Звездопад

      Док слукавил — готовить он все-таки умел. Когда вечером Гарри осторожно открыл дверь его квартиры теперь уже собственным ключом, тотчас унюхал запах мяса, специй, и, надо сказать, пахло вкусно. Прокравшись мимо кухни в комнату, чтобы положить на стол коробку конфет из теткиных довоенных запасов, Гарри увидел на нем бутылку Рейнского, две вилки и два ножа. Насмотревшись на скромную сервировку, зашел на кухню. Док, закатав рукава, жарил мясо.       — Пришел? Отлично! Где-то в серванте я видел одинаковые тарелки и бокалы, достанешь?       Пока Гарри искал, протирал и ставил на стол посуду, Док закончил на кухне, принес хлеб, блюдо с мясом и картошкой и открыл бутылку.       — Ну что же, — сказал он, разливая вино, — за тебя, мой дорогой. Не встреться мы, я бы никогда не вернулся к своей привычной жизни и работе. Да что там, меня и в живых бы уже не было.       Гарри смог только кивнуть и сделал глоток, проглотив вино вместе с комом, вставшим в горле от этого тоста.       — Ну что, рискнешь попробовать? Я, сказать по правде, и раньше готовил редко, а потом, ты сам видел, не было возможности. — Док усмехнулся и положил на тарелку Гарри еще и ложку салата.       — Ухаживаешь за мной, будто я девушка, — не нашел ничего лучше сказать тот, смущенно наблюдая, как Док доливает вино в бокалы.       — Ничего подобного, — Док направил на Гарри вилку. — Я ухаживаю за тобой, потому что мне это приятно. Ты далек от девушки так же, как... как лагерь Охау далек от санатория.       Гарри фыркнул от такого сравнения, но наконец расслабился и принялся жевать.       — Я недавно говорил, что скоро война коснется всех, даже таких сонных городков, как этот. — Док откинулся на спинку стула: казалось, собирается разговаривать, а не ужинать. — Так и случилось. Чтобы купить этот кусок свинины, мне пришлось обойти три магазина, еле нашел приличный кусок втридорога. По карточкам одни кости, в свободной продаже ничего толком нет. Лучшие продукты отправляются на фронт. Я порчу тебе аппетит такими разговорами? Больше не буду. А ты, я смотрю, голодный.       — Угу, — пробубнил Гарри и порадовался, что Док не умеет читать мысли и тем более не видит картинок в голове. Иначе он, наверное, смеялся бы до колик, если бы увидел, как дома Гарри отказывается от теткиного пирога, запирается в ванной, достает бритву и снимает трусы.       Когда Гарри только начал ассистировать Доку в лагерном борделе, то поймал себя на мысли, что гладкие гениталии выглядят странно, но привлекательно. Но думать — одно, а сделать с собой то, что делали проститутки, — совсем другое, и, чтобы решиться, потребовалось приглашение Дока провести вместе ночь и немалое мужество. «В конце концов, — думал он, осторожно сбривая волоски вокруг члена, — это же не кто-то посторонний, это Док, он и не такое видел, если не понравится — просто скажет больше так не делать».       Конечно, он догадывался, что нежная кожа, лишенная волос, будет реагировать на любое касание остро, но не подозревал, что настолько. К тому времени, как добрался до мошонки, он измучился от эрекции. Пришлось откладывать бритву и мастурбировать. И позже, когда он осторожно водил пальцами и бритвой между ягодиц, снова почувствовал, что возбуждается, но тут уж решил перетерпеть. Одевшись, походил по комнате, прислушался к ощущениям. При каждом шаге теперь чувствовалось скольжение по коже хлопковой ткани, а еще — каждый шов на брюках и все пуговицы на ширинке. Из-за долгой подготовки Гарри не успел выпить и глотка чая, и поэтому Док был совершенно прав: он явился зверски голодным.       Кроме того, от нового опыта, другой обстановки, вина, голоса и взгляда Дока и от того, что об очень чувствительную теперь мошонку терся шов брюк, Гарри одновременно испытывал сильное возбуждение и такое же сильное смущение. Чем ближе подступала ночь, тем больше он ругал себя за сделанное и представлял, как Док весело скажет: «Ну и ну, как тебе такое только в голову пришло?». И будет стыдно.       — У тебя все в порядке? Ты как будто нервничаешь, — услышал он.       — Да, нормально, — ответил Гарри как можно непринужденнее и сделал большой глоток вина. Может, хоть это успокоит разбушевавшуюся плоть.       — Нет, не нормально. Что там у тебя?       Док встал, обошел стол, взял Гарри за плечо и заставил подняться.       — О-о-о… — Он смотрел на натянутую ткань брюк. Член стоял так, что даже при неярком свете торшера не заметить было невозможно. — Не думал, что мои хождения в поисках свинины могут так взволновать.       — Не в этом дело, ты не понимаешь, — Гарри хотелось провалиться сквозь землю. И решился: — Мне нужно уйти. Прости. Я кое-что сделал, и… мне нужно домой.       — Ну нет, постой. Что ты натворил? Почему боишься? Что ты с собой сделал? — голос Дока стал напряженным. — Наглотался каких-нибудь таблеток?       — Нет, конечно.       — Убери руки и дай посмотреть.       Гарри зажмурился и закинул голову назад. Чем он думал, когда затевал все это? Док расстегнул его ремень, совсем не бережно сдернул до колен брюки, затем трусы и замер. Гарри приоткрыл глаза. Док смотрел с очень странным выражением, и не успел он подтянуть штаны и извиниться за свою глупость, как тот опустился на колени и прижался лицом к его паху.       — Гарри, боже мой, ты это сам? Для меня? Невероятно! Как же ты додумался, какой же ты, какой… — Док бормотал что-то бессвязное и все крепче вжимался в него, и он словно оголенными нервами чувствовал, как нос Дока упирается в лобок, дыхание щекочет мошонку, а щека касается члена. От такого шквала ощущений Гарри застонал и, наверное, покачнулся. Потому что Док поднялся, растрепанный и красный, и потянул его в спальню:       — Ляг, дай мне рассмотреть тебя.       Он стянул и отбросил в сторону его брюки, раздвинул и согнул ноги, почувствовал легкое сопротивление и погладил по бедру.       — Я только посмотрю, поглажу.       Лежать в одной рубашке, с оголенным низом и широко раздвинутыми ногами было странно, словно оказался в медицинском кресле на приеме. И Док рассматривал его точно так же — внимательно, завороженно. А потом дотронулся горячей ладонью и начал гладить от живота и ниже, между ягодицами. Совсем как в одном из давних, самых сладких снов, и не хватало только резиновых перчаток.       Эта мысль оказалась такой острой, что Гарри почувствовал, как из дрогнувшего члена на живот капнула вязкая капля. Док тоже увидел. Быстро разделся, перевернул его, не дав снять рубашку, и тут же, пока он не опомнился, сунул руки ему под живот и дернул на себя. И вот уже Гарри стоит на коленях, сверкая голым задом. Это было похуже сбритых волос. Такого не позволяли себе даже проститутки, лагерные так уж точно. Но упасть обратно и накрыться чем-нибудь Док не позволил. Крепко держа одной рукой под животом, он делал странное — водил носом и губами по промежности, целовал и облизывал, оттягивал и гладил член. Гарри чувствовал, что у Дока дрожат руки и сбивается дыхание, но когда снова попытался отползти, тот схватил его за задницу уже обеими руками.       — Стой, Гарри! Постой так, умоляю. Дай мне посмотреть. Не отпущу тебя такого ни за что.       Док говорил, а он слышал шорох и тяжелое дыхание сзади, и через секунду между ягодиц проехались скользкие пальцы. Следом толкнулся член. Нежность исчезла, Док двигался резко, быстро, впервые не спросив, не больно ли. Он молча проталкивал член на всю глубину, шумно дышал, и на спину Гарри капал пот. После нескольких движений Док начал тяжело опускаться, колени разъехались, и Гарри, придавленный сверху, упал животом на матрас.       — Чертова нога! — успел простонать Док, через нескольких быстрых движений замычал прямо в ухо и крепко сжал его в объятиях.       После Гарри сполна получил свое. Док снова был нежен. Гладил и целовал, втирал пахнущий мятой крем, дважды довел до оргазма, сначала руками, потом ртом. И когда еле живой от ласк Гарри уже без рубашки лежал, раскинувшись поперек кровати, Док опустился рядом, уткнулся в шею и невнятно сказал:       — Я хочу, чтобы так было всегда.       Гарри не понял, о чем он: об эксперименте со сбриванием волос, о первой их совместной ночи или о сексе в ужасно развратной позе, который все равно понравился. Но о чем бы ни шла речь, он мог бы повторить для него все, не задумываясь.       Из душа Док вышел одетый во что-то странное — ночную рубашку, и если Гарри удивил его смелым экспериментом с бритвой, то сейчас тот удивил ничуть не меньше. До тех пор он был уверен, что мужчины спят только в пижамах.       — У моей тети такая же, — брякнул он, не успев прикусить язык.       — Что?! Это мужская рубашка, невежда! — Док несильно ткнул его в плечо и лег рядом поверх одеяла. — Спи.       Среди ночи Гарри открыл глаза и приподнялся, а когда понял, отчего проснулся, бессильно уронил голову на подушку: член снова стоял, прохладный воздух касался чувствительной кожи, пробегал мурашками, казалось, кто-то его трогает в интимных местах. Снова нестерпимо хотелось разрядки. Убегать мастурбировать в чужую ванну показалось неприличным. Оставался Док.       Он спал на животе, тихо посапывая, положив руки под голову и свободно раскинув ноги. Его удивительная ночная одежда задралась почти до самой задницы, и весь он выглядел в этой своей странной рубашке так, словно… словно был не против того, чтобы Гарри лег сверху, пошире развел его ягодицы и двигался в нем, брал его, как до этого делал сам Док. Желание было таким острым, таким извращенным, что задрожало все внутри, и показалось, что он кончит от одной мысли прямо на простыню. Гарри быстро задрал рубашку Дока по поясницы, навалился сверху, просунул мокрый от смазки член между его бедер и, уже ничего не соображая, начал двигаться. Он уловил тот момент, когда Док проснулся и дернулся. Как вскрикнул: «Гарри?», закинул назад руку и мазнул пальцами по ребрам. Он успел подумать, что сейчас совершает насилие, а потом нахлынул долгий оргазм, от которого стало плохо и стыдно. Он так и лежал на Доке, вздрагивая и уткнувшись в шею, а сперма все не кончалась, вытекала толчками и пачкала все вокруг: постель, ноги Дока, его рубашку. Кажется, еще текли и слезы.       Очнулся он от того, что Док молча гладил и целовал его мокрые щеки.       — Я тебя сейчас почти изнасиловал, — прошептал Гарри и постарался сжаться и отползти.       Док его не отпустил, прижал крепче.       — Нет, ты просто не справился с собой. Тебе нужно много секса, хорошего и разного. А я слишком консервативен для тебя.       — Ты меня прогоняешь? — Ну а чего еще можно было ожидать после такого?       Док сжал его уже так, что стало трудно дышать.       — Я тебя не прогоняю, слышишь? Я тебя люблю.       Сентябрь плавно перетек в октябрь, погода иногда портилась, но чаще дни стояли солнечные и теплые. Пока доцветали луговые травы, Гарри и Док навестили Визен — загородные пастбища на берегу озера. Купаться, конечно, не стали, а вот в единственном невывезенном стоге извалялись вдоволь.       Несколько раз Гарри оставался у Дока на ночь — отпрашиваться из дому было легко: тетка то и дело уезжала в Мюнхен навещать Дудли, а дядя погряз в реорганизации лагеря и сам иногда не ночевал дома. Гораздо сложнее было сделать так, чтобы никто не обратил внимания, что Гарри утром выходит из парадной со львами. Дом стоял на центральной улице, рядом публичная библиотека с множеством окон, несколько магазинов. Из осторожности он шел на ухищрения: оставался только накануне выходного дня, поутру не спешил выскакивать из дома — да и куда было торопиться? Хотелось сонно нежиться на широкой постели, обнимая Дока и шепча в теплое ухо слова, которые днем не шли на язык, потом в его длинном халате жарить на кухне гренки. Завтракали не спеша, выпивали по две чашки чаю каждый (одна из пациенток вручила целую коробку из турецкой посылки), Док намазывал на хрустящий гренок тающее масло и протягивал Гарри, и тот принимал его, как подарок. Все было ценности необычайной: бессонные ночи, наполненные жарким дыханием и шепотом, крепкий рассветный сон, тихий уют за кухонным столиком, когда утренние лучи пробиваются сквозь тонкие занавески и пятнами ложатся на стены и пол, в глубине квартиры еле слышно играет радио, а Док шелестит газетой и звенит чайной ложечкой в чашке.       Ну а ближе к полудню можно было как ни в чем не бывало выйти с книгами, будто бы по окончании занятия. И кому какое дело, что за минуту до того, как хлопнуть дверью и сбежать с крыльца, Гарри жадно целовал в прихожей обхватившего его Дока и никак не мог оторваться.       В середине октября Дока вызвали на консультацию в Мюнхен, в ту самую университетскую клинику, куда он собирался перейти работать в будущем. Гарри поехал с ним. Все обставили очень просто: Док прямо заявил дяде, что герр Поттер необходим ему как помощник, чтобы записывать все происходящее в специальный журнал. Вернер Дурслер ничего не понимал в клинических записях, поэтому сразу же дал согласие.       В клинике — многоэтажном строении с бесконечными коридорами и крошечными, похожими на кельи палатами — они задержались надолго. Гарри ничего не записывал, его и в палату не допустили, так что он слонялся по коридору и читал развешанные на стенах памятки для беременных. Случай с пациенткой был, по выражению Дока, плевым, но вокруг нее толпилось столько высоких эсэсовских чинов в наброшенных на форму белых халатах, что пришлось разбираться досконально. Правда, обсуждать все это с Гарри он почему-то не захотел, махнул рукой, чем посеял в душе невнятную тревогу. Но они уже садились в такси и ехали обедать в какую-то древнюю как мир таверну, где Док питался сосисками в долагерные времена.       Там они наелись до отвала, выпили холодного темного пива, и постепенно Гарри вновь стало легко и радостно. Тем более Док не поспешил в гостиницу, где им выделили до завтрашнего утра номер, а повел в парк на берегу Изар. Река несла свои холодные воды, по дорожкам лениво шагали утки и редкие прохожие, и они забрели в самые дальние и безлюдные уголки. Помня о том, где находится, Гарри не бросался к Доку с поцелуями, несмотря на то, что вокруг были одни лишь лиственницы. Они просто шли рядом, соприкасаясь локтями, и разговаривали. Вот теперь можно было и спросить:       — Северус, скажи, тебя не волнует, что я слишком… невзрослый? Я почти ничего не знаю и не умею, тебе не скучно со мной?       Док даже остановился.       — Откуда такие мысли? — прозвучало растерянно, да и выглядел он так же.       — Ну, ты не стал со мной обсуждать сегодняшний случай.       — Гарри, ну ты что? — он рассмеялся. — Да лишь потому, что там ничего интересного, обыкновенный гипотонус.       — Иными словами, неспособность самостоятельно родить?       — Вот видишь, все уже сам знаешь.       — Зачем же тебя позвали? — не отставал Гарри. — И держали так долго?       — Она племянница начальника городской штаб-квартиры СС, — и Док вздернул бровь, давая понять, что незаменим.       — Ясно, — сказал Гарри и умолк. Док все всматривался в него тревожными глазами.       — А насчет того, что ты юн и не особенно искушен… Кто тебе сказал, что это недостаток? Рядом с тобой и с меня словно слетает многолетняя шелуха, я на все начинаю смотреть свежим взглядом.       Гарри недоверчиво покосился, но Док был предельно серьезен. Не шутил.       — Или ты о том случае в лагерной больнице на прошлой неделе? — продолжил тот.       — Вообще-то ты тогда орал на меня справедливо…       — Я не на тебя орал, а устроил нагоняй для всего отделения! Ну сам посуди — не продезинфицировать операционный бокс! И это в лагере, где и без того санитария, как в выгребной яме. Бестолочи!       — Ага.       — Тебя я в тот момент даже не заметил.       — Ладно, — улыбнулся Гарри. — Напугал ты всех порядочно.       — Ну и поделом, — проворчал Док.       Положил Гарри руку на плечо, и некоторое время они так и шли. Здесь, на полудикой окраине парка, совсем не было нацистской символики: ни щитов с плакатами, ни гигантских свастик, украшавших центральные аллеи. И, если не обращать внимания на значок Дока, можно и забыть о войне. Самолеты не летели, громкоговорители молчали. Только тихий шум речных струй и редкое посвистывание одинокой птицы.       Вскоре вдалеке послышались голоса, и руку пришлось убрать, однако прогулку Гарри однозначно посчитал удавшейся и позже, в поезде, глядя то на дремавшего Дока, то на проносящиеся за окном лесистые склоны, вспоминал те несколько часов над рекой как безотчетное счастье.       Перед тем как отправиться в гостиницу, Док предложил зайти в универсальный магазин.       — Мне теперь нужен приличный гардероб,— заявил он. — А в Охау ни одного подходящего отдела готового платья.       Спустя пару часов Док свалил бумажные свертки на одну из гостиничных кроватей.       — Я очень устал. Пойду в душ, а ты устраивайся. — Он закрыл за собой дверь ванной и тут же выглянул: — Там есть кое-что для тебя, я подумал, тебе понравится.       Щелкнула ручка двери, зашумела вода. Гарри порылся среди упаковочной бумаги, нащупал небольшую коробку.       — Северус! Это приемник! — сообразив, что Док его не слышит, он подскочил к двери, приоткрыл и закричал: — Это же «Телефункен», самая маленькая модель! Спасибо! Когда ты его купил? Я не видел.       — На здоровье! — донеслось сквозь шум воды.       Гарри долго счастливо ощупывал и осматривал приемник, потом поставил на стол, покрутил ручку, поймал новости «Имперского радио Мюнхена», джазовую музыку, но понял, что хочет тишины, и выключил его. Задернул шторы, включил торшер и подошел к своей кровати. Расстелил ее и решил то же самое сделать с кроватью Дока. Только он начал сгребать свертки, чтобы переложить в кресло, как один развернулся, и к ногам упала голубая ткань. Когда Док в одном полотенце вернулся в комнату, Гарри стоял у разобранной кровати и комкал в руках его новую ночную рубашку.       — Разбираешь покупки? — усмехнулся Док и начал разматывать полотенце.       Как во сне Гарри протянул ему рубашку.       — Я хочу, чтобы ты ее надел, — сказал он и сам не услышал своих слов — так сильно шумело в ушах от волнения. Он сейчас набрался смелости предложить то, о чем боялся вспоминать три недели. Но вот они снова ночуют вместе, и у Дока есть эта странная одежда, из-за которой Гарри теряет волю и человеческий облик. И решил, что если тот сию секунду не ответит, бросит эту тряпку и убежит из номера.       Наверное, Док все понял. Понял, что могут быть такие сильные желания, над которыми не надо смеяться. Молча забрал рубашку, оторвал нитку с магазинной биркой и надел.       — Что мне делать дальше?       — Л-ложись, — Гарри понял, что заикается, — я с-сейчас.       Он быстро и неловко выпутывался из одежды, выдирал пуговицы из петель, чуть не упал, пока стаскивал носки. И вот, голый, всем весом навалился на Дока. Почувствовал кожей скользкую нежную ткань.       — Ты не думай, я нормальный, — попытался он оправдаться. А сам комкал ворот, ерзал, вжимался в Дока пахом и не мог остановиться. — Просто иногда мне так хочется, как тогда… чтобы я сверху… чтобы ты не спал и сам разрешил. — Тут он понял, что уже раскачивается, толкается вперед и упирается твердым членом Доку в живот. Он снова не сдержался, и сейчас без разрешения кончит на эту дрянную тряпку, будь она проклята. Если бы не она, Гарри вел бы себя, как человек, а не животное.       — Я разрешаю, разрешаю. Давай помогу, — услышал он. Док приподнялся, поддернул рубашку вверх и голыми бедрами сильно сжал член Гарри. Стало горячо, тесно, мокро. Прекрасно. Он сделал еще несколько движений, упал на Дока и ждал, пока закончится оргазм, чтобы успокоиться и постараться объяснить.       — Это ужасно, да? Я трусь об тебя, как кобель.       Док перевернулся, подмял под себя Гарри и прижал к матрасу так, что стало трудно дышать.       — Ужасно то, какую чушь ты сейчас несешь. А то, что было, — просто секс, мы занимаемся им, потому что оба хотим. И сегодня захотели вот так. Усвой это, и чтобы я больше никогда не слышал, как ты говоришь про себя гадости.       От этих слов стало легче настолько, что Гарри решился спросить:       — А если я снова когда-нибудь захочу?.. Мне понравилось.       — Я весь к твоим услугам. У меня, к слову, тоже есть для тебя интересное предложение. Я жду подходящего момента и настроя, — Док поцеловал его в нос и тихо засмеялся.       — Да-а?! Что именно?       — Расскажу в другой раз. А теперь иди-ка в душ.       Гарри пошел с мыслью, что трудно стать более счастливым, чем он был.

***

      Несколько дней в «Хогвартсе» после встречи у лифта прошли, как в аду, — мучительно и нескончаемо. Гарри часами торчал у окна, высматривая Дока, но так ни разу его больше не увидел. Впору было подумать, что Док поглядел на Гарри и решил махнуть на него рукой.       В субботу вечером в отделении витала неформальная атмосфера. Заперев двери и растолкав пациентов по палатам, доктора и их помощники собрались для кутежа. Гарри подозревал, что они устраивают массовый просмотр порнофильмов, которых здесь было в изобилии. Принюхиваясь по пути из душа, Гарри уловил запахи совсем не больничной еды. В палате он встал у окна, безнадежно глядя в темноту морозного вечера. По освещенному тротуару шли редкие в этот час прохожие, мигали лампочки на елке, установленной на площади за квартал отсюда. До Рождества оставалось две недели.       Дверь внезапно распахнулась, вошел Нейр в халате, из-под которого сверху выбивался воротничок рубашки. Он держал стопку одежды.       — Герр Поттер, — сказал Нейр, — не спите? Отлично. Вам нужно пойти со мной. Переоденьтесь!       — Куда? Зачем? — Гарри не ожидал ничего хорошего.       Нейр вручил одежду, уселся на его постель и шумно вздохнул:       — Вы ведь хотите если не вылечиться, то пройти тесты на гетеросексуальность?       Гарри кивнул.       — Значит, понимаете всю необходимость… Словом, пойдете со мной на практический опыт с девочкой.       — Сейчас?!       — А вам не все равно когда? Имейте в виду, если все получится, я вам подпишу основной тест.       — Но… профессор Бруммер говорил, для этого надо, — Гарри сглотнул, — не менее трех раз…       — Сегодня особые условия. Вам придется постараться перед комиссией. Ну что вытаращились? Вам какая разница? В зале темно, обстановка самая интимная, — и Нейр развязно подмигнул.       Гарри потрясенно молчал.       — Главный тест! — напомнил доктор, поднимаясь. — За один раз. Дадим вам выпить для храбрости, и все получится. А иначе… у вас очень низкие баллы за оценку нормы, вы знаете об этом? Очки оставьте здесь, они вам не нужны. Вы без них видите хоть что-то?       Гарри переоделся в простые брюки и рубашку и пошел с ним, мечтая умереть по дороге.        «Я делаю это ради свободы», — говорил он себе, пока Нейр вел его по коридору. И привел в кинозал.       Возле темного экрана стояла кушетка, накрытая простыней, в треть накала светилась боковая лампочка, озаряя зал призрачным светом. Пахло вином. У противоположной стены за столом, заставленным едой и зажженными свечами, сидели в креслах люди. Застыв на месте, Гарри обежал их взглядом: несколько докторов из отделения, все мужчины, и три незнакомых человека. И вдруг как удар молнии его потрясла мысль: Нейр тогда, в разговоре с Доком на улице, упоминал о вечеринке! Еще раз торопливо оглядывая всех, Гарри попятился к выходу, но Нейр подтолкнул в спину, и он невольно сделал несколько шагов по направлению к экрану. За столом сдержанно переговаривались.       Дока среди них не было. Камень с души не свалился, но стало легче дышать.       — Тише, господа, — сказал Нейр. — Вы присутствуете при эксперименте и попытке сдать тест на полноценную гетеросексуальность в условиях повышенной сложности. Просьба воздержаться от комментариев вслух.       Вошла девушка.       Это была обыкновенная девчонка лет двадцати — довольно смазливая, ярко накрашенная, с завитыми рыжими волосами по плечи. Из одежды — только кружевная комбинация, наполовину открывающая высокую грудь и почти полностью — длинные ноги. Гарри молчал.       — Я Сэди, — улыбнулась она. — Давай сделаем это, и все. Обычное дело, — и, приблизившись, проговорила тихо: — А на них плевать, считай, что это манекены.       От нее пахло нежными духами, и вообще она казалась славной, совсем не пошлой. Но Гарри не мог сдвинуться с места. Он не понимал, что делать, с чего начинать и как вообще можно трахаться на глазах у десятка человек. Даже ради свободы. Сэди положила руки ему на плечи. Тепло ладоней проникло под тонкую рубашку, стало неприятно, и Гарри отодвинулся.       — Герр Поттер, — подошел Нейр с двумя бокалами на тонких ножках, — держите. Это шампанское, выпейте с нами за честь и славу германского войска. Господа! За будущий успех операции под Москвой, за «Барбароссу»! Прозит!       — Прозит! — донеслось от кресел. Сэди выпить не предложили.       Гарри проглотил шипучку и вернул бокал. В голове зашумело, руки и ноги стали ватными. «Да какого черта, — подумал он. — Они и правда не люди, а только похожи на них. Не все ли равно».       Он шагнул было к Сэди, которая встала ему навстречу с кушетки, как вдруг распахнулась дверь, и сноп света ворвался из коридора в полутемный кинозал. Он невольно обернулся — и едва не вскрикнул. В проеме стоял Док — встрепанный, в халате. Он секунду смотрел прямо на Гарри, а потом молча закрыл дверь и присоединился к «комиссии». Стояла тишина, лишь поскрипывали кресла, да слышалось чужое дыхание. Забыть о присутствии в зале свидетелей не получалось, а приход Дока и вовсе выбил у Гарри почву из-под ног. Он потерянно стоял перед Сэди, до тех пор пока она вновь не попробовала обнять его, и снова Гарри вырвался и отошел. Пропади все пропадом, он не может!       — Герр Поттер, — это был Нейр, — вспомните, что я вам говорил в палате. Или вы стесняетесь бритых яиц? У вас уже все заросло, словно и не педераст вовсе, а приличный мужчина.       Раздался дружный смех, а Гарри похолодел от унижения.       — Вам же нарочно рыжую привели, — добавил голос Вейгеля. — Как по заказу, героиню мокрых снов.       — Позвольте мне, — вдруг произнес новый голос, и сердце едва не выскочило из груди, забившись где-то в горле. — Не всегда откровенные наряды действуют как надо. Иногда гораздо эффективнее прямо противоположное.       Док вышел вперед, остановившись в десяти шагах от Гарри, и, глядя на него, внушительно и серьезно произнес:       — Представьте, что на ней ночная рубашка. — Тишина в зале оглушала, даже дыхания не было слышно. — Простая ночная рубашка голубого цвета.       Гарри оцепенел, не веря ушам.       Несколькими словами, с этим надменным выражением, которое прилипло к лицу как родное, Док уничтожил то последнее, что еще оставалось как надежда, как лучшее воспоминание. И чувствуя, что все в душе осыпается прахом, он шагнул к Сэди, дернул за плечи, разворачивая спиной к себе и лицом к зрителям, заставил наклониться, одной рукой задирая комбинацию, а второй расстегивая штаны. Член словно того и ждал, налился горячей кровью, заныл. Значит, голубая ночная рубашка? Белья на Сэди не было, и Гарри вошел с первой попытки. Толком не видя без очков, он впился взглядом в силуэт за столом, надеялся, что смотрит Доку в глаза, — и передавал всю свою новорожденную ненависть, огромной мутной волной поднимающуюся со дна души. И кончил со слезами на глазах, уткнувшись в затылок Сэди и ослепленный напоследок ярким воспоминанием: он наваливается на голого, теплого Дока, обнимает его так крепко, что дрожат руки, и кончает, кончает под бесконечный, полный наслаждения и любви стон.       — Поттер! — его оторвали от девушки и усадили на кушетку. — Да вы полны скрытых талантов!       От кресел неслись аплодисменты и сдержанные выкрики. Гарри поднял глаза и словно ударился: Док смотрел прямо на него с кривой усмешкой и тоже хлопал в ладоши.       Этого Гарри не вынес: оттолкнул бокал, который совал ему Нейр, и встал. Оргазм был сильный и болезненный, в паху ныло и тянуло, ноги дрожали. А еще хотелось уйти в палату и вытошнить все, что происходило здесь, в унитаз. К счастью, больше он был неинтересен, публика желала подкрепиться, поэтому его и Сэди быстро вывели вон. Последнее, что Гарри ухватил взглядом, — разливающий по бокалам вино Док.       В палате он встал у окна и прижался лбом к холодному стеклу. Потом несколько раз ударил кулаком. Стекло не разбилось, даже не треснуло.       — Здесь же не дураки работают, — раздалось за спиной. Вейгель! — Это триплексированное стекло, как в самолетах. Не решетки же ставить, фасад портить, здесь не тюрьма. Переодевайтесь в пижаму, Поттер.       Гарри молча стал расстегивать рубашку.       — И держите язык за зубами, — продолжал Вейгель. — Все равно не поверят, а в силах Марка сделать так, что сами взмолитесь о лоботомии.       Руки опустились.       — Значит, про тест — вранье?! — неверяще спросил Гарри.       Вейгель усмехнулся и постучал пальцем по лбу.       Гарри отдал ему одежду, схватил с тумбочки и с ожесточением швырнул на пол осточертевшую «Фронтовую прозу» Бумельбурга и лег поверх одеяла, глядя в потолок, по которому медленно проезжал отсвет фар с улицы. Внутри не осталось ничего, кроме пустоты.