке. Знаете, как поступают в таких случаях с лагерным донором? Выкачивают всю кровь досуха и отправляют в утиль, чтобы не возиться. И валялись бы вы сейчас в смертном бараке, а комендант метался бы по лагерю, стреляя во всех подряд и в первого — меня.       Гарри, оцепенев, молчал. Он подумал вовсе не о себе — мысли о собственной смерти не приходили в его голову ни на миг, а о том, что рисковал всерьез подставить Дока. Если дядя узнает… Нет, ни за что!       Док тоже молчал, возможно, поняв, что перегнул палку. И вдруг сделал невероятное. Протянул руку и мимолетно коснулся его щеки. Сам!       — Вижу, гематома сошла, — сказал он негромко. — Не болит?       У Гарри так пересохло в горле, что он не смог выдавить ни слова в ответ и лишь покачал головой.       Отправляя его домой спустя час, Док настоятельно советовал хорошенько поесть и в этот день, и на следующий.       — Вы плохо питаетесь, по вам это видно, — выговаривал он, сердясь, — гипотонику нельзя пропускать приемы пищи или пихать в себя что ни попадя и всухомятку. От вас и так скоро останется одна тень.       Перед Гарри стоял худющий заключенный, уже год выживающий на баланде, почти пустой каше и пяти граммах сахара в сутки, и уговаривал не пропускать обеды. Потрясающий человек!       Рука, стянутая бинтом, слушалась плохо, вдобавок нога опять начала ныть, и домой Гарри отправился пешком, оставив велосипед у ворот.       Он брел по лесной тропе, пачкая обувь размокшей глиной. Дождь закончился, но все вокруг было в дрожащих каплях, отражающих робкое солнце. А он не видел ни мокрого леса, ни дороги. Призрак в мешковатой робе, хромая, шагал впереди него и все время оглядывался, показывая скуластое лицо, жестко сжатые губы, суровые, сведенные на переносице брови. В его взгляде плескались то гнев, то беспокойство, то нежность. Воображению было плевать на правдоподобие: Гарри шел, словно загипнотизированный: ясно и ярко представлял, как пронзительные темные глаза наполняются нежностью. Он сошел с тропинки в траву и очнулся, лишь уткнувшись в дерево. Обнял мокрый ствол и, запрокинув голову, уставился в синие просветы между туч. Несмотря на все, что случилось сегодня, в душе разгоралось счастье.       На этом странном, нерациональном подъеме он просуществовал до самой ночи. За что бы ни брался — все валилось из рук. Хотелось лишь одного: смотреть в окно и думать о Доке. И спать Гарри лег окрыленный. Он понимал, что надеяться, в общем-то, не на что, что все это глупо. Но дурацкое сердце не внимало доводам разума и билось как ошалелое, несмотря ни на что.       А назавтра все изменилось.       Гарри проснулся от трезвона — внизу, в дядином кабинете, разрывался телефон. Он глянул на будильник, стрелки показывали шесть. Выскочив из комнаты и перегнувшись через перила, с дурным предчувствием прислушался к дядиному бормотанию. Потом хлопнула дверь, простучали шаги по коридору.       — Петра! Я уезжаю! Герхарда в лагерь не пускать!       За завтраком тетка рассказала, что в лагере обнаружены двое заключенных с подозрением на открытую форму туберкулеза. И обитали они в общем бараке. Скандал для такого образцового лагеря! Как их могла просмотреть санчасть, это надо еще разбираться, а пока объявлен карантин. Все закрыты в своих бараках, в лагере проверка.       — Я мог бы помочь, — заикнулся было Гарри и замолчал под пристальным теткиным взглядом.       — Вы оба к лагерю не приблизитесь ни на шаг!        «Излишние волнения», — подумал Гарри. Он уже знал от Дока, что так просто туберкулезом не заразишься. Но панику администрации ему не преодолеть, да и кто его будет слушать?       Таким образом, встреча с Доком откладывалась. Именно теперь, когда ему жизненно важно видеть его, слышать и иногда, пусть и под надуманным предлогом, касаться. Кажется, это называется законом подлости?       Первые три дня Гарри маялся: не мог ничем заняться, не хотел никуда идти — ни на речку, ни в парк, ни в гости. Джерлинд уехала, так что угроза быть схваченным в объятия прямо посреди улицы отпала, но видеться с остальными ему тоже не хотелось. Опять начнутся идиотские подначки про Дока-педераста, слушать их не было никаких сил.       Он ложился лицом в подушку и вспоминал. Воспоминаний было мало, но хоть что-то... Жесты. Слова. Взгляды.       Прикосновения.       Работай Док в нормальной больнице, можно было бы позвонить по телефону, дождаться, пока он ответит, и помолчать в трубку, слушая дыхание. Можно было… да много еще чего.       А здесь ему остается лишь одно — ходить по городку и надеяться, что Док попадется навстречу. Гарри потратил на это почти весь день, но без толку. Встретил Дору с корзинами покупок, Мульцибера, Нотта с Паркинсен и, к своему ужасу, Реддле с его волчицей. При виде высокой фигуры с собачьим силуэтом у ног он торопливо свернул, перелез через изгородь и стал быстро карабкаться по склону вверх. Только бы подальше от этой парочки.       Док же, видимо, как засел в медблоке, так и не выходил за ворота, и что ему было за дело до мечущегося по улицам санитара Поттера? А может, он тоже на карантине. Оставалось одно — идти высматривать его через «колючку».       Озираясь на окна, за которыми могла скрываться бдительная тетка, Гарри выкатил велосипед за калитку и быстро, чтобы не передумать, направился в сторону лагеря. По дороге трижды пришлось спешиваться и прятаться вместе с велосипедом в придорожных зарослях: проезжали автомобили, и каждый их них мог оказаться дядиным. Наконец показались ворота. На территорию соваться он не стал: знал, что доложат коменданту. Вместо этого медленно пошел вдоль колючего ограждения в сторону медблока, стараясь держаться в тени деревьев и кустов. Заключенные грохотали досками на бесконечной стройке, что-то копали, отвозили на тачках, куда-то шли строем по четверо. То и дело раздавались окрики охраны, лай собак. Док не показывался. Стало смеркаться.       Гарри устал от бесцельной ходьбы и сел в траву, продолжая наблюдать за возней людей в робах. Как странно устроен человек: нет участи ужаснее, чем оказаться среди этих зэков, но Док где-то там, и так хочется к нему. И плевать, что это лагерь.       В сумерках сильно и сладко пахли фиалки, которыми густо заросли склоны узкой канавы, протянувшейся вдоль «колючки». Что если притащить Доку букетик из нежных белых цветов? И Гарри невольно улыбнулся, живо вообразив, какую гримасу тот скорчит. Встал, отправился дальше и вскоре выбрался к аппельплацу. Туда сгоняли народ. Удивительным было почти полное отсутствие нормальных человеческих звуков: когда собирается вместе такая толпа, сотни человек, всегда стоит гул голосов. А здесь слышны только резкие команды надзирателей.       Вот откашлялся усиленный рупором каркающий голос, и началась перекличка. Гарри придвинулся ближе. Мощные обычно лампы прожекторов сегодня светили тускло и как-то редко. Наверное, в целях противовоздушной безопасности. Напрягая слух, Гарри тщетно старался услышать заветное имя. То ли пропустил, то ли тут переклички в несколько смен. Было уже совсем темно, и он, вздохнув, двинулся в обратный путь. Внезапно в лицо ему ударил свет резко повернутого ближайшего прожектора с вышки и одновременно с этим раздался окрик:       — Стоять!       Гарри замер, инстинктивно подняв руки. С той стороны проволоки к нему приблизился патруль — двое в черной форме с автоматами наизготовку.       — Кто такой? Что высматриваешь? — крикнул один.       — Тильман, это же племянник коменданта, — сказал второй и опустил автомат. — Отбой.       — Нечего тут шататься, — проворчал тот, которого назвали Тильманом, тоже опуская оружие. — Идите себе восвояси, герр Дурслер.       — Я Поттер, — сказал Гарри и побежал к своему велосипеду.       На следующий день он с утра решил проведать замок с подпольщиками и вдруг услышал внизу голоса — учтиво-радостный теткин и еще один, мужской.       Док!       Сам явился! Жив и, по всей видимости, здоров, иначе черта с два его отпустили бы в дом коменданта. Гарри поспешно причесался, застегнул воротник, придвинул стул к столу и, оглядев комнату, получше застелил кровать. Док все не поднимался. И голоса стихли.       Ничего не понимая, он выглянул из комнаты. Хмурая Дора чистила ковровую дорожку.       — Слушай, вроде Док пришел, да? — спросил он. Дора мрачно взглянула на него и пожала плечами:       — Не к тебе же.       — А к кому? — опешил Гарри, не сообразив, что она имеет в виду.       — К фрау заходил. Уже ушел.       Он, спотыкаясь, бросился к окну. Док шагал вверх по улице. Хромал как ни в чем не бывало. И если бы взгляды могли дырявить спины, то уже, простреленный навылет, свалился бы лицом в траву. Как он мог не зайти к нему?!       Хотя бы справиться о самочувствии, если уж больше ничего другого…       Гарри опрометью кинулся из комнаты вниз. Выскочил из калитки и в три прыжка догнал Дока.       — Стойте!       Док замедлил шаги и оглянулся. И Гарри поразился, насколько реальный Снапе не похож на того, из его фантазий, с нежностью в глазах. Все тот же хмырь с недовольной мордой, ничего нового. И тут же подумал: да какая разница! Главное, что это он.       — Герр Поттер. Вы уже достаточно окрепли, чтобы носиться, как беговой кролик?       — Почему вы ко мне не зашли?       — Зачем?       Док так натурально изобразил изумление, что сразу стало ясно: прикидывается.       — Ну… — Гарри не мог подобрать слов. — Вы мой наставник. У нас куча общих тем.       — Разве? — И опять вскинутые брови. Что за человек!       — Ну ладно. Как хотите. Скажите, что там в лагере? Дядя ходит надутый, ничего не рассказывает.       — А что там в лагере?        «Я его сейчас ударю», — подумал Гарри.       — Туберкулез подтвердился?       — А. — Док помолчал, разглядывая его. — Нет.       — Черт! — Гарри не сдержал облегченного выдоха. — Значит, можно приходить?       — Можно, — процедил Док, продолжая гипнотизировать. — Но зачем? Не стать вам хорошим врачом, уж поверьте.       — Вы опять за свое? — разозлился он. — Я вас слушать не собираюсь, ваше мнение мне неважно.       — Ах, уже неважно? — Док неприятно сощурился. — Врач, который в разгар угрозы эпидемии отсиживается дома, чтобы не заразиться…       — Да я не мог! Я предлагал свою помощь, но дядя…       — Врач, который слушается дядю и тетю…       Гарри умолк, закусил губу и отчаянно взглянул прямо в черные ужасные глаза. И вдруг заметил в них искорки смеха. Он разом выдохнул злость и негодование — и сам рассмеялся.       — Ну слава Богу, — сказал Док, поворачиваясь, чтобы продолжить путь. И напоследок оглянулся через плечо: — А я уж думал, сейчас кинетесь меня пинать. Учитесь владеть собой. В наше время не стоит ходить с душой нараспашку.       Он уходил все дальше и дальше, а Гарри так и стоял, глядя вслед, всем сердцем стремясь догнать, быть рядом, оставаться с ним... Просто с места не мог двинуться, пока не подошел Дудли и не толкнул в плечо. Лишь тогда очнулся.

***

      Тридцать первого июля семейство Дурслеров спозаранку столпилось у его кровати, и, пока Гарри протирал глаза, нестройным трио исполнило «С днем рождения тебя», после чего дядя положил прямо на одеяло большую красивую коробку.       — Ну, открой же ее, дорогой, — проворковала тетка. Дудли, сопя от любопытства, потянул за ленту, но Гарри сбил его руку и сам быстро развязал бант. Неужели радиоприемник? В гостиной стоял модный современный «Телефункен», а ему так хотелось свое личное маленькое радио, чтобы слушать по ночам далекие мелодии прямо в постели… или сидя на дереве.       Он сорвал крышку и увидел ровные ряды разномастных упаковок и флаконов.       — Что это такое? — обалдел Гарри.       — Дорогой, мы подумали, это самая подходящая для тебя сейчас вещь. Если ты собираешься стать врачом…       — Малый полевой набор военного медика, — с гордостью добавил дядя. — И не думай, что раздобыть его было просто! В магазинах такое не купить.       — Где ты взял это?       — Кое-какие знакомые помогли… Тебе нравится?       — Да, конечно... Спасибо.       Гарри кривил душой. Получить в подарок на день рождения аптечку — не об этом он грезил. Но, как наказывал Док, он не собирался распахивать перед всеми душу и огорчаться напоказ. Никто не узнает, что он чувствует.       Позже, когда обида растаяла, он исследовал набор и признал, что тот неплох. При условии, что придется оказывать первую помощь в полевых условиях.       Тетка испекла фруктовый торт с красивой розовой помадкой: устраивать вечеринку Гарри отказался, но семейное чаепитие отменить было нельзя. Сразу после чая, в пять часов, пришел Драко Шлимм в отглаженном летнем костюме и позвал в ресторан «на мальчишник». Откуда он узнал про день рождения, догадаться было нетрудно: Джерлинд еще месяц назад при всех вытянула дату и безуспешно намекала на приглашение.       Пришлось переодеваться, и шофер Шлиммов отвез их двоих на Миттермайерштрассе, в заведение Пфлюглера. Гарри был уверен, что там соберется вся компания, и удивился только, что Драко не стал приглашать Дудли.       Однако за столом оказались они вдвоем.       — Что-то я не очень понимаю, — осторожно начал Гарри. — А где все?       — А кто тебе нужен? Ты и я — по-моему, достаточно.       Как-то это было слишком… не так. Чересчур многозначительно, что ли. Гарри не мог подобрать определения тому, что ему не нравилось. Слишком похоже на свидание. И если уж на то пошло, не с Драко Шлиммом он хотел бы оказаться за этим столом под накрахмаленной скатертью.       — Просто хочу посидеть в компании с приличным человеком, — объяснил тот. — А то эти имбецилы все время ржут или несут чушь.       Странная вечеринка «тет-а-тет» продолжалась часа два и совершенно утомила Гарри. В конце концов, он уже ничего не хотел, лишь бы только оказаться в своей комнате и залечь под одеяло. Не видеть этого чересчур пристального взгляда, не слышать рассуждений о великих деяниях Рейха, не пить терпкое вино, не отвечать на вежливые вопросы.       Все когда-нибудь кончается, закончилась и эта встреча. Дома дядя Вернер, вернувшийся с работы, пытливо выспрашивал Гарри о мотивах и намерениях Драко и постановил: дружить. Глядишь, такие связи могут однажды оказаться полезными. Гарри вяло соглашался: дружить так дружить. Как скажешь, дядя.