Sacrifice

В комнате не было окон или вентиляционных отверстий, но я и без частички неба над головой понимала: сейчас глубокая ночь. Звезды скользят по небосклону, тьма крадется по земле, и все живое спит, набирается сил для завтрашней борьбы за выживание. Все спят, кроме хищников, верно? Я проснулась, чувствуя, как меня переворачивают на живот, неосторожно прижимая к полу. Щеку обожгло лёгким холодом, я сонно заскулила, не успев осознать, где нахожусь и что происходит со мной. Я – не хищник, нет. Только добыча. Мне следует привыкнуть к этому как можно скорее. Никлас мягко погладил меня по оголенной спине, он приглушенно засмеялся, когда я вновь испуганно заскулила, чувствуя его тёплые пальцы. Он разбудил меня, чтобы трахнуть... Кто бы сомневался в его мотивах. Кусая губу, я попыталась привстать, воспротивиться его воле, но альфа неодобрительно рыкнул. Омега, живущая за моими ребрами, испуганно дернулась в сторону. – Лежи смирно, – произнёс он, наклонившись ко мне. – Я буду нежен, если ты будешь послушна. Разве это – равноценный обмен? Если бы он предложил не трогать меня вовсе, исполняй я его прихоти, клянусь, не было более покорной рабыни. Я хотела возразить, вильнуть бедром и попытаться презабавнейше укатиться в дальний угол нашей комнатки, но омега внутри меня снова подала голос. «Давай». Тонкая струйка смазки стекла по моему бедру, и лёгкая боль зашевелилась внизу моего живота. Я невольно выгнулась, приподняла бедра, и Никлас тут же обхватил их руками, подтягивая ближе к себе. – Моя бедная девочка, моя хорошая девочка, – зашептал он, поглаживая мою кожу. – Больно без меня, правда? Сейчас тебе станет легче. Но я чувствовала себя отвратительно. Альфа надавил на мою поясницу, заставляя прогибаться ещё сильнее, ставя в положение, наиболее подходящее ему. Я чувствовала нетерпение супруга сквозь нашу связь, и потому попыталась расслабиться как можно сильнее, прежде, чем Никлас вошёл. Совершал ли альфа для меня такие поступки? Нет, зачем. Всем ведь известно, что лучший способ осчастливить омегу – доставить удовольствие ее хозяину. Он не выполнил своего обещания, нет, не был нежным. Мой альфа связал нас всего одним резким порывистым движением, выбившим из меня стон. Когда я закричала, Никлас рыкнул мне на ухо, вжал в пол сильнее. Боль расцвела в груди стремительно, будто садовая лилия на летнем солнце. Почему он... Почему он не положил меня на подушки? На одеяло? Почему он не так заботлив, как должен быть? «Не думай, не суди его, подчиняйся, наслаждайся», – судорожно шептала омега внутри меня. Я заскулила, когда альфа подался вперёд, пытаясь быть чуть осторожнее, чем прежде. Лёгкая саднящая боль сотрясла моё тело. Он набирал темп. – У-у-ф-ф, да, да, вот так. Сейчас я помогу тебе, – шептал он, продолжая двигаться. Я кусала пальцы, так заботливо подсунутые мужем под мой подбородок. Сквозь боль пробивалось удовольствие, первобытное, оно росло внизу моего живота, зрело, крепло. Будто по капле набиралось под грудью. Мышцы напрягались все сильнее, чтобы потом расслабиться в один миг, незабываемо долгий и приятный. Никлас чувствовал, как удовольствие растёт во мне, и осознание этого факта грело его черную холодную душу. – Моей девочке нравится, как мило, – шепнул он, прикусывая метку на моей шее. – Скажи, что тебе нравится, Джун. – Нравится, – ответила я хриплым голосом. – Мне нравится. Это я или омега? Так сразу не разгадать, течка мутит разум. Когда оргазм накрыл меня тёплой волной, Никлас задвигался ещё быстрее, ещё более резко вбиваясь в моё готовое принять его тело. Пальцы его оставляли следы на коже, но я почти привыкла видеть на бёдрах полосы от ногтей, впивавшихся в плоть. Мы провели в этой комнате около пяти или шести дней, течка проходила. Закончив, альфа переложил меня в гнездо, прижал к себе как можно ближе, словно я могла убежать. Его семя текло по моим бедрам. Липко. Я тихо скулила в его широких ладонях, силясь поскорее уснуть и забыть о том, где нахожусь и с кем. Не знаю, хорошо это или плохо, но сны мои теперь были приятными, удивительно приятными, тёплыми. Мне снилось, будто я счастлива, будто моя жизнь легка, полна тепла и света, будто я не знаю горя, и все хорошо. Во снах всегда присутствовал Никлас, но он был... Другим. Он относился ко мне иначе. Альфа не настаивал на своей помощи или своём слове, он не пытался учить меня, не ломал об колено, мы просто жили вместе, просто любили друг друга. Супруг пытался сделать меня счастливой через мои интересы, а не его, он позволял мне покидать спальню, говорить с людьми, дышать свежим воздухом… Никлас говорил мне тёплые слова, а я отвечала ему заботой, мы вместе гуляли по берегу Буяна, мы не сидели в четырёх стенах спальни вождя, как наяву. Интересно, что снилось Никласу. Пока у омеги проходит течка, у альфы длится гон. Я мало знаю об этом явлении, могу сказать лишь, что все их мысли в это время заняты только одним. Спаривание. Должно быть, в своих снах Никлас видит, как я слюнявлю его горячую плоть, едва вождь щелкнет пальцами, как на коленях ползаю в его ногах, как раз за разом скидываю одежды. – Завтрак, господин, – слуга постучал в двери, и я открыла глаза. Никлас спал, он крепко прижимал меня к своей широкой груди, а я не могла двинуться, скованная его лапищами. В маленькой комнате становилось все холоднее, течка, наконец, отступала, и я снова становилась собой. Терять контроль над собственным телом так… Страшно. Природа – жесточайший из богов. За что она обошлась так с омегами? Слуга постучал снова, настойчивее и громче, но на этот раз он не сказал ни слова. Никлас заворочался во сне, прижимая меня ближе. Даже когда я ткнула его под ребра, альфа не ослабил хватку, ему все равно. Тугие мышцы заменяли ему доспех, и сил мне не хватало даже для того, чтобы нарушить сладость этого сна. Не помню, как уснула сама, но когда я открыла глаза вновь, Никлас уже бодрствовал. Он поставил передо мной тарелку с омлетом, несколькими ломтиками сушеной курицы и молодого сыра с орешками. Второй тарелки нигде не было. Альфа одевался, а заметив меня, он мягко улыбнулся, взглядом указывая на тарелку, полную еды. – Ты спишь удивительно крепко, жалко было поднимать тебя на ноги, но из-за тебя, Джун, мы опаздываем, – сказал он, и я вспомнила свою жалкую попытку побега из его лап. – Завтракай и одевайся. Мы едем домой, – сдержанно заявил супруг, точно зная, что я расстроюсь, услышав. – Так скоро? Но ведь мы совсем не успели пообщаться с моими родными, и... – И мне очень, очень жаль, – не слишком старательно изображая сожаление, заявил мой альфа. – Но нам уже пора обратно. Дела ждут. – Может, оставишь меня здесь, а сам поедешь? – с надеждой предложила я. Повисло молчание. Альфа смотрел на меня не меньше минуты, просто смотрел, не отрывая пристального взгляда. После же он засмеялся, громко, заливисто, утирая слезящиеся от веселья глаза. Я покраснела до кончиков ушей, думая о том, какой кажусь ему дурой. Он шагнул ко мне, даже не заметив, что я испуганно зажмурила глаза от его приближения. Никлас потрепал мои волосы, сквозь смех произнёс что-то невнятное в утешение. Я различила только "Что ты будешь делать без своего альфы, глупышка". У еды будто не было вкуса. Я ела, давясь слезами сожаления. Это нечестно, несправедливо. Никлас привёз меня домой, я могла повидаться с Юи, могла погладить коня, подаренного мне отцом, но... Эта чёртова течка. Из-за неё я провела почти неделю здесь, в четырёх стенах, запертая, испуганная, не принадлежащая самой себе... Строя гнездо и принимая семя альфы. – Не хнычь, – раздражённо произнёс мой "заботливый" альфа. – Мы приедем снова через год. Если повезёт, даже возьмём с собой сына. Это – хуже всего. Я не была уверена в том, забавно шутит Никлас или зло смеётся надо мной, потому предпочла промолчать. Платье неприятно липло к грязной коже, грязные волосы свалялись в колтун, и больше всего на свете мне хотелось одного. В ванну. Вождь, правда, не желал оставаться здесь ни единой лишней минуты, потому мы спешили вернуться домой. Домой? Я всхлипнула, и альфа помог мне одеться окончательно, он поднял мои руки, натянул на них рукава моего платья, завязал его длинный нелепый пояс, что мешал мне свободно дышать. Именно он и выбирал теперь наряды для моих выходов, даже этой крупицы свободы я была лишена. Интересно… Омега, запертая внутри меня, тоже чувствует себя как я? Как зверь в клетке? Никлас погладил меня по волосам снова, будто оценивая, сможет он их расчесать без масла или нет. Да имеет ли это значение? Никто из подданных отца или мужа не посмеет выказать свое неудовольствие моим внешним видом, никто из них даже не должен на меня смотреть. – Не плачь, – отчего-то слишком нежно шепнул альфа, наклонившись ко мне. Может, его сердце дрогнуло? – Почему она случилась сейчас? – спросила я капризно, будто ребёнок. – Почему не через неделю? – Не мы здесь диктуем правила, а природа. – Природа жестока, – всхлипывая, парировала я. – Всему свое время, золотце, так уж устроен мир. Ты созрела для зачатия сейчас, потому она и наступила, – шепнул Никлас, поднимая меня на руки, как жених поднимает невесту на свадьбе. – Ну разве это не чудесно? – Чудесно, – бесцветно ответила я. Как же я ненавидела свою жизнь в то мгновение. Двери для нас распахнули слуги, они же сопровождали меня и альфу на всем пути к выходу, будто мы не могли справиться сами. Снег припорошил дорожки, делая выдох, я замечала, как у рта клубится белесый пар. Холодно. Слуги не смотрели в мою сторону, все, как один, опускали взгляды, делая вид, будто все хорошо. Альфы звали это обращение уважением, омеги учтиво помалкивали, омеги вообще не любили быть призванными к ответу. Отец и брат не обращались ко мне, я была для них лишь призраком, фикцией. Обменяв мою тушу на шаткий мир меж двумя племенами, отец спешил позабыть о своей единственной дочери, как о громком поражении. – Где Юи? – спросила я, и что-то в воздухе треснуло, мой голос надломил напускное спокойствие остальных. – Можно мне попрощаться с Юи? – Нет, – почти смеясь, ответил альфа. Он усадил меня в открытую повозку и принялся укрывать шкурой северного тигра, такого огромного тигра, что я не могла представить себе эту тварь живой. – Ты заканчиваешь цикл течки, а она – альфа. Вам нельзя сейчас видеться. Я не стала перечить, видела, что уже зря начала разговор. Омеги редко заговаривали в это время жизни, старались держаться поближе к своему альфе ещё неделю после того, как выходили из спальни на дрожащих чуть похудевших ногах. Только почему виденные мною омеги всегда были такими довольным, а я чувствую себя разбитой и униженной? На этот вопрос мне никто не ответил. Думаю, я и не хотела знать ответ. Повозка тронулась, и я не обернулась к провожатым. Отец не скучал по мне, он принял всю нашу процессию не как родственников, нет, как делегатов из соседнего племени, брату не было никакого дела. Слуги когда-то любили меня, как и крестьяне, но сейчас, когда я не была их правительницей, всем все равно. Одна только Юи могла испытать тёплые чувства от этой встречи, одна она могла согреть моё сердце, скованное коркой льда. И ее у меня отобрали. Никлас вскочил на коня, он, как и положено вождю, шёл впереди. Я чувствовала его присутствие по нашей связи, понимала, что альфа проверяет моё настроение, мои желания, копается там, в глубине. Прикусив губу, я смотрела вперёд, за тем, как мелькают по обе стороны от нас деревья, стремительно терявшие пожухлые теперь уже листья. – Как ты себя чувствуешь? – спросил Никлас, сбавляя шаг, приближаясь к моей повозке. – Слабость? Тошнота? От одного только взгляда в твою сторону... Я прикусила губу, сдержав эту колкость. Гон заставляет их вести себя более агрессивно, и лучше не злить его намеренно в этом состоянии. Альфа оглянулся по сторонам, привстал на коне, словно желая посмотреть, хорошо ли я была укрыта. Жаловаться не на что, мне действительно было тепло. – Чувствую себя странно, – фыркнула я в ответ, решив, что раз уж других собеседников не предвидится, следует пообщаться с мужем. – Что мы будем делать дома? – Мне нужно будет заняться делами, переговорить с парочкой советников, возможно, созвать дружину. Ничего интересного для тебя, моя любовь, – альфа пытался отмахнуться от моих надоедливых вопросов. – А что буду делать я? – Что ты делаешь обычно? – усмехнулся Никлас, взглянув на меня с удивительной нежностью, он действительно не мог найти ответа. – Ничего. Ничего не делаю, ты просто запираешь меня в комнате, в которой я не делаю ничего, – ответила я севшим от злости голосом. – Как чудесно! – супруг изобразил радость, чуть повысил тональность. – Отдыхаешь за нас двоих, – улыбнулся Никлас. Он не чувствовал сожаления. И, это – странно, но я поняла, почему. Никлас искренне верил в то, что мне больше ничего и не нужно, что теперь, когда я стала замужней омегой, все, что мне необходимо: нежиться в кроватке, питаться по точному расписанию и изредка смотреть в окно, так щедро предоставленное мне моим альфой. Альфы часто думали, будто омеги не любят выбираться из дома, будто они боятся сквозняков и больших пространств, что их интересы ограничены предстоящим материнством и заботой о жене или муже. И неудивительно, мало кто пытался их в этом переубедить. Я приоткрыла губы, собираясь возразить, слишком уж осмелела в своем горе. Мне хотелось высказать Никласу все свои страхи, все свои претензии, потребовать больше свободы, больше обязанностей и прав... Но я замолчала, заметив в стороне движение. Лес. Я узнала тот самый лес, в который мне запретили входить Катры, узнала чёрные макушки хвойных деревьев, весьма мрачный северный пейзаж. Мурашки прошлись по моей шее вверх, я поежилась, кутаясь в шкурах, наброшенных на мои плечи. Тревога заставила омегу внутри меня заскулить. – Вот так, Джун, видишь, это не сложно. Промолчать, – произнёс Никлас, явно обрадованный тем, что я завершила разговор. – Рад, что мы подстраиваемся под желания друг друга. Друг друга? Тогда Никлас бы замолчал сейчас в ответ, ведь правда? Я взглянула на него особенно расстроенно, и супруг послал мне воздушный поцелуй. Его тёмные волосы выглядели куда более приятно, чем мои, и это показалось мне несправедливым. Наверное, будь у меня возможность, я бы отрезала свои до самых корней, чтобы не мучиться так никогда больше. Не представляю, сколько труда служанки внесут в обратное превращение этого гнезда в блестящие светлые пряди. Никлас уехал вперёд, заболтался с кем-то из своих подлиз, я ежилась под тёплой шкурой убитого им чудовища. Вот и все, я возвращаюсь "домой", доживать свой век в четырёх стенах, существуя от одного визита альфы до другого. Вот моя судьба, вот мое будущее, вот оно… Светлое? Я смотрела в сторону леса, тянущегося чуть поодаль от дороги. В прошлый раз мы шли совсем другим путем. Почему? Дорогу не могло размыть, дождей не бывает в это время года, паводка – тоже, реки лежат далеко. Почему изменился маршрут? Туманная дымка укрывала большую часть многовековых деревьев, и мне то и дело чудилось, что в этой вязкой мгле ждет что-то недоброе, что-то кусачее. Оно наблюдало за мной. Облачко пара сорвалось с моих губ, растворившись в морозном воздухе. Совсем скоро Буян скует льдом, люди будут кататься на коньках там, где раньше был брод... А я не смогу покинуть свою комнату, ничего интересного или занятного со мной уже не произойдёт никогда. Разве что... Я дотронулась до своего живота, все ещё плоского, чуть побаливающего после течки и постоянного спаривания. Единственное предстоящее событие в моей никчёмной жалкой жизни – бесконечное воспроизводство щенков. Они будут похожи на меня и Никласа, наполовину я, наполовину – человек, которого я ненавижу больше любого другого. Странное сочетание. Хочу ли я их? Хотела ли я когда-либо стать матерью? Пожалуй, дарить любовь и получать её в ответ – весьма приятно, я бы хотела заботиться о ком-то. С Никласом меня подобного приключения не ждёт, он не способен на высокие чувства, он – животное, и понимает любовь не так, как ее понимаю я. Но ведь ребёнок может вырасти другим, я могу помочь ему стать лучше… Думая об этом, я отвлеклась от скорбных мыслей. Не знаю, течка подтолкнула меня или что-то ещё, но беременность, роды и материнство уже не казались такими отталкивающими, даже если отцом моих детей будет Никлас. Может, если мне повезёт, он ещё успеет погибнуть в сражении ближайшим летом, а я останусь правящей вдовой до какой-то поры, у Никласа все же нет братьев. Муж ехал впереди, не обращая на меня никакого внимания, кони шли медленно. Я успевала смотреть по сторонам, видеть все, что окружало меня. Перепады высот: Катры выбрали для себя холмистую местность, скудную растительность и стремительно увядающую природу. Я скучала по разнотравью, ждущему меня дома, скучала по полевым василькам, по ощущению свободы, по настоящему уважению, что мне выказывали не из страха перед моим супругом. Я устала, я хотела вернуться назад, я... Я заметила движение в стороне. Там, у страшного запретного леса, укрытого туманно дымкой, что-то мелькнуло средь плотной завесы мглы. Будто лучик света пробился в кромешной темени, будто что-то ожило там, где люди находили лишь смерть. Я прикусила губу, подавшись вперёд, как любопытный ребенок. Это женщина, женщина шла к лесу, укрытая зимним шерстяным платком. Мне казалось, будто я и отсюда слышу, как шумно движется ткань ее юбки. В руках она несла объемный свёрток ткани, но длилось это весьма недолго. Женщина опустилась на колени перед гранью меж открытой поляной и лесными владениями, опустила свёрток на землю и продолжала сидеть так, на снегу... Я услышала, как свёрток заплакал. Что-то шевельнулось во мне, жалость заскреблась о ребра, требуя поднять его с земли. Женщина, оставившая дитя у мрачного леса, поднялась с места, кинулась прочь, а я не смогла смотреть на происходящее спокойно. Люди не должны поступать так. Вскочив с места, я принялась требовать остановиться, требовать привести ко мне Никласа, и была услышана весьма быстро. Муж, впрочем, не был этому рад, он привык отдавать приказы, но не получать их от какой-то омеги. – Что случилось? – спрашивал он, оглядывая меня так, будто никогда прежде не видел. – Тебе плохо? – Там ребенок, – я помню, что указывала пальцем в сторону леса, я жестикулировала так, будто это могло спасти несчастное дитя от холода земли. – Я видела, как его принесла какая-то женщина и бросила там, у леса. Тишина повисла над нами, словно топор палача. Ни сопровождающие, ни прислуга, ни стража, никто не подал голоса, никто не обернулся. Звуки оборвались, и, казалось, что даже птицы решили остановить свою песнь в это торжественное мгновение. Никлас молчал, он смотрел на меня почти растерянно, почти испуганно, подбирал слова. Когда я попыталась пробраться к его чувствам сквозь нашу связь, проход оказался закрытым, мой альфа запер эту дверь. – Тебе показалось, – холодно произнёс он. – От истощения, должно быть. Племя твоего отца питается рыбой и овощами, это нездоровая пища, она подходит только больным детям. Ничего, сейчас мы доберёмся до дома, и... – Мне не показалось, я видела, видела! – причитала я, чувствуя, как обида растекается внутри меня, будто холодная вода. – Я не больна, мой рассудок чист. Мы должны забрать его, ну же! Детский плач теперь слышался отчетливо, тишина все еще гудела вокруг. Люди молчали, молчали, смотря на меня с сожалением, а ребенок продолжал хныкать. Никлас оскалился, но тут же растянул губы в ненормальной, ненастоящей улыбке. Я отшатнулась назад, чуть не упав на скамью. – Едем дальше, – ответил Никлас, обращаясь будто не ко мне, а ко всем вокруг. – А ты, - он бросил на меня такой взгляд... Такой... Разъярённый? – Сиди смирно, Джун, или я прикажу связать тебя. Повторять не пришлось. Процессия тронулась дальше, лошади цокали копытами, люди тихо переговаривались меж собой, а детский плач заглушил топот сотни ног. Когда я, парализованная страхом, все же смогла справиться со своим телом и опуститься на лавку, ребёнка уже не оказалось в затемненной стороне туманного леса, лишь мятый невысокий сугроб напоминал о его присутствии. Кроны деревьев мягко наклонялись, подталкиваемые ветром, птицы принялись слабо напевать давно забытую песню... Что-то большое, тёмное и явно голодное удалялось в лесную чащу, я видела его силуэт.