Звездопад

      Ночью от волнения Гарри не мог заснуть. Слышал, как сменился дежурный санитар на посту, значит, наступила полночь. Он повернулся на бок, замотался в одеяло и задремал. Снился лагерь, вой сирены и выстрелы, потом появилась виселица, сирена все не умолкала, и знакомый охранник вдруг отчего-то закричал: «На выход!»       Проснулся от душераздирающего сигнала тревоги. В распахнутую дверь светили тусклые лампы, что включали в коридоре на ночь. В проеме показался кто-то из санитаров:       — На выход, быстро! Одеяло возьми!       Гарри сунул ноги в тапочки, схватил одеяло и выскочил в коридор. Те, кто проснулся раньше, уже толпились у выхода в холл третьего этажа, за спиной двое дежурных проверяли палаты. Сирена не унималась, будто толкала в спину, заставляла бежать вниз по плохо освещенной лестнице.       — Быстрее! Торопитесь! Не задерживайтесь, прошу!       В поток людей вливались пациенты со второго этажа, топали и наверху, у входных дверей образовался затор, и, толкаясь и наступая кому-то на ноги, Гарри наконец выскочил на улицу. Следом выбегали мужчины в таких же пижамах, как у него, женщины в халатах, многие кутались в одеяла.       — Почему мы на улице, а не в бомбоубежище? — крикнул кто-то, и тут Гарри окончательно сообразил, что не так: вой сирены не был похож на воздушную тревогу.       — Потому что пожар! — ответил кто-то. Толпа заволновалась, замелькали белые фигуры — санитары или врачи в халатах, они просили не расходиться, встать кучнее и сохранять спокойствие. Порыв холодного зимнего ветра задул под наброшенное одеяло, окончательно разбудив, и Гарри вздрогнул, вспомнив странные слова, сказанные днем: «Сегодня ночью вас выведут на улицу…»       Гарри огляделся: люди в халатах мелькали где-то впереди, никто не смотрел в его сторону, и он сделал осторожный шаг в сторону, потом еще. Так, крадучись, он дошел до угла, встал за кустами и дотронулся до водостока, не понимая, что делать дальше. Сейчас его найдут, схватят, и после второй попытки побега он загремит в лагерь немедленно. Внизу вдруг стукнуло, скрипнуло, и тихий знакомый голос позвал:       — Гарри! Посмотри, не видят ли тебя, встань на колени и заползай сюда.       Док! Гарри обернулся, наткнулся взглядом на стену, глянул ниже и увидел открытую узкую форточку у самой земли. Голос шел оттуда, из темноты.       — Быстрее! — голос стал нетерпеливым. — Нужно торопиться, пока никто не видит. Ну!       Что он терял? Клинику «Хогвартс», Заксенхаузен в перспективе, киносеансы порнографии и уколы апоморфина, бредовые беседы с Трелони и получасовые прогулки. Ничего из того, по чему бы скучал.       Гарри пригнулся, встал коленями на мокрую землю, потом лег, попятился и ноги провалились в пустоту. Он вползал в открытую форточку и чувствовал, как Док поддерживает его. Так, извиваясь, он вполз почти весь, и ступни коснулись твердой поверхности.       — Это стол. Вставай. И закрой форточку.       Гарри закрыл и спрыгнул на пол. В помещении было темно, Дока он видел смутно.       — Пойдем, тихо и быстро. Я помогу тебе переодеться, и ты уедешь.       — Как? Куда ты меня втащил?       — Скорее! Сейчас поймут, что тревога ложная, и начнут возвращать пациентов в палаты. У нас минут пятнадцать.       Док потянул Гарри за собой по темным коридорам. Толкнул одну решетку, повернул направо, предупредил про две ступеньки вниз и остановился перед закрытой дверью.       — Нам сюда, — говорил он, ковыряясь ключом в замке, — ты только не бойся. Иначе тебе никак отсюда не уйти. Пожар ерундовый, в хозяйственном пристрое, больше дыма, чем огня. Сейчас это поймут, выльют в ветошь пару ведер воды и начнут вас пересчитывать.       — Говоришь так, будто сам поджигал. — Гарри даже не задумался над словами, сосредоточенно наблюдая, как Док пытается открыть дверь. Но его рука того отчего-то замерла, и Гарри поднял изумленный взгляд. Секунду Док смотрел на него, а потом продолжил копаться в замке.       — Так это ты? — ахнул Гарри. — Ты поджег и включил тревогу!       Ключ наконец повернулся, замок щелкнул, и они вошли в темное холодное помещение.       — Выход на свободу только один, так что потерпи, — сказал Док и включил свет. Лампы осветили отделанное белым кафелем помещение без окон, металлические столы, инструменты.       — Раздевайся, вещи в бак, очки мне, — командовал Док, копаясь среди инструментов. Достал шприц и повернулся к обомлевшему Гарри. — Или так, или лагерь. Я почему-то не сомневаюсь в твоем выборе.       — Это же морг? Но я-то пока не труп!       — И не станешь им, если все пройдет удачно. Не стой, раздевайся, времени мало. Или ты мне не доверяешь? — Док спросил об этом, не задумываясь, мимоходом, одновременно набирая в шприц жидкость из бутылки, но, не услышав ответа, запнулся и уточнил: — Нет?       — Не доверяю, — разлепил крепко сжатые губы Гарри. — Ты приятель Нейра и любитель посмотреть живое порно. С чего мне тебе доверять? — Док стиснул зубы, прищурился, напрягся. Как ему неприятно, надо же. Впрочем, Гарри тогда в кинозале на «тестировании» было еще неприятнее. Не дав Доку ответить и понимая, что сейчас не время выяснять отношения, даже если тот привел его в ловушку, добавил: — Но если объяснишь свой план, я подумаю.       — План такой, — быстро начал Док, видно, тоже решив отложить личное. — За воротами ждет машина. Нужно перевезти тела в лабораторию университета.       — Для учебных пособий?       — Верно, поэтому без вскрытия. Трое уже в холодильнике, ты будешь четвертым. Я сделаю инъекцию вот сюда, — Док ткнул пальцем куда-то ему под ухо, — и ты станешь похож на труп. Мало ли, досмотр на КПП, а ты как живой.       — Дальше, — поторопил его Гарри. При всей неприглядности плана внутри поднималось жгучее злорадное ликование. Голым, среди трупов, по холоду? Плевать, главное пусть утрутся и добренький Бруммер, и его прихвостень Нейр, и дура Трелони, и Дурслеры. Пусть бегают, ищут. В конце концов, полумертвый Док совсем недавно ехал на тачке под грудой тряпок в лес, к своей могиле. И ничего, сейчас прекрасно выглядит и пьет шампанское в кругу коллег и девочек. Тогда его спас Гарри и неплохо спас. Пусть теперь и он сделает попытку, так будет справедливо.       — А дальше в мешок и в холодильник. Придется померзнуть, извини, даже спирта тебе дать не могу, сам понимаешь, запах. Тела погрузят, повезут, возможно, будет досмотр на КПП в городе, а возможно, и нет. Водитель, Аластор, говорят, хорошо убеждает охрану словом.       — Куда он меня отвезет?       — Не говорит, я пока не должен знать. И это правильно, мало ли что. Он доставит меня к тебе утром, когда кончится моя смена.       Гарри торопливо раздевался, швыряя вещи в здоровый пустой бак.       — Можешь не приезжать.       — Я должен отдать тебе аусвайс, билет, деньги. Тебе нужно скрыться из этой страны.       — Как верить этому Аластору? Что если он выгрузит меня у лаборатории?       — Он из твоих, тех, из замка. Крам его нашел и все организовал.       — Крам? Этот придурок тебя спасать не хотел, — раздетый Гарри вытянулся перед Доком и, зажмурившись, задрал голову.       — А тебя, значит, захотел. У Аластора все бумаги в порядке, он часто так подрабатывает, я проверил их, придраться не должны.       Гарри почувствовал укол и жжение, будто его укусила пчела, и тут лицо начало ощутимо раздуваться. Он коснулся онемевшей щеки — нет, показалось, все в порядке. Но теперь перестали открываться глаза, приходилось смотреть сквозь узкие щелочки. Док тронул за плечо.       — В мешок!       На то, чтобы забраться в мешок на каталке и подождать, пока Док застегнет и сделает пару небольших надрезов, ушло еще две минуты.       Тишина, чернота и холод окутали Гарри. Он не просто притворялся трупом, он почти стал им.       — Не бойся, — услышал он. А потом каталка поехала, остановилась, дернулась и снова поехала.        «Холодильник», — догадался Гарри, чувствуя, как под ткань пробирается холод.       Лежать в тишине пришлось недолго. Где-то открылась дверь, внутрь ворвался сквозняк.       — Ну? — спросил кто-то.       — Вот эти, — голос Дока слышался издалека. — А вон тот мешок — вниз.       — Понял, — ответил собеседник.       Вскоре Гарри лежал спиной на досках в закрытом кузове, а сверху и сбоку его придавливали такие же мешки с настоящими покойниками. Он дышал ртом, хоть и не чувствовал вони, и сомневался в том, что перестал бояться мертвецов.       Было слышно, как заработал мотор, машина поехала, но почти сразу остановилась. Послышались голоса, водитель хрипло и громко отвечал из кабины, потом взвизгнули ворота. Поехали дальше.       Что-то твердое упиралось Гарри в бок, и он старался не думать, какой частью тела уткнулся в него соседний труп, локтем или коленкой. Было нестерпимо холодно, ветер задувал в мешок, щипал голую кожу. Сначала было просто холодно и неудобно, потом тело затекло, и очень хотелось пошевелиться. Но он не знал, нет ли в кузове кого-то еще, кроме трупов, например, сопровождающего. Приходилось лежать и терпеть, напрягать и расслаблять мышцы, глубоко дышать, считать, повторять стихи, прикидывать, куда же его везет неведомый водитель. А вдруг прямиком в комендатуру?       Гарри казалось, что он едет бесконечно, и так же бесконечно долго от холода болели пальцы на ногах. Настоящая пытка. Наконец машина затормозила, захлопали двери кабины. Снова отрывистые фразы, лай собаки, яркий фонарь, свет которого Гарри увидел даже сквозь плотную черную ткань. Кто-то открыл дверь кузова, и голоса раздались уже над самым ухом. Его больно ткнули в бок чем-то твердым.       — Четыре, все верно, можно ехать!       Снова движение. Через пять минут машина тормознула, стукнула дверца, и сверху на Гарри упало что-то мягкое, одеяло или шуба. Стало теплее. Поехали дальше.       Когда Гарри досчитал до тысячи, знакомо запахло елями, и он испугался, что водитель, сделав крюк, привез его обратно в «Хогвартс». Но машину потряхивало на неровной дороге, по кузову шуршали ветки, и стало понятно, что его везут через лес.

***

      Вряд ли он уснул, скорее, впал в забытье от холода. Очнулся от того, что кто-то хлопал по щекам и растирал ладони.       — Давай, парень, приходи в себя. Не ты первый, не ты последний, в мешке еще никто не умирал, и ты выживешь, — бормотал склонившийся над ним человек, взлохмаченный не хуже него самого, со странно скошенным набок лицом, с повязкой на одном глазу.       — Что ж ты с мальчонкой-то сделал, Аластор! Чисто труп — синий, ледяной. А ежели заболеет? — услышал Гарри, и за одноглазым замаячила гигантская фигура.       — Ты, Рубеус, пошел бы и нагрел воды, чем причитать. И растереть его надо, не дай Бог, схватит пневмонию. И будь осторожнее, мало ли что…       — Ты оставил у моего дома грузовик с мертвяками и что-то говоришь об осторожности, а, шеф? — гигант крякнул, покачал головой и вышел.       Шеф, серьезно? Тот шеф, про которого когда-то проболталась Луна?       — Да, действительно… — Аластор поднялся. — Герхард, мне нужно уезжать. Не волнуйтесь, ничего не бойтесь, здесь вы в безопасности. Рубеусу доверяйте целиком и полностью, не смотрите что он… такой. Утром я приеду.       Гарри открыл рот и попытался задать хоть один из крайне важных вопросов — где он? кто такие Аластор и Рубеус? что делать дальше? — но смог только сипло закашляться. Аластор потрепал его по плечу и, ничего не говоря больше, вышел. Гарри услышал, как хлопнула дверь кабины, заработал мотор, и вскоре все стихло. Он огляделся: оказалось, что лежит посередине совершенно бескрайней кровати, а высоко над головой темнеют толстые потолочные балки. Шея не слушалась, и Гарри, как мог, скосил глаза: далеко слева и справа виднелись стены, где на вколоченных в доски крюках висело что попало: мотки веревок, инструменты, ружье, хомут, рыболовные снасти, связки лука и перца, высоченные охотничьи сапоги. Эта странная комната напоминала жилище сказочного великана. Гарри попытался откинуть одеяло и встать. Руки уже сгибались хорошо, а ноги с трудом, и очень ныли замерзшие пальцы. Снова открылась дверь, и, наклонившись, чтобы не задеть головой притолоку, вошел тот самый великан.       — Вижу, очнулся, это хорошо, — загудел он, довольно потирая руки. — Сейчас отнесу тебя в баньку, отогреешься, следом разотру жиром хорошенько, ну а потом угощу глинтвейном моей Олимпии. Во всей Баварии не сыщешь глинтвейна такой крепости и живительной силы, так я тебе скажу. Ну что смотришь? Руки-то шевелятся? Так держись крепче.       Великан подхватил Гарри вместе с одеялом и понес. Через минуту он уже сидел на деревянной скамье и хватал ртом раскаленный влажный воздух. Не обращая внимания на попытки вцепиться в одеяло, Рубеус сдернул его и, не глядя на раздетого Гарри, подставил ему под ноги таз с горячей водой.       — Вот тебе, грейся, значит. Не мерзнешь? А то я могу и пожарче, ты только скажи.       Гарри замотал головой — горячий воздух и так обжигал легкие, Рубеус не иначе захотел сварить его в этой бане.       — Ну не хочешь как хочешь. Сиди! А я схожу гляну, как там твой глинтвейн, — он вдруг весело подмигнул и вышел из парной. Едва закрылась дверь, Гарри обхватил плечи руками и согнулся пополам. Покрасневшую кожу приятно покалывало, но, к сожалению, нигде не было видно ни полотенца, ни простыни. Замотаться бы хоть во что-нибудь. Этот Рубеус не Нейр, конечно, но спокойно раздеться теперь перед кем-то очень трудно.       Зря Гарри думал, что не сможет согреться. Совсем скоро в тазу с горячей водой отошли замерзшие ноги, дышать от жара стало еще труднее, и только он подумал, что пора выбираться из этой адской парной, как снова хлопнула дверь, и вошел Рубеус с простыней в руках. Ни слова не говоря, завернул в нее Гарри, поднял и вынул из таза.       — Худенький какой, легонький, — жалостливо запричитал он, и Гарри подумал, что глинтвейн фрау Олимпии, видимо, и впрямь хорош, раз пробрал даже Рубеуса.       А потом началась пытка. Нейр пытал Гарри током и инъекциями апоморфина, Аластор — холодом, а Рубеус — жарой. Он привел Гарри в ту же комнату, заставил лечь и долго и сильно втирал в кожу вонючий жир от шеи до самых пяток.       — Хватит! — смог простонать Гарри, когда понял, что сильные руки сейчас вотрут в кровать его самого.       — О, заговорил! — обрадовался Рубеус и тут же сунул ему полную кружку горячего глинтвейна. — И чтобы весь! Целительное зелье!       От целительного зелья, казалось, пошел дым из ушей. Не успел Гарри отдышаться, как его завернули в одно одеяло и накрыли сверху вторым.       — А теперь спи давай, и будь я проклят, если завтра ты не поскачешь, как тот олешек, которого я выходил и давеча выпустил в лес!       Не дав ничего ответить на эту тираду, Рубеус погасил свет и оставил Гарри в темноте и тишине.       Уснул он мгновенно, а просыпался медленно и неохотно. Сначала включился слух: сквозь мягкую тишину донесся хлопок двери, звон посуды, совсем как дома, когда по утрам тетка доставала из буфета свой любимый сервиз с маками. Гарри поспешно открыл глаза. Все-таки не дом: все та же кровать, балки над головой, увешанные утварью стены и одежда на стуле рядом. Но зато и не осточертевшая клиника. Он быстро оделся, подвернул слишком длинные рукава рубашки, подошел к окну и вздрогнул: показалось, будто смотрит на Охау, только с непривычного угла, с высоты. Пологие склоны гор, идущие вниз, заснеженный лес вокруг, далеко внизу еле видны двухэтажные дома, шпиль башенки с часами. И все запорошено снегом: и крыши, и дороги, и двор этого чужого дома, где в центре стоит гигантская рождественская ель. Хозяин дома бродил вокруг нее и стряхивал с елочных шаров снег, рядом с ним, как бешеный, прыгал крупный пес.       Гарри толкнул дверь и осторожно вышел из комнаты. Дом пах лесом и сладкой выпечкой. В огромной кухне огромно было все: и стол, и буфет, и гора тыкв, сложенных в углу, и плита, у которой стояла высокая черноволосая женщина под стать великану Рубеусу.       — Доброе утро, фрау…       — Олимпия, дорогой, — женщина отвернулась от плиты и удовлетворенно оглядела Гарри. — Ну вот, уже похож на человека, а не на того синего цыпленка, что был вчера.       — Скажите, пожалуйста, фрау Олимпия, что это за место? Где мы?       — Это окраина Хольцикирхена, мы с мужем живем здесь. Вокруг горнолыжные трассы, но сейчас, сам понимаешь, не до катания. И народу нет. А Рубеус здешний егерь, вот сейчас убедится, что ты здоров, и снова уйдет в лес.       Прервав неловкие благодарности, она усадила Гарри за стол, поставила перед ним тарелку омлета с ветчиной, блюдо с кексами и огромную чашку с чаем. С такой порцией, на взгляд Гарри, не справился бы даже Дудли, но он съел половину и уже пробовал разгрызть каменный кекс, как уличная дверь распахнулась. Сердце замерло. Но это оказался не Док.       — Я хотел сказать вам большое спасибо… э-э-э…— начал Гарри, поднимаясь из-за стола, но Рубеус только махнул рукой.       — Зови меня Хагрид, я так привыкший, — он свалил в угол кухни большой, плотно набитый мешок, и вокруг него тут же замельтешил пес. — Клык, место!       Хагрид сел напротив, придвинул к себе похожую на ведро кружку и шумно отхлебнул.       — Ждешь кого-то? — спросил он, заметив, что Гарри поглядывает в окно.       Тот отвел глаза и неловко улыбнулся: рассказывать о Доке не хотелось.       — Ну вроде как тот шофер обещал заехать?       — А, ну да, — Хагрид закинул в рот кекс, — старина Аластор. Ты не смотри, что он грубый там или безглазый, он отличный парень, вот так я скажу. И умеет вытащить кого угодно из любой задницы. Прости, дорогая.       Олимпия покачала головой и выплыла из кухни. Где-то за стенкой закудахтали куры.       — А кто он такой? Тот-самый-шеф? — не зная как еще объяснить, кого он имеет в виду, Гарри неопределенно взмахнул рукой. Хагрид с досадой крякнул и покачал головой.       — Ну, этого я не знаю, брат, тот или не тот. Но людям помогает будь здоров. Тебя вот спас? А то как же! А что обморозился немного да среди мертвяков полежал, так это мелочи. — Хагрид наклонился к Гарри и понизил голос: — Ты ведь в бегах, так? Я ничего, надо так надо, случаи разные. Вот моя Олимпия, что в ней не так, скажи? Всем же хороша, но француженка. Опасно сейчас это, если ты не немец, считай, что не человек. Курей продадим, индюшек, коз и весной подальше отсюда, туда, где можно жить и не бояться. Жалко — аж сердце разрывается.       — А вы не хотите остаться с ним? Ну, с Аластором этим?       — Я тебе так скажу: политика не для всех, кому-то надо и дела делать, курей вон кормить, ишь, квохчут спозаранку. А я вот в лесу нужнее всего. У каждого свое дело должно быть.       Не зная, что ответить на этот поток откровений, Гарри так и сидел, зажав в кулаке малосъедобный кекс. Но тут с улицы послышался звук подъезжающей машины, а лежащий в углу кухни Клык поднял голову и гавкнул.       В кухню снова вошли. Первым — шеф-Аластор, а следом — тут сердце Гарри подпрыгнуло и забилось в горле, а в груди осталась пустота — Док. Осунувшийся, сумрачный, с большим саквояжем, со свертком подмышкой. Он смотрел на Гарри, а Гарри смотрел на него и не мог оторваться. Пусть были между ними и последний неприятный разговор в Охау, и та ужасная сцена в клинике, когда все личное, интимное, хрупкое было растоптано и заплевано, но Гарри пока еще не отвык и не успел стать равнодушным.       Хагрид предложил всем чай, Аластор сел за стол, и Клык тотчас положил голову ему на колени. Док от приглашения отказался и негромко спросил Гарри:       — Поговорим? Тот деревянно кивнул и, ни перед кем не извинившись, пошел за ним в комнату, где провел ночь. Встал у закрытой двери и в смятении смотрел, как Док разворачивает сверток и вытряхивает на кровать содержимое.       — Здесь одежда, тебе ведь не нужно вызывать подозрений в дороге. Покупал я, думаю, угадал с размером, — Док бросил быстрый взгляд на Гарри и снова отвернулся. — Вот... пальто, брюки, свитер. Ботинки. С ботинками, возможно, промахнулся, но это лучше, чем ехать в сапогах Хагрида. В саквояже остальное... белье, рубашки, бритва, зубная щетка. Кажется, все учел, доедешь без проблем.       — Куда доеду?       Он спасся и почти свободен, совсем скоро его здесь не будет. Почему же тогда тоска сжимает сердце? Уедет, а все останется здесь: мечты об Университете и студенческой жизни, любимый Мюнхен, друзья в Охау, Дурслеры — все-таки девятнадцать лет они были хорошими опекунами, а главное — останется Док. У него ведь есть работа в Мюнхене, о которой он всегда мечтал. Наверное, доберется и до Берлина, и, будь у Гарри такие перспективы, он бы, может, тоже никуда ни за кем не поехал.       Смотревший на мятущегося Гарри Док вдруг шагнул к нему и встал так близко, словно хотел обнять. От него пахло зимней сыростью и бензином. Из кармана пальто он достал бумаги и пачку марок.       — Аусвайс, деньги, билет. Через два дня Хагрид отвезет тебя на станцию в Розенхайме и посадит в экспресс. Через сутки будешь в Италии. Тебе нужно добраться до Генуи, в порту купишь билет на любое каботажное судно в Ливию, в Эль-Агейл их сейчас ходит много: доставляют продукты и боеприпасы. А уже оттуда как-нибудь сушей на западное побережье. Это самая трудная часть пути, но денег тебе хватит, а оттуда ходят судна в Соединенные Штаты. — Док придвинулся еще ближе к обалдевшему от полученной информации Гарри и заговорит тихо и быстро: — Это может быть очень опасно. На средиземноморском фронте идут бои, британцы бомбят африканские порты. Пожалуйста, прошу тебя, разреши поехать с тобой. Если не захочешь меня потом видеть, я пойму. Мы просто доберемся вместе до Мавритании, я посажу тебя на корабль и буду знать, что ты в безопасности.       Волнуясь, сбивчиво бормоча, Док совал ему документы и билет дрожащими руками. Эта дрожь передалась и Гарри. Док стоял перед ним — бледный, с тенями под глазами и переживал так искренне и непритворно, что Гарри тут же его простил. И, поняв это, разволновался сам: схватил документы, отпустил, одновременно их отпустил Док, и все бумаги и деньги разлетелись по полу. Пришлось ползать и собирать. Гарри открыл поднятый аусвайс. Парень на фотографии был коротко стрижен и лицом определенно напоминал его самого.       — Герхард Принц?       — Снова твоя Луна... Так и не понял, почему эта странная девушка занимается документами. Решила сделать нас родственниками-Принцами. Сказала, что Герхард слишком прекрасное имя, чтобы менять его.       — Луна знакома с Аластором?       — Они все из одной организации, Аластор, можно сказать, идейный вдохновитель. Когда я узнал, куда ты пропал, то сначала сбежал по твоему следу в Мюнхен, в клинику, устроился в гинекологическое отделение, и когда увидел, что они с тобой творят, помчался обратно в Охау за помощью. Найти его помогла твоя подруга, фройляйн Гранхер.       — Это дядя сказал, куда меня увезли?       — Нет, он молчал. Это фрау Дурслер. Она сейчас очень много плачет, я посоветовал ей успокоительные капли.       Док говорил и продолжал искать взгляд Гарри, а тот вдруг понял, что глаза невыносимо жжет. Он прошел к кровати, сел, сминая новый свитер, и закрыл лицо ладонями. Все-таки дядя и тетя были его семьей, можно теперь позволить себе некоторую слабость.       — Ну что ты, родной мой, тише, тише.       Гарри почувствовал движение воздуха, открыл глаза и увидел, как Док неловко и медленно опускается перед ним на колени. Он вытянул из его рук аусвайс, бросил на кровать и тут же прижался к ладоням губами. Он целовал их, поворачивал тыльной стороной, пересчитывал языком костяшки, касался кончиков пальцев. Никогда еще он так не ласкал Гарри. Это смущало и будоражило, и, не зная, как реагировать, Гарри потянул руки на себя. Док тотчас отпустил и остался на коленях, склонив голову.       — Теперь мне придется подстричься, как на фото, а очков у меня и так больше нет, — сменил тему Гарри.       — Хорошая ретушь, — согласился Док, не поднимая головы. — Свою фотокарточку я им отнес, а твоей у меня никогда не было… Ничего, Олимпия подстрижет.       А потом уткнул нос в его сведенные колени и вцепился в широкую рубашку. Заговорил сбивчиво, глухо:       — Прости меня, прости, пожалуйста! За то, что был неправ тогда, еще в Охау, — ты всего важнее! К черту работу, карьеру, ничего мне не нужно, без тебя все не так, все плохо. Как я мчался за тобой, как добивался этого места! И все время ходил смотреть, как ты гуляешь, знал твой график. После смен бродил под окнами, хотя понятия не имел, какое из них твое.       — Я видел тебя, — сказал Гарри.       — Правда? Я ведь не знал, что ты будешь на той вечеринке, — Док вскинул голову и вцепился в него еще крепче. Глаза его подозрительно заблестели. — Я думал — приду, выпью, разузнаю что-нибудь у этих, может, удалось бы тебя увидеть. И вот… увидел. — Он покачнулся, зашипел.       У Гарри перехватило горло:       — Встань, Северус, у тебя же нога болит.       Тот не ответил, упрямо оставаясь на коленях, и он сделал еще одну попытку:       — А как же рационализм и здравый смысл?       — К дьяволу и то и другое. Я ошибался.       И тогда Гарри сполз с кровати туда же, на пол. Теперь он точно так же стоял перед ним на коленях и обнимал.       — Я должен был сказать про ночную рубашку, — горячо шептал Док, утыкаясь ему в шею и сжимая плечи. — Они все равно не отпустили бы тебя. Если бы ничего не вышло обычным способом, заставили бы с ней языком, понимаешь? А потом привели бы такого же пациента и...       — Хватит, не надо. Я все понял. Я хочу, чтобы ты поехал со мной, — заговорил Гарри. — Хочу быть с тобой всегда… везде, и в Африке, и в Америке. Только... такое дело, — он глубоко вздохнул и поморщился: — Я боюсь, что после апоморфина меня теперь будет тошнить всегда.       Док всмотрелся в его лицо, погладил по щекам.       — Сейчас тоже тошнит?       — Пока нет... или да, я уже сам не понимаю.       — Я что-нибудь придумаю, иначе в поезде тебя совсем укачает.       — Ты правда поедешь со мной так далеко? Все бросишь?       Док потерся носом о его нос:       — С тобой хоть на край света. Да мы туда и собираемся.       Он уехал на работу, а Гарри еще долго смотрел вслед автомобилю и улыбался. Послезавтра они снова увидятся. Через двое суток Герхард Принц зайдет в мягкий вагон поезда «Берлин – Рим», и Док, который сядет в этот же поезд раньше, в Мюнхене, встретит его там. А пока есть время открыть саквояж, узнать, что же он приготовил в дорогу, и примерить ботинки. Гарри оторвался от разглядывания дороги и леса и отправился собираться.       Вечером фрау Олимпия, покопавшись в ящике трюмо, достала ножницы и сделала приглашающий жест. Замотанный в простыню, Гарри сидел на табурете посреди гостиной, слушал щелканье ножниц и чувствовал, как голове становится все холоднее. Он надеялся, что фрау Олимпия подстрижет его хоть немного аккуратнее, чем своего мужа, и, когда встал перед зеркалом, оказалось, что стрижка получилась очень неплохой. Никакой лохматой челки, закрывающей лоб, — аккуратные виски, пробор и зачес. Картину немного портили отчего-то оттопырившиеся уши, но Гарри решил, что это временно. Волосы отрастут и снова закроют их.       Назавтра Хагрид взял его с собой в лес. Гарри понял, что он собирается на работу по тому, как тот аккуратно наливал дымящийся глинтвейн в термос. И, когда вдруг предложил ему пойти вместе, не стал отказываться. Надеть новое пальто в лес Хагрид не дал — вытащил из кладовой старую куртку, меховую шапку и странную обувь из валяной шерсти. В таком виде Гарри бы не признал сам дядя, пройди он рядом.       Во дворе Хагрид оставил Гарри у рождественской елки, а сам нырнул в козлятник. Оттуда вынес что-то рыжее, завернутое в лоскуты.       — Лиса, — сообщил он, откидывая угол тряпки. Из глубины блеснул черный глаз. — В капкан попалась. Шкура-то красивая, хвостище что надо, вот и ловят их браконьеры. Леса здесь заповедные, курорт же, охота под запретом, а все равно и капканы нахожу, и силки, и подстреленных животин. Выхаживаю и выпускаю. Олимпия ругалась поначалу, когда я их в дом приносил, ну, там, то кровь натечет, то помрет кто. А теперь привыкла, помогает даже. Святая женщина.       Для того чтобы оказаться в настоящем густом, нехоженом лесу, отойти от дома пришлось совсем недалеко. Десять минут — и Гарри потерял тропинку и направление: вокруг были только высокие сосны и ели, голые стволы и снег. Пока Хагрид выпускал лису и бродил вокруг толстого дуба, что-то выискивая на земле, он отошел в сторону. Воздух был тих и неподвижен, хотелось постоять в этой молочной тишине без окликов Хагрида, скрипа его сапог и хруста веток. Гарри сделал шагов пятнадцать, когда что-то мелькнуло в кустах. Он испуганно замер. Но это был не человек — лань. И вот она, похоже, совсем не испугалась. Шагнула, постояла, повернула голову.       Дыхание перехватило. Это было так красиво и сказочно: тонконогая лань в снежном лесу — что, забыв обо всем на свете, Гарри шагнул навстречу. Он не заблудится, если пройдет за ней немного, узнает, где живет это волшебное существо, а потом вернется к Хагриду и расскажет про чудо. Лань уходила медленно, и так же медленно следом крался Гарри. Он огибал кусты и деревья, перешагивал ямы и уже дошел до маленькой круглой полянки, когда под ногами треснула ветка, лань взметнулась, подпрыгнула и умчалась в гущу леса.       Гарри остался один. Кругом стояли сосны под белыми шапками, с неба сыпал мелкий снег. Он мерцал и серебрился в воздухе, как звезды. И если те никак не хотели падать с небосклона, то эти летели прямо на Гарри, сыпались на лицо, ресницы, на рукава куртки. Если представить, что это настоящие звезды, то можно успеть загадать тысячу желаний.        «Пусть мы с Северусом доберемся до Америки, и с нами ничего не случится в дороге», — подумал Гарри и крепко зажмурился. А когда открыл глаза, понял, что нужно выбираться к Хагриду, пока окончательно не забыл, откуда пришел. Но, пока отыскивал свои следы в снегу, тот сам нашел его, бесшумно показавшись из-за сосны.       — Лань? Да говорю же — заповедник. Их здесь много, и все непуганые. Будешь? — он протянул термос с глинтвейном. Гарри покачал головой, и они двинулись в обратный путь.       И вот наступил день отъезда. Хагрид выгнал из гаража потрепанный фургончик и похлопал по крыше:       — Моя старушка Норберта, так я ее называю. Дракон огнедышащий, не иначе! Сейчас увидишь, такая скорость, что дух захватывает!       Дух действительно захватило: с ревом и лязгом, в сизом выхлопе, фургончик рванулся с места, и Гарри мог лишь мечтать, чтобы у этого дракона по дороге не отвалились ни колеса, ни глушитель.       На станцию в Розенхайме успели к приходу поезда. Состав прибыл, весь в клубах пара, и Хагрид подсадил Гарри на высокую подножку.       — Удачи! — крикнул он, маша ручищей. — Авось после войны свидимся!