Звездопад

      Вечером следующего дня тетка выдала карточки и послала в универсальный магазин за мылом и стиральным порошком. В магазине было почти пусто, у кассы судачили две незнакомые дамы. Расплатившись, Гарри хотел поскорее уйти из душного помещения, но прозвучало имя Беллы, и он обратился в слух, задержавшись у бакалейного прилавка. Одна из дам говорила:       — Фрау Лестранг полдня скандалила в своем доме так, что вопли разносились над площадью, и фройляйн Пруц видела, как она выгнала этого своего…       — Штандартенфюрера Реддле? — уточнила вторая.       — Да, пожалуй, его.       Ясно, подумал Гарри, ее кузен погиб по собственной дурости, но она наверняка чисто по-женски обвинила в этом Реддле. Теперь, когда любовница дала ему отставку, жди беды. Любые его неприятности отразятся на тех, до кого он может дотянуться. И Гарри вместе с Доком — в группе риска.       Он проехал уже половину лесной дороги, ежась от прохлады и зевая, когда увидел впереди двоих.       — Здорово, Поттер. Куда мчишь? — поздоровался Грегор Гойле.       — В лагерь, — хмуро ответил Гарри и притормозил, засмотревшись на Винцента. На плече у того болтался пустой чехол, а в руках он держал тот самый заветный «Грейфельт». Так вот кому продал Олливандер предмет его грез, самое лучшее на свете ружье. — А вы куда?       — На охоту, не видишь, что ли? — Винцент усмехнулся и погладил приклад. — Хочешь с нами?       И тут же получил тычок в спину от Гойле. Тот, кажется, был против компании Гарри.       — Не могу, — без сожаления ответил он, — сами понимаете, работа.       — Конечно понимаем, — оба понятливо закивали, расступились, и Гарри покрутил педали дальше, продолжая мучиться завистью к новой игрушке Винцента.       Вчерашние предчувствия не обманули. Едва он добрался до ворот, сразу же наткнулся на черный автомобиль Реддле. Значит, он уже здесь — и, пользуясь отсутствием коменданта, наводит свои порядки. С тяжелым сердцем Гарри дошел до медблока, толкнулся в кабинет.       Док, не надев халата, сидел за столом и смотрел перед собой. Гарри поздоровался, стараясь унять разбушевавшееся сердце, и спросил, не случилось ли чего?       — Пока нет, — ответил Док и вдруг добавил: — Я к вам вчера приходил, но фрау Дурслер сказала, что вы спозаранку уехали в Мюнхен. Ездили развлекаться?       — З-зачем приходили? — оторопел Гарри, не веря ушам. Док захотел его увидеть?       — Мы все-таки стараемся заниматься вашей подготовкой к университету, разве нет? А у меня выдался свободный день.       — А, — разочарованно сказал Гарри, — простите. Ездил… по делам. С Германикой Гранхер.       — Ясно, — ответил Док, не глядя на него. — Хорошая девушка. Умная.       Гарри показалось: обиделся. Но не мог же он выложить их план. Во-первых, не стоит давать надежду — вдруг все зря. Хотя они с Германикой все ноги сбили, обошли чертову прорву народа и собрали огромное количество подписей от тех, кто хотел бы вновь увидеть Северуса Снапе в клинике, уверенности в том, что апелляция возымеет эффект, не было никакой. Во-вторых, Гарри чувствовал, что Док не одобрит такого вмешательства в свою судьбу. Да и вообще. Гарри это делает не для того, чтобы Док проникся благодарностью, а ради него самого. И точка.       — Идемте в операционную, — сказал тот, поднимаясь. — Я ждал только вас. Сегодня плановая стерилизация. Ну, не бледнейте. Эти дамы и сами не против.       Звучало все это дико.       В операционной уже суетились две медсестры. Док надел халат, шапочку, повязку, перчатки, и Гарри сделал то же самое. Он слушал, смотрел и привыкал к тому, что операция — это не смертельно, даже если льются реки крови.       А реки лились. Звякали инструменты, чертыхался Док, негромко переговаривались медсестры, санитар-зэк елозил тряпкой по полу, вытирая красные брызги. И так два или три часа подряд.       Когда последнюю пациентку увезли в палату, Док стянул одним движением шапку и маску и вытер ими лицо. Гарри тоже избавился от «намордника» и, поскольку смотреть на Дока было грустно и больно, подошел к окну. За окном полыхал жаркий полдень, но для рабочего дня на улице было слишком много народа.       — Почему столько людей сегодня? — спросил он, не оборачиваясь.       — Да вроде бы помывочный день, — ответил Док из-за спины, — или парикмахер приехал, или что-нибудь подобное.       Гарри оглянулся, собираясь спросить, не пойдет ли он к тому парикмахеру, и осекся. Док присел на стул и закатывал левый рукав. Потом потянулся к столу и взял шприц. Поймав взгляд, с вызовом уставился в ответ и сказал:       — Помогите перетянуть, самому неудобно. И не смотрите вы так, я с пяти утра на ногах.       В конце концов, это же только раствор трех безобидных препаратов, так он объяснял? Гарри, стараясь вести себя профессионально, стянул резиновым жгутом плечо. Док вкатил себе полный шприц, распустил жгут и устало откинулся на спинку стула, баюкая руку перед собой. На цыпочках, не стукнув дверью, Гарри вышел. Но выбежать на улицу не успел: по коридору в его сторону спешил Реддле. В руках крутил собачий — то есть, конечно, волчий — поводок. Гарри покрепче закрыл дверь и встал спиной к ней. На этот раз он не струсит.       Реддле, зло улыбаясь, подошел. Он был без шляпы, и лысая голова блестела в свете тусклых коридорных ламп.       — Герр Поттер! Вы, как всегда, кстати. Снапе там?       — Снапе там, — процедил Гарри, наливаясь невероятной ненавистью к этому человеку. Какой дьявол его вечно приносит именно тогда, когда у Дока выдается свободная минутка, чтобы передохнуть и прийти в себя? — Только у него сложная стерилизация. Я даже вышел, чтобы не мешать. И никого не пускаю.       — И меня не пустите? — Реддле издевательски похлопал Гарри по плечу. Тот отпрянул.       — Нет. Приходите после обеда.       — Ах, вот как? Вы мне условия ставите? Откуда вы оба на мою голову такие принципиальные? Два сапога пара, — Реддле уже не шутил, говорил отрывисто и зло. Но Гарри не боялся. «Пусть хоть стреляет — не сойду с места», — думал он.       Реддле сделал опасное движение, как будто хотел отшвырнуть его, но сдержался. Видимо, открытый конфликт с племянником коменданта пока не входил в планы. Все так же зло усмехаясь, он двинулся прочь. Но напоследок прошипел:       — Все мне ставят условия — и чертовы бабы, и чертовы зэки. Доиграетесь со своим Снапе, герр Поттер.       Дверь приоткрылась, и выглянул Док. Гарри поскорее, пока Реддле не оглянулся и не увидел, спиной втолкнул его обратно и сам зашел следом.       — Что это с вами, Поттер? — удивленно спросил Док. Он заметно взбодрился, глаза блестели. — А Реддле что — мимо прошагал? Не верю!       — Еще вернется, — хмуро сказал Гарри. — Вы бы скрылись куда-нибудь сегодня, герр профессор. Я от него еле отделался.       — Не впустили? — еще сильнее удивился Док, весело разглядывая его. — Ну спасибо. Что вы ему наплели?       — Что надо. Только он сейчас очень злой. Его Белла бросила. За Шварца. Еще и вы к черту шлете. Какие вы поставили ему условия?       Док все разглядывал его — так пристально, словно никак не мог налюбоваться. Гарри, чувствуя, как разгораются щеки, неловко отвернулся.       — Я предложил обмен: перехожу к нему работать, если он распускает лагерь.       — Серьезно?! — Гарри, не понимая, верить или нет, вновь повернулся к нему. — А он?       — Ну что он, — Док усмехнулся. — Постучал пальцем по голове и ушел. Наверное, думать.       Гарри несмело улыбнулся.       — Вы бы не нарывались, когда встречаетесь с ним, — сказал Док, все так же глядя прямо в глаза, и у Гарри от этого взгляда ощутимо поднималась температура. — Не стоит вам его злить.       — А вам? — спросил он, скрывая смущение. — Мне-то что сделает?       — Вы даже не представляете, насколько он опасен, — вздохнул Док. — И самое прискорбное, что он не просто жесток, но и умен.       В это время в коридоре послышался шум, женские голоса, в дверь постучали и тут же распахнули, не дожидаясь ответа. Оба молча уставились на вбежавших запыхавшихся девушек. Гарри прекрасно знал их — пациентки из пуфа. Белокурая Клара только позавчера жаловалась на тянущие боли. Самое поразительное заключалось в том, что они были одеты черт знает как, словно обычные заключенные из барака — в полосатые халаты и косынки. Такими Гарри их еще не видел. Они заговорили, перебивая друг друга и захлебываясь словами:       — Это точно из леса…       — Хелена…       — Док, помогите, она там лежит…       — Два выстрела было, точно говорю — два!       — А крови-то…       — Господи-и-и, — вдруг взвыла не своим голосом кудрявая Берта, заламывая руки и сползая по косяку. Все мгновенно замолчали. Док уже вскочил со стула, выхватил из ящика стола упаковку бинтов:       — Ведите! Поттер, бегом!       Гарри спотыкаясь, бросился на улицу, вылетел из-за угла на Лагерштрассе и рванул в ту сторону, куда показывали девушки. Дорогу перегородил строй женщин с лопатами. Сопровождала их все та же жабоподобная Умбриге, только вот крикнуть ей комплимент было уже некому. Бежать сквозь строй Гарри не решился: нарушит его, и надзирательница отыграется на невиновных заключенных. Док настиг его, поймав за плечо. Он со стоном согнулся, схватился за колено и, с трудом переводя дыхание, начал растирать больную ногу. Как он вообще смог бежать?! Строй прошел, Гарри рванулся вперед, Док тоже сделал шаг, чуть не упал и, поджав ногу, прислонился к стене барака.       — Не могу. Как не вовремя, черт.       Гарри метнулся к Доку, но тот сунул ему бинты, махнул рукой, и, поняв этот жест без слов, он снова побежал за девушками.       На земле, пачкая полосатый халат, корчилась Хелена, прижимая ладони к животу. Вокруг валялись эмалированные тазы с мокрыми тряпками, и Гарри подумал, что Док угадал — сегодня прачечный день, поэтому все в непривычных убогих халатах, а в тазах — их выстиранные платья и белье. Он склонился над Хеленой и понял, что лучше не трогать. В крови было все: халат, голые ноги, натекло и на землю. Одна из девушек что-то сбивчиво говорила двоим охранникам, то и дело показывая на лес. Туда, где Гарри встретил сегодня утром Краббе и Гойле с ружьем. И тут до Хелены дошел Док и неловко упал на одно колено рядом. Неизвестно, что он понял, но спустя пару секунд с трудом встал и сказал:       — Отнесите ее в медблок, я попробую вынуть пулю. Идемте, Поттер, поможете мне.       Потом было очень тяжело: в полном облачении, потея ладонями в перчатках, а лицом — под маской, Гарри, стараясь подавить головокружение, протягивал скальпель, ножницы, зажим, сдавливал края раны. Хелена была ранена в правый бок, и Док сказал, что это очень плохо:       — Порвана печеночная артерия. Ей нужен сосудистый хирург, а я мало что могу в здешних условиях.       Рана выглядела ужасно. Гарри всегда считал, что пуля оставляет в теле маленькое круглое отверстие, а у Хелены, казалось, было разворочено полживота: дыра с рваными краями, из которой беспрерывно текла кровь. Док извлек пулю и швырнул на пол. Он затампонировал рану, но Хелена на глазах теряла силы, лицо ее приобрело восковой оттенок, а дыхание сошло на нет, и пульс едва прощупывался. И тут вошел Реддле.       Он приблизился к столу, на котором лежала Хелена, и склонился над ней.       — Спасешь? — негромко спросил он у Дока, и Гарри с ужасом увидел, как тот, сжав губы, качает головой:       — Пуля раздробила кость, и осколки ушли в печень. Я бессилен.       Хелена застыла, глядя над собой, и Док молча отошел к окну. Реддле помедлил, потом взял ее за руку, как будто проверяя пульс. И закрыл ей глаза одним движением ладони.       — Пас-с-скуды, — тихо, по-змеиному, прошипел он, — узнаю, кто это сделал, — сгною.       — Я знаю кто, — громко сказал Гарри и посмотрел в прищуренные холодные глаза, — видел сегодня в лесу младших Краббе и Гойле с ружьем. — Пусть это сделает не дядя, пусть Реддле, кто угодно должен наказать этих нелюдей, пусть ни один из них больше не сможет и думать о том, чтобы подойти к лагерю. Если для этого нужно объясняться с Реддле, ради Бога: Гарри и в лес пойдет с ним и его волчицей, если нужно.       — Пуля не автоматная, подтверждаю, — послышался голос Дока. — Но мне казалось, вы сами не против подобных развлечений.       Под маской Гарри с силой закусил губу. Даже сейчас Док не смолчал, да что же такое!       — Только я могу решать, кому здесь жить, а кому нет. Запомни это, Снапе.       Пачкая пальцы, Реддле поднял пулю, поднес к глазам и хмыкнул. Прежде чем уйти, повернулся к операционному столу.       — Эту в печь, — обронил он негромко и вышел, не оглядываясь больше.       Его слова стали последней каплей. Слезы неудержимо полились по лицу. Гарри старался прекратить реветь, но не мог — сердце разрывалось от жалости к несчастной Хелене, к брату, которому еще предстояло узнать, что погибла его любовь, к Доку, который в любой день и час рискует упасть, подстреленный каким-нибудь подонком, и будет лежать вот так, истекая кровью, и никто не поможет.       Док отошел от окна и остановился напротив. Гарри стащил маску и отчаянно сдирал окровавленные перчатки, чтобы вытереть мокрое лицо, но пальцы скользили, и никак не получалось подцепить за край.       — Вы можете помочь? — спросил он, изо всех сил давя всхлипы и пытаясь утереться рукавом.       — Могу, — тихо ответил Док и шагнул к нему.       Но вместо перчаток почему-то снял с него очки и положил в карман своего халата. Гарри, стыдясь слез и не имея возможности привести себя в порядок, торопливо и неловко попытался отвернуться, но Док поймал его лицо в ладони.       И время остановилось.       Док, наклонившись близко-близко, смотрел в глаза и медленно, одними большими пальцами стирал с его щек потеки. Гарри замер, чувства обострились и свелись к этому невероятному ощущению — теплым вздрагивающим ладоням на лице. Он прерывисто выдохнул, и сердце чуть не остановилось, потому что в этот момент его губ коснулись чужие.       Поцелуй был совсем невинный: горячий влажный рот мягко приник, слегка надавил и тут же отстранился. Гарри едва не застонал, невольно потянувшись следом, и Док вновь поцеловал его — в уголок рта, но дольше, чувственней. Гарри за его спиной наконец содрал проклятые перчатки, уронил на пол и крепко обнял, прижался. Сердце вновь застучало и готово было выскочить из груди, когда Док стал целовать его скулы, мокрые щеки и снова губы. Потом он замер, вглядываясь в глаза, только дрожащие пальцы все гладили и гладили по лицу.       — Это ведь не из жалости? — прошептал Гарри, с трудом приходя в себя. Док словно забыл немецкий язык — молчал, и, судя по выражению, то ли не понял, то ли не услышал. Но вдруг встрепенулся:       — Из жалости? О чем ты говоришь... У меня был год, целый год проклятого лагеря, где уже не считаешь себя полноценным человеком, и тут появляешься ты и меняешь абсолютно все, — тихо заговорил он. — Я с тобой становлюсь живым, нормальным.       Было очень странно слушать его, обычно сдержанного: казалось, открылся какой-то внутренний кран, и слова полились безудержным потоком. Уж не следствие ли это инъекции? Мысли вихрем пронеслись в голове, затем Гарри качнулся вперед и уже сам коснулся губами губ Дока. Не решаясь вторгаться в чужой рот языком и, по правде говоря, не умея толком этого делать, он надавливал на губы, вбирал то нижнюю, то верхнюю. И вдруг Док, сжимая его до боли крепко, сам провел языком по губам так горячо и сладко, что Гарри едва подавил стон и уперся лбом в его плечо. Док обнимал и гладил по спине. Он молчал, и слава Богу: такой, он был привычнее, понятнее.       Гарри поднял голову и встретил напряженный взгляд темных глаз.       — Что теперь будет? — прошептал он, заранее пугаясь ответа.       Док медлил, но не выпускал его из объятий.       — Безумие, — наконец пробормотал он. — Чистое безумие. Я не знаю, что с этим делать.       Док не знал, а Гарри и подавно. Все, что он понимал сейчас: Док его, его! И он, Гарри Поттер, несет личную ответственность за судьбу Северуса Снапе.       Все же им пришлось расцепить руки и разойтись: из коридора донеслись голоса, медблок не стоял пустынным посреди безлюдной степи, как этого хотелось бы им обоим. Док взялся убирать инструменты, а Гарри присел на стул и, не отрываясь, следил за ним. Явился Биккель, позвал Дока на обход палат, прибыли санитары-зэки и унесли тело Хелены. Гарри же остался сидеть и заново проживать все, что было. Он запомнил до мельчайших подробностей вкус губ и их мягкую шероховатость, теплые ладони, выражение глаз. И если у Дока это — порыв, который пройдет вместе с лекарственным дурманом, то Гарри сохранит его в памяти навсегда.       Прежде чем уйти домой, он отыскал Дока в одной из палат, где тот выслушивал Биккеля, стоя над койкой с пациентом. После молчаливого обмена взглядами Гарри вышел и медленно, на негнущихся ногах, двинулся по коридору. Док догнал через полминуты.       — Завтра у меня выходной, — сказал ему Гарри и отчаянно понадеялся, что ответ будет не в духе «увидимся через два дня, герр Поттер».       — Чем займетесь, снова поедете в Мюнхен?       Гарри и правда поначалу собирался туда с Германикой — нужно было попасть в приемную штаб-квартиры СС. Но оказалось, ее родители хорошо знают секретаря — Парцифаля Уизерля, старшего брата Рональда и Джерлинд.       — У него просто ужасные зубы. Ты бы знал, сколько времени он у нас проводит, когда приезжает домой. Думаю, он поможет, не зря же отец постоянно делает ему скидку, — делилась Германика.       Это была колоссальная удача, гарантия, что документы не затеряются в общем потоке, а попадут в кратчайший срок на стол того, кто решает все.       — Нет, буду торчать в Охау, — ответил Гарри, всматриваясь в Дока. — Вообще-то мне нечего делать дома, я могу приехать сюда и…       — Не надо, — быстро ответил Док, и он сник, стараясь не подать виду. — Нечего лишний раз болтаться в этом гадюшнике. Если хотите, можем увидеться в городе.       Это меняло дело! Гарри ждал, затаив дыхание. Неужели Док назначит ему свидание?       — У меня два визита с утра, — продолжил тот. — Потом я собирался зайти в библиотеку, но это терпит… и, собственно, если в лагере не возникнет ничего срочного, я могу дойти с вами до Визена.       — Что это такое?       — Комплекс пастбищ на западной окраине, в предгорье. Там настоящий ботанический сад лекарственных трав. В лагере убогое снабжение, вечно нет кровоостанавливающих, приходится выкручиваться. Да и седативное нужно постоянно, с нашими-то пациентами.       — Вы разбираетесь в растениях? — с изумлением и восторгом спросил Гарри. — Вот уж не думал, что образованный доктор…       — Глупости, — оборвал Док. — Травы — отличное подспорье медикаментам. Пучок крапивы, настоянный в кипятке, останавливает маточное кровотечение. Чем еще я могу им помочь в данном случае? Спишут и… — он замолчал.       — Тогда я тоже хочу знать травы.       — Правильно, хорошему врачу это не помешает, даже если в будущем вам предстоит работать в самой лучшей клинике, а не… Словом, будьте в полдень возле универсального магазина. Придете?       — Да! — выдохнул Гарри. — Конечно!       По пути домой он слегка обругал себя за несдержанность, но, по правде говоря, рядом с Доком притворяться не хотелось. Чувства так теснили сердце, что казалось, оно лопнет, если Гарри станет затыкать себе рот.       Сегодня на него обрушилось сильное горе и большое счастье, и думать об этих событиях одновременно не получалось. Душа и сердце не вмещали столько переживаний. Едва он вспоминал, как его целовал Док, — и тут же в памяти всплывала мертвая Хелена и кровавые простыни. И снова подходил Док, обнимал и гладил по щекам. А потом Гарри понимал, что скоро вернется Дудли, и кто-то должен будет ему рассказать. И снова Док прижимал его голову к своей груди…       — Что с тобой такое? На тебе лица нет. И зачем ты порвал бумажную салфетку со стола? Ее Дора вырезала, между прочим.       Тетка пристально посмотрела на Гарри и снова принялась листать страницы журнала. Обложившись бумагой, карандашами и лекалами, она чертила выкройку, постоянно сверяясь с «Моденшау», за которым Гарри бегал для нее на почту. В доме было тихо: Дора уже ушла, не было Вернера и Дудли, и некому было включить радио, выкрутив ручку громкости посильнее. Гарри не смог остаться один в своей комнате и спустился в гостиную к тетке, хотя понимал, что она обязательно к чему-нибудь прицепится. Так и вышло.       — Подержи-ка бумагу вот так. Что у тебя случилось? Ничего не болит?       — Все в порядке.       — А выглядишь так, словно кто-то умер.       После спокойного и откровенного разговора на шоссе показалось, что тетке можно довериться:       — Да, девушка в лагере. Хорошая.       — На мой взгляд, хорошие все же остаются снаружи того жуткого забора. В чем-то же она провинилась? Почему ты решил, что она хорошая?       — Ну, она была милая. Умная. Спокойная. С клиентами вежливая…       — С клиентами? Так она из того жуткого борделя, где вся грязь и разврат? Весь этот ужас?! И ты называешь ее хорошей?!       Тетка отбросила ножницы и бумагу, вскочила и потрясенно смотрела на Гарри. А он прикусил язык и обругал себя: надо же, так привык, что эта сторона лагеря — норма, что разболтал тетке. Конечно, она не поймет его.       — Если я узнаю, что ты к ней шлялся, твоя работа в лагере немедленно прекратится.       — Я не шлялся.       — А если и не к ней, но к любым другим потаскухам, я тебя на порог не пущу!       — Я ни к кому не шляюсь, честное слово, — ответил Гарри уже от лестницы и, перешагивая через ступеньку, начал подниматься.       В комнате он рухнул головой в подушку. Если бы тетка только знала, кого из них нужно не пускать на порог, кричала бы она так громко? Но ответа на вопрос не было, и Гарри снова вспоминал теплые губы и руки Дока, его дыхание и стук сердца. И ничья смерть не могла больше отвлечь его от этого.

***

      Чужая смерть бьет по нервам сильнее, если ты знал покойного. Гарри знал Хелену, она ему нравилась, а главное — он принял тогда на себя и часть горя Дудли. И все-таки гибель пациента клиники «Хогвартс» Михаэля Беме, которого он ни разу не видел, ударила не меньше.       Это случилось однажды утром. Гарри открыл глаза в голубой мгле рассвета, потому что ему показалось, что где-то за стенами прозвучал страшный крик. Он сел и напряг слух, однако больше не кричали. Но вот по коридору простучали торопливые шаги. Донеслись голоса — и все стихло. Значит, все-таки что-то случилось.       Что именно, ему рассказала раздатчица, принесшая завтрак. Выставляя на стол тарелку с сосисками и вареным яйцом, а следом блюдце с пирогом и кружку с чаем, она мрачно сообщила:       — Парень из второй палаты удавился на простыне.       Гарри обомлел:       — Как? Почему?!       Она лишь рукой махнула и ушла, увозя тележку с тарелками.       Подробности сообщил в своей манере Нейр.       — Вот так заканчиваются подобные связи, — полным неприязни голосом произнес он, ведя куда-то Гарри по коридору. — Беме уже шел на поправку, тесты давали отличные результаты. А вчера получил письмо от матери, где она пишет, что «кое-кто», имя, как вы понимаете, не названо, женился.       Гарри молчал.       — Мы не хотели передавать письмо, но профессор Бруммер рассудил, что лучше окончательно избавиться от иллюзий на пути к выздоровлению. А он, получается, водил нас за нос. Делайте выводы, Поттер. Разве не видите, что этот путь заводит в тупик? Неестественная связь обречена.       — Нет у меня никаких связей, — в сотый раз повторил Гарри.       Его привели в кабинет, усадили на низкую кушетку. Напротив за столом расположился очередной незнакомец — на этот раз в форме роттенфюрера СС. Нейр сел сбоку от стола и положил ногу на ногу.       — Итак, Поттер, — заговорил он иным, деловитым, тоном. — Вы утверждаете, что полового партнера у вас нет и не было, что акт мужеложства вы не совершали.       — Утверждаю.       — В таком случае в отсутствие реального партнера попробуем создать идеального.       Гарри непонимающе смотрел на него.       — Не ясно? Опишите нам мужчину, который кажется вам привлекательным       — Зачем?       — Это часть терапии.        «Нашли дурака», — подумал Гарри и стал перечислять: плотный, круглолицый, жизнерадостный голубоглазый блондин, лучше с бородой и усами, можно с небольшой плешью. Он описывал Вернера Дурслера и готов был объяснить им это тем, что дядя заменил ему отца и ассоциируется с семейным теплом. Однако нельзя было недооценивать врага.       Хмурый роттенфюрер быстро набрасывал карандашом на листе бумаги портрет, а Нейр усмехался неизвестно чему.       Гарри замолк, и художник показал ему готовый рисунок. С листа печально смотрел мужчина, не имеющий ничего общего с Дурслером. Он был худ лицом, скуласт, гладко выбрит, темные пряди свешивались на лоб. У Гарри сжалось сердце и перехватило дыхание.       — За идиотов нас держите? — довольно спросил Нейр. — Все всегда описывают прямо противоположное. Наслаждайтесь!       Он забрал лист и укрепил его перед Гарри на пюпитре. Роттенфюрер вышел. Нейр пододвинул к ничего не понимающему Гарри большое ведро.       — Пригодится. И советую раздеться до пояса.       С минуту Гарри был уверен, что его сейчас заставят мастурбировать на портрет, но Нейр подошел со шприцем в руке.       — Что это? — дернулся он.       — Инъекция гидрохлорида апоморфина, — охотно объяснил Нейр.       — Но ведь профессор Бруммер отменил мне его!       — Решили все-таки попробовать. У вас странные тесты: эрекция возникает и на гомосексуальных киносеансах, и на традиционных. Скоро попробуем практическую терапию, а пока надо снижать влечение к мужскому полу, — и с этими словами вогнал шприц Гарри в плечо.       — А вот теперь, — жестко продолжил Нейр, — не сметь отводить взгляд от портрета! Смотреть ему прямо в глаза.       И Гарри смотрел — смотрел, потому что хотел получше разглядеть это лицо, запомнить, чтобы потом, в палате, представлять его ярко, как наяву. За неимением лучшего.       В желудке собирался ком, тяжело давил, вызывал тошнотворное ощущение и поднимался к горлу. Нейр покрутил ручку магнитофона, стоящего на столе, кабинет наполнили громкие звуки мужских стонов, и в этот самый момент Гарри рванул к себе ведро и начал блевать. Его выкручивало страшными спазмами, он отдал ведру завтрак, потом тошнило желудочным соком. Когда стало немного легче, Нейр заставил выпить стакан подсоленной воды, и все началось сначала. Это был нескончаемый адский процесс. Нейр кричал: «Глаза на портрет!» — Гарри смотрел на худое лицо, стоны из магнитофона накатывали очередной волной — и к горлу поднималась отвратительная рвота. Голова болела и кружилась, желудок жгло, глотку саднило, кишечник терзало. И снова вода, портрет, рвота.       В какой-то момент все кончилось. Нейр помог ему лечь на кушетку. Гарри мутило до такой степени, что он бы выпрыгнул в окно или удавился, как несчастный Беме, лишь бы это прекратить. Спустя полчаса на слабых подгибающихся ногах вернулся в палату и там без сил рухнул на постель.       — Таз под кроватью, — напоследок сообщил Нейр.       Гарри попытался уснуть, но смог лишь провалиться в тяжелую полудрему. А когда пришел в себя и вспомнил лицо с портрета, пришлось срочно вытаскивать из-под кровати таз: рвота вернулась.       Это была катастрофа. Сколько длится действие апоморфина, Гарри не знал. Да и подозревал, что это не последний сеанс. Он с трудом встал, мельком глянул на оставленный ему обед и прошел мимо стола к окну, за которым кружился снег. Потрогал металлическую цепь, замкнутую висячим засовом. Он чувствовал, что задыхается, но открыть окно было невозможно.       Гарри дергал холодные звенья, а слезы текли по лицу и капали на подоконник. Он плакал так же горько, как тогда по Хелене, вот только больше некому было стереть слезы с его щек.