Звездопад

      Гарри проснулся как от толчка, шевельнулся и скривился от боли в шее. Он так и уснул — сидя на полу, уронив голову на матрас и цепляясь за руку Дока. Проморгавшись, подскочил и увидел, что тот проснулся и пытается осторожно выбраться из-под одеяла.       — Извини, я тебя разбудил. Мне нужно встать.       Док сел и оперся руками о край кровати.       — Ты хочешь есть или пить? Скажи, я принесу.       — Есть и пить не хочу. Но буду благодарен, если покажешь дорогу до уборной.       — О... — Гарри вскочил, растерянно глядя на голый живот, ноги и край одеяла, которым Док прикрыл пах. — Я сейчас найду что-нибудь из одежды.       — И заодно скажи, куда ты меня привез. Я вчера был не в себе, не подумал сразу. Только не говори, что это гостевая комната в доме коменданта.       Гарри широко улыбнулся. Док шутил, это было прекрасно.       — Мы у Доры Тонкс. Кроме нас с ней тут никого нет, не волнуйся. Я сейчас вернусь.       Он слетел вниз, заглянул на кухню, в гостиную и наконец обнаружил Дору в кладовке.       — Привет. У тебя найдется что-то из одежды для Дока? У него ничего нет.       — Доброе утро. Да уж понятно, что нет. Те жуткие тряпки я сожгла. В спальне шкаф, в нем одежда отца, царство ему небесное. Все не могла разобрать, а тут, видишь, пригодилось. Выберите сами.       Он кивнул и помчался обратно. Док так и сидел на кровати, низко свесив голову. Гарри набросил на него халат, помог подняться и, желая помочь, даже протиснулся следом в уборную, но тут же опомнился под строгим взглядом.       — А, да, конечно, извини.       Потом был душ, и Док провел там столько времени, что караулящий под дверью Гарри начал волноваться. Но все обошлось, и, оттертый до красноты, тот снова сидел в кровати — с тарелкой каши в руках.       — Ешь!       — Я наелся каш на целую жизнь вперед. Съешь сам, я не хочу.       — Это другая, вкусная. С молоком и маслом. Дора варила, но, знаешь, я и сам умею.       — Да? — заинтересовался Док и, отвлекшись, сунул-таки ложку в рот. — Откуда такие умения?       — Меня тетя учила, — затараторил Гарри, окрыленный успехом. — Я и яичницу могу, гренки, кофе и даже мясо пожарю, если надо. Вот убежим с тобой в лес, надо же нам где-то жить. Я буду ходить на охоту и жарить на вертеле дичь. Правда, здорово?       — Здоровее не придумаешь, — Док снова опустил ложку в тарелку. — Нет, извини, совсем нет аппетита. У меня теперь выбор небольшой: или возвращаться в лагерь, или бежать в леса. Даже не знаю, где дольше протяну. Наверное, в лесу меня хватит до зимы, а в лагере — до первого визита Реддле.       — Нет, что ты! Даже не думай. Я посоветуюсь с Германикой, с Роном и Дудли — они помогли мне привезти тебя сюда.       — Замечательно. Полгорода знает, что я спасся и отсиживаюсь в доме Тонкс.       — Они никому не расскажут.       — Комендант отпустил меня, но вечером я должен вернуться и объясниться, почему не выполнил свою работу. Кстати, мне нужно поговорить с Дорой, можешь позвать ее?       — Попозже.       Гарри вскочил с кровати, подпер дверь стулом и, не отвечая на молчаливый вопрос в глазах Дока, нырнул к нему под одеяло.       Док был теплый, голый. Док пах яблочным мылом, кололся щетиной, он неловко поворачивался на бок, подгибал больную ногу и надавливал коленкой Гарри на бедро.       Если ничего не предпринять, вечером случится что-то страшное. Дока или объявят в розыск, или его снова поймает Реддле, или, может быть, он согласится бежать — и тогда Гарри его никогда больше не увидит. Каждый вариант был плох, в каждом из них он терял его.       Но сейчас только-только рассвело, Дора шуршала внизу, Германика, Рон и Дудли спали по домам, Реддле не знал, что Док выжил, а дядя не знал, что тот, возможно, не вернется в лагерь. До того, как придет пора принимать любое решение, до того, как закрутятся события и забегают люди, еще было время.       Стояло тихое, сонное, прохладное утро с чириканьем птиц и журчанием воды из шланга на улице, и Гарри собирался украсть это время для себя.       — Соскучился. Страшно, ужасно, кошмарно соскучился по тебе! — шептал он, уткнувшись Доку в шею, гладя везде, куда мог дотянуться. Очень хотелось поцеловать в губы, но он слишком живо помнил хрип и жадные вдохи и боялся, что помешает дышать. Поэтому водил губами по шее и плечам, трогал языком влажную кожу, чувствовал дыхание и сердцебиение и, не зная, как еще показать и доказать, что Док ему нужен и дорог, что бы ни произошло, взял его руку и поцеловал метку.       Док не вырвался и не дернулся, как боялся Гарри. Обхватил его голову, прижал ладони так, что в ушах зашумело, но и сквозь этот шум он расслышал:       — И я тебя люблю. Не успел сказать тогда и думал, что уже не скажу.       От счастья в голове помутилось. Гарри вжимался в Дока все сильнее и хотел что-то ответить, но не мог, словно это у него теперь отобрали кислород. Док гладил в ответ, запускал пальцы в волосы, а когда Гарри наконец смог взглянуть на него, сам притянул к себе и поцеловал. Едва касаясь, он водил губами по губам так, что Гарри чувствовал их сухость и выпуклость шрама на нижней губе. Но как только он попытался поцеловать по-настоящему, Док отстранился:       — Гарри, Гарри, не спеши. Сейчас не время, и я ни на что не годен.       Он очнулся и к своему стыду понял, что, не сняв брюк, трется твердым членом о ноги Дока. А тот хоть и обнимает крепко, нисколько не возбужден.       Каким же эгоистом, какой же свиньей надо быть, чтобы приставать к беспомощному человеку, хотеть секса с ним!       — Я сейчас позову Дору, — выдавил он и вскочил с кровати так стремительно, что чуть не упал. Не глядя больше на Дока, Гарри вылетел за дверь, добежал до уборной и со щелчком дернул задвижку.       Быстро расстегнул брюки, сунул руку в трусы и замер, сжав горячий член. Он сейчас может подрочить, спустить в ванну, сполоснуть ее душем и как ни в чем не бывало пойти за Дорой. Но отчего-то было стыдно. Стыдно, что он собирается получить удовольствие, когда его любимый, самый главный человек его жизни до сих пор не пришел в себя, потому что вчера умирал на полу в газовой камере.       Гарри провел по члену раз, другой, остановился, медленно вытащил руку. Открутил кран, поплескал в лицо холодной водой и вытерся. После этого аккуратно застегнул брюки и не удержался — подумал о том, что гнал от себя с самого утра, но так и не прогнал. Скоро Док исчезнет, а с ним и секс, и любовь, и смысл жизни.       — Не ной, — сказал Гарри своему отражению в зеркале и постарался, чтобы голос прозвучал спокойно. — Ему сейчас хуже, чем тебе. — И, выйдя из уборной, отправился в кухню.       Дора убежала в комнату Дока, оставив Гарри смотреть за кипящим куриным супом. Он наблюдал, как в бульоне плавает морковка, и так глубоко ушел в себя, что чуть не упал со стула от неожиданности, когда Дудли просунул голову в кухонное окно:       — Эй, спишь?       — Нет, суп готовлю. Тебе чего?       — Суп отменяется. Мать ждет тебя домой. Это срочно.       — Я не могу уйти. Ну скажи ты ей, что я у Уизерлей!       — Да у каких Уизерлей! Ты вторую ночь дома не ночуешь. Она уже не знает, в полицию идти или на Джерлинд тебя женить.       Гарри со вздохом поднялся. В конце концов, рубашку и носки надо бы поменять.       — Хорошо, но только быстро.       Предупредив Дору и Дока, он вышел за калитку и вместе с Дудли быстрым шагом направился к дому. По дороге попытался поговорить о том, что делать дальше и как прятать Дока, на что Дудли ответил, что видел Германику, у нее, похоже, куча планов, и что она заглянет часов в пять и сама все расскажет.       Дома и правда случился скандал. Тетка лежала в кровати с мокрым полотенцем на лбу, но, увидев Гарри, вскочила, начала выговаривать, стыдить, пыталась запретить выходить из комнаты. Однако когда он молча сел за обеденный стол, затихла и, видимо, поняла, что взрослые дети все равно сделают по-своему. Гарри жевал салат, вполуха слушал тетку и мечтал скорее сбежать обратно к Доку. Дяди дома не было, само собой, не было и Доры, и тетка не могла отвлечься ни на просьбы мужа, ни на уроненные ложки и ножи.       — Мама, давай лучше поговорим о моей учебе. Через три дня начинаются занятия в Академии, мои вещи постираны?       Гарри украдкой бросил взгляд на брата. Решил отвлечь на себя, надо же. Тетка тут же проглотила наживку:       — Через какие три дня, Дудли, сынок? Война идет, вчера снова отправили целый состав с солдатами, где-то бомбят, налеты. То, что мы здесь так тихо живем, — великое счастье, но так не везде, и уж в Мюнхене точно не так. Судя по письмам моей приятельницы, там кромешный ужас — забастовки, пикеты, на улицах стреляют средь бела дня! Нет, я не могу. Вечером буду серьезно разговаривать с Вернером.       Тетка прижала ладони к вискам, а Дудли незаметно подмигнул Гарри. Но не успел он подмигнуть в ответ, как за окном завыла сирена воздушной тревоги.       — Господи! Вот видите! — забегала тетка. — Где документы? Вот они. Мальчики, срочно! Бегом в убежище. Дудли? Гарри, где Дудли?       Дудли и след простыл, Гарри только фыркнул с досадой: брат сбежал через дверь на задний двор, он и сам собирался удрать так же, но не успел. А теперь тетка вцепится, как клещ, и ведь не бросишь.       — Что-то мне нехорошо, идем скорее.       Она и правда была бледна. Придерживая под локоть, Гарри вел ее по Остенштрассе в сторону школы, а сам присматривался, как бы улизнуть к Доку. Но когда бледная как смерть тетка прислонилась к фонарному столбу, оставил эти попытки: теперь хоть тресни, но довести ее до убежища надо. Оставалось надеяться, что тревога, как обычно, ложная, и Док с Дорой спокойно пересидят ее в доме.       Убежище заполнялось людьми, и скоро свободных стульев не осталось. Гарри усадил тетку, посчитал пульс, пробрался к аптечке, нашел нашатырь и сунул ватку ей под нос. Тетка слегка оживилась, и появился шанс сбежать хотя бы на обратном пути.       Гарри поздоровался с Ноттами, с Карофски, помахал рукой Миртл с матерью. Увидел он и Асторию, но рядом маячил Драко, и Гарри отвернулся, сделав вид, что не заметил обоих. Как королева вплыла Белла Лестранг. От нее так сильно пахло духами и сигаретами, что тетка вновь побледнела. Последней доковыляла до убежища Августа Лангботтом. Чокнутая бабка была верна себе: тащила за собой Германа и, не стесняясь в выражениях, высказывалась насчет трусливых крыс, которые просиживают штаны в укрытиях.       Гарри вздохнул и постарался не вслушиваться, но это было трудно. Сначала бабка, отпихивая урезонивающего ее внука, прошлась по мужчинам, потом по их женам, которым самое место в госпиталях у постелей раненых, потом прицепилась к Белле, которая, казалось, откровенно наслаждалась бабкиным бредом:       — Шлюха! Как ты вырядилась, что ты нацепила эти тряпки? Наши бойцы сейчас…       Гарри взялся за теткин пульс и уже досчитал до пятидесяти, как до него снова донесся визгливый голос. Он прислушался и похолодел.       — Что ты улыбаешься, дура, смотреть тошно. Вот уж верно, яблочко от яблоньки. Ты, Белла, проститутка, а племянница твоя почище тебя потаскуха выросла. Ноги перед зэками раздвигает, где это видано такое, как бордельная блядь. А я-то все думала, она приличная, в платке ходит.       Белла прищурилась:       — Перед зэками?       — Конечно! Сама сейчас видела. Вела из дома в подвал зэка в халате да так ласково обнимала, что срам один. Незамужняя, так и останется теперь, кому она нужна такая, порченая.       Гарри обмер. Бабка Лангботтом видела Дока и рассказывает об этом не кому-нибудь, а Белле! Белле Лестранг, которая может связаться с Реддле в любой момент.       — С чего вы решили, что он зэк?       — С того, что знаю я его. Вечно по улицам ходил в робе, а тут гляди — в халате.       Белла поправила прическу:       — Молодец племянница. А то так и проживет все жизнь без мужика, как Эле Карофски.       Смех Беллы смешался с ответом Эле. Та подбежала, потребовала объяснений, и скандал мог выйти нешуточный, но тут двери отворились, и всех попросили на выход. Убедившись, что тетка дойдет до дома сама, Гарри, несмотря на окрики, бегом кинулся за угол школы и по Мюнхенштрассе помчался к дому Доры. Нужно было предупредить их об опасности и решить, что делать. Теперь действительно про Дока знало полгорода.

***

      Домчался он за пять минут. Мог дойти и шагом, ничего бы не изменилось — Док спал. Он тяжело дышал, по виску стекала капля пота, щеки розовели.       — Что случилось?       — Температура, — Дора комкала полотенце и выглядела очень несчастной. — Зря его в погреб повела, в одном-то халате. Сидели там долго, бабка Лангботтом, дура старая, все стояла, караулила. Наверное, увидела и знает теперь про нас.       Гарри не стал говорить, что про них знает куда больше народа. Покопался в аптечке, нашел аспирин и осторожно потряс Дока за плечо. Тот открыл глаза, послушно запил водой таблетку и снова отключился.       Дора ушла. Гарри сидел в изножье кровати, обдумывал варианты и в панике понимал: он не знает, что делать. Отпускать Дока в лагерь нельзя, слова про житье в лесу до зимы — всего лишь ничего не значащая шутка. Надеяться, что Белла не расскажет о таком пустяке, как Док в городе, было можно. Но Док, в халате выходящий из дома девушки, — это уже не пустяк, и веселая вдова вполне могла поделиться такой пикантной историей со своим бывшим любовником. Ведь они продолжали общаться!       Гарри с сомнением посмотрел на спящего. Разбудить и обсудить дальнейшие планы? Или дать поспать еще полчаса? После камеры, леса и холодного погреба на него хотелось накинуть еще и плед, а не вытаскивать из-под и так не слишком толстого одеяла.       Гарри так и не успел ничего решить, когда в комнату протиснулась Германика. Она, в отличие от него, выглядела уверенно и производила впечатление человека, который знает, что делает.       — Северусу надо бежать, — говорила она тихо. — Вот документы. Одежду найдете? Хорошо. Дождитесь темноты и пробирайтесь к нам в замок. Оттуда отправим его так, что никто не найдет.       Гарри раскрыл аусвайс. «Хальблот Принц». Он скептически взглянул на Германику, та развела руками:       — Луна занималась. Я бы, конечно, выбрала нормальное имя.       Она ушла, договорившись, что дождется их в замке и там же снабдит Дока рейхсмарками на первое время. С души словно камень свалился. Умница Германика уничтожила сомнения: раз все подготовлено и обдумано, Док не откажется, уедет… заживет под именем Хальблот… может быть, свяжется с Гарри потом, когда все уляжется.       — ...Ты с ума сошел! Я никуда не поеду! Чтобы я бежал, как трус? Как виновный? Такого не будет никогда! Я возвращаюсь в лагерь, и точка. Объяснюсь с комендантом. Если я ценен для него, найдет возможность оградить меня…       — А если не найдет?!       Док замер с надетой наполовину рубашкой, потом медленно просунул руки в рукава и подошел к Гарри.       — Так я потеряю только жизнь, довольно паршивую. В ином случае я потеряю свои принципы, честь, достоинство и даже имя.       Док крепко обнял Гарри, а тот обхватил его за талию и уткнулся в голую грудь. Что же, пусть так. Он пойдет с Доком и будет требовать от дяди, чтобы тот защитил и спрятал его. Будет грозить, умолять, шантажировать. Док не хочет и не может просить, поэтому просить будет он сам. Хотя один-единственный, последний, шанс Гарри все-таки использовал:       — Ты не побежишь ни за что? Даже если я очень тебя попрошу?       Док обнял сильнее.       — Нет. И это не обсуждается. Пойду, пока совсем не стемнело.       Гарри пошел с ним. У порога тот еще раз посмотрел на Дору:       — Так вы уверены, фройляйн Тонкс? Еще не поздно сделать все, что нужно.       Дора прислонилась к косяку и улыбнулась: — Точно, я все решила. Удачи вам.       И они вышли в теплую ночь. Гарри посматривал на Дока в светлых брюках и белой рубашке и, несмотря на безвыходное положение, все равно любовался им, теперь уже близким и понятным, родным.       Док заметил взгляд и истолковал по-своему:       — Не бойся. Утром я поговорю с комендантом. Все наладится… я надеюсь.       Гарри только вздохнул и замедлил шаг, подстраиваясь под его неровную походку. На ярко освещенную Мюнхенштрассе они не пошли, свернули на узкую Шляйсхаймерштрассе. Фонарей там было меньше, меньше светилось и окон, а высокие кусты скрывали их с головой.       — Дойдешь со мной до шоссе — и домой. Ты понял? — негромко говорил Док. — Скажи дяде, что встретил меня, и я шел в лагерь… Что это?       Док остановился и прислушался. Гарри тоже встал и услышал тихое шуршание шин и урчание мотора. Он нервно оглянулся. Черный автомобиль без верха притормозил в двадцати шагах. В свете фонаря блеснула лысина, что-то большое шевельнулось на сиденье.       — Скорее! — Док ускорил шаг, потом побежал — медленно, тяжело, припадая на больную ногу, — и вскоре снова перешел на шаг. Машина тихо ехала следом. — Нет, не оторвемся.       — А ты живучий, Снапе, — тихо засмеялся позади них Реддле. — Выжить после Циклона — феноменальное везение. Это твой ангел-хранитель? Поттер? Как ты мне надоел, защитник слабых и угнетенных. На что ты рассчитываешь, слабоумный, отважный ребенок? Вы, Поттеры, все такие. Лет двадцать назад меня преследовал один такой, убитый горем вдовец. Угрожал, что подкараулит и отправит к праотцам. Я не мог заставить его сидеть в засаде и мерзнуть, в конце октября такие шутки со здоровьем плохо кончаются. Я вышел к нему сам, и что? Где после этого он и где я?       Гарри встал как вкопанный, не зная, молчать или отвечать, бежать или замереть. Док дернул его за руку и кивнул на узкий проулок, куда широкая машина не втиснулась бы. Быстро, насколько позволяла скорость Дока, они завернули за угол дома. Реддле еще что-то говорил вслед, но голос становился все тише, а после смолк, и снова послышался шум мотора.       — Гарри, беги! Он не погонится за тобой, ты ему не нужен. Беги домой, скорее.       — Нет!       — Беги!       — Ты что-то там говорил про честь и достоинство? Я не уйду!       Док замолчал. Они шли вдоль домов, наступали на полоски света, льющегося из окон, слышали далекий лай собаки и близкое стрекотание сверчков. И когда Гарри поверил, что Реддле передумал их преследовать, где-то впереди вновь проехал и остановился автомобиль, хлопнула дверца.       — Он гонит нас на пустырь, не дает выйти на Остенштрассе. Там могут быть люди, а на пустыре никто не услышит.       — Не услышит что? — Гарри снова повернул за Доком и совсем потерялся в плохо изученной части города.       — Выстрелы, Гарри. Еще раз прошу, пока можешь, уйди.       — Забудь. — И со вспыхнувшей надеждой спросил: — Полицейский участок далеко?       Они стояли на одной из крайних улиц, совсем близко от опушки и дорожного указателя «Не забудьте снизить скорость!».       — Далеко, молодой человек, не стоит и стараться, — Реддле стоял, опершись на капот и помахивал концом широкого поводка. — Мне не нравится, что вы увиливаете от беседы, господа. Хотелось бы подробностей. Кто тебя вытащил из камеры, Снапе? Кто доволок до города, кто откачал? Неужели все он? — Реддле кивнул на Гарри. — Как ты добился этого, заключенный номер сто семь пятьдесят два? Я уверен, что не один из моих соратников не предан мне так беззаветно.       — Потому что ты сумасшедший. Тебя боятся.       — Боятся? Это же прекрасно. Вы сейчас тоже меня боитесь. У мальчика поджилки трясутся, так и оглядывается на лес. — Реддле посмотрел на крайний дом, где вдруг зажглась лампа на веранде и послышались голоса. — А, пожалуй, это мысль. Бегите! Даю вам десять минут. Нет, семь. Потом я пущу Нагини по вашему следу. Мы с ней давно не охотились.       От такого предложения Гарри потерял дар речи и способность двигаться. Но Реддле поднял с сиденья ружье и погладил тускло блестевший ствол:       — «Грейфельт». Олливандер говорил, что вы, молодой человек, интересовались таким же. Мы выбираем одинаковое оружие и делаем ставки на одних и тех же людей — кивок на Дока. — Мы с вами похожи. Очень жаль, что обстоятельства развели нас по разные стороны баррикад. Итак, время пошло.       Щедрое предложение Реддле и признание их похожести так ошарашило Гарри, что он сначала решил, что это шутка. Но Реддле демонстративно посмотрел на часы, и тут же Док сделал шаг к дороге. И они снова побежали: сначала через дорогу, потом скатились вниз по мягкой насыпи. Гарри вскочил на ноги, чувствуя, что в ботинки набилась земля. Лес был близко, Док бежал и не собирался останавливаться, и Гарри еще успел удивиться, неужели верит, что им удастся убежать от волка и пуль, как тот заговорил на бегу:       — В лесу разделимся. В разные стороны. Волк пойдет за мной. Она знает запах лагеря. А ты в другую сторону. И на дерево. Так спасешься.       Дыхание кончилось, и Док замолчал, а Гарри подумал, что никакого дерева и никаких разных сторон не будет. Вместе, так уж до конца.       У первых лесных деревьев, совсем рядом, Гарри заметил два силуэта, и он бы промчался мимо, но одна из фигур была совсем невысокой, детской. А ведь скоро по этой дороге побежит зверь, потом пойдет убийца с ружьем.       — Уходите отсюда, здесь волки! — притормозив, крикнул он в темноту и тут же вбежал в еще большую темень — в лес. Ему показалось, что эти двое что-то спросили, но разбираться не было времени. Гарри прибавил скорость и врезался в спину Дока.       — Нет никакого смысла бежать дальше, — задыхаясь, проговорил тот. — Лучше поискать палки покрепче, пока есть время.       Ждать пришлось недолго. Когда светло-серое пятно мелькнуло между деревьями, Гарри и Док стояли рядом — с толстыми суковатыми ветками наготове. Нагини бросалась на них яростно и абсолютно тихо, она не рычала и не скулила. Отбегала, кружила, выбирая место для прыжка, и бросалась. Казалось, она не чувствует ударов, для нее главным было исполнить волю хозяина — убить. Они отбили волчью атаку раз десять, когда Док оступился и потерял равновесие. Он оперся рукой о землю, а Гарри перехватил поудобней палку.       И тут одновременно случилось несколько вещей. Нагини прыгнула на Дока и повалила. Совсем рядом раздался выстрел, вскрик и снова выстрел. Нагини мгновенно подняла морду и взвыла так, что кровь застыла в жилах. Она заметалась по полянке, как-то странно затявкала, снова завыла и вдруг зарычала, встопорщила шерсть на загривке, и, не успел Гарри понять, что происходит, кинулась туда, откуда примчалась, на звук выстрелов.       А Гарри кинулся к Доку. Едва успел перевернуть его, лежащего ничком, услышать: «С-сука!» и порадоваться, что тот не пострадал, как там, куда умчалась Нагини, снова кто-то закричал, потом выстрелил, и почти сразу раздались странные ритмичные удары, словно лупили палкой по пню.       Не сговариваясь, Гарри и вскочивший на ноги Док подняли свои ветки и осторожно двинулись на звуки. Снова все стихло, и тут совсем рядом кто-то закричал так, что Гарри подпрыгнул:       — Да есть тут кто-нибудь, отзовитесь!       Прямо на дорожке лежало что-то большое и бесформенное, а рядом стоял Герман Лангботтом и держал в руках шест. Присмотревшись, Гарри понял, что это обыкновенная садовая тяпка. Герман отбросил ее и начал молча жестикулировать, не находя слов для объяснений.       Док присел над странной грудой.       — Вы что, убили Нагини?! Бог мой, Реддле!.. — Док быстро ощупал тело. — Ему уже не поможешь.       Гарри присел рядом с Доком: волчья шерсть была в крови, она блестела под лунным светом, и казалось, что Нагини испачкана чернилами. А рядом лежал человек. Штандартенфюрер Реддле скорчился, странно свернув шею и подогнув ноги. Рядом валялось ружье. Прекрасно сбалансированный «Грейфельт», двенадцатый калибр, кучность боя... Док поднялся:       — Лангботтом, ради Бога! Не тряситесь и говорите связно. Вы волка убили какой-то тяпкой, так что хватит дрожать, говорите.       — Он… он стрелял в Криффера!       — Как вы сказали? В Клауса Криффера? Где он? Как здесь вообще оказался ребенок?       Герман показывал дорогу и торопливо рассказывал, как прилипчивый мальчишка увязался с ним на пустырь, где у него на экспериментальной делянке должны были распуститься горные лотосы. У бабушки аллергия на их сильный запах, пришлось выкручиваться. А Клаус хотел сфотографировать цветы, которые раскрываются вечером, для журнала общества цветоводов. На обратном пути их чуть не сбили с ног бегущие люди, в которых они не признали ни Дока, ни Гарри. Но выкрику про волков поверили и решили добежать до насыпи. И тут начали стрелять. Клаус упал, следом упал и Герман — просто потому, что ноги подогнулись. И тот человек, теперь понятно, что это был Реддле, уже начал подходить, как вдруг сам испугался чего-то и побежал. Снова была стрельба, скулеж и выкрики. И Герман сам не знает, как поднялся и решился подойти к зверю, а очнулся лишь тогда, когда Нагини перестала шевелиться.       — Это здесь.       Док долго осматривал Клауса, прижимался ухом к груди, ощупывал всего, потом поднялся.       — Очень жаль. Мертв… Видимо, Реддле принял вас за нас, а вашу тяпку, возможно, за мою палку. В темноте не разобрал. Лангботтом, вы сможете вызвать полицию?       Герман собрался, кивнул.       — Смогу, герр Снапе. Сейчас добегу до них. Э-э-э… а родителей Клауса?       — Пожалуй, не надо, полиция справится. Поторопись.       — Герман, еще просьба. Будь другом, зайди к нам, скажи, что я сегодня снова задержусь, — вспомнил про тетку Гарри.       — Ну уж нет, — встрял Док. — Герру Дурслеру передай, чтобы приезжал сюда. И побыстрее.       Все действительно случилось быстро. Герман думал медленно, но бегал стремительно, и через двадцать минут на окраину приехал полицейский «фольксваген». Следователь осмотрел трупы, изъял в качестве улик фотоаппарат Криффера и ружье Реддле, хмуро выслушал сбивчивые речи Германа и Гарри и краткий рассказ Дока. Распорядился:       — Прошу в машину, господа, прокатимся до участка.       — Никто никуда не прокатится! — дядя Вернер, скользя ботинками, спускался от дороги по насыпи. — Северус Снапе — заключенный лагеря и должен находиться на его территории все время следствия. Я распоряжусь, чтобы его отправили немедленно. Буду ждать вас завтра, господин следователь. Гарантирую, что завтра Снапе ответит на все ваши вопросы. А вы двое, — дядя посмотрел на Гарри и Германа, — живо в мою машину, отвезу вас по домам.       — Завтра они тоже будут нужны мне в участке. Дадут показания.       — Это само собой, я бы тоже с удовольствием послушал, что за чертовщина тут случилась.       Дядя махнул рукой в сторону машины, но Гарри покачал головой. Он не мог уехать, пока Док здесь.       Когда за Доком захлопнулась дверца с зарешеченным окном, и лагерный грузовик начал таять в темноте, Гарри подумал: это странно, но ему будет спокойнее, когда Док окажется в лагере. Тогда появится шанс, что дядя заставит обстоятельно разобраться с этим делом, не сделает невиновного виноватым. И Гарри завтра расскажет все, как было, и дай Бог, чтобы это помогло.