Sacrifice

Вот так, пожалуй, и должна чувствовать себя королева, да… Именно так. Сложно описать весь спектр эмоций. Пожалуй, все, что я могу – выделить главное. Ни границ, ни рамок, ни опасности, можно говорить почти все, что придет в голову. Я была свободна, ни капли страха, ни единой крупицы волнения, целый день я принадлежала себе одной, никто не стоял выше. Я ощущала себя полноправной правительницей только сейчас, когда Никласа не было рядом, когда все вокруг слушались именно меня, и даже горделивые упрямые альфы получали команды через третьих лиц, выполняли их беспрекословно. Пожалуй, это хорошо тешило мое скромное эго. Да и люди не то чтобы расстроились из-за того, что омега взяла вожжи в свои руки. Я не была слишком уж требовательной, я не давила на слуг, не гоняла их по замку Никласа. Альфы оставались альфами, беты – бетами, каждый исполнял свою роль… Недовольна осталась лишь омега внутри. «Это неправильно», – шептала она в тишине, во мраке собственной клетки, той клетки, которую воздвигла я. «Где альфа? Мне нужен альфа». Одна из служанок-бет играла для меня на флейте, другая, тонкорукая и высокая, танцевала музыке в такт, покачивалась будто волна в бесконечном синем море. А я наслаждалась происходящим. Я вкушала морозных северный воздух, будто нектар, я чувствовала ласковые поцелуи ветра на шее. Никлас никогда не позволил бы мне оголиться на холоде. Все, что могло пошатнуть мой иммунитет даже теоретически – рядом с ним оставалось под запретом. Конечно же, я понимала, что действовать нужно осторожно, что моему дорогому альфе непременно доложат обо всем, что здесь происходило, пока его нет... Возможно, если я понравлюсь подданным, о некоторых моментах они умолчат ради моего спокойствия, кто знает. Чужая душа – потемки. Я старалась оставаться осторожной, не дать власти вскружить мою голову, но это… Это так трудно. Никто и никогда не учил меня принимать решения самостоятельно, а омега внутри отчаянно сопротивлялась. Ничего не случится, если пару дней я побуду счастливой? По нашей связи, по тонкой ниточке, соединявшей меня и Никласа, я ощущала его тревогу. Каждый день, каждый вечер, каждое утро… Он скрипел зубами, и я почти слышала этот пробирающий до самой души скрежет. Никлас боялся не войны, не людей, идущих на него с мечом в руке, нет. Он переживал за меня. Это могло быть трогательным, это могло бы греть моё истерзанное сердце, не чувствуй я вечером отзвук ревности. Никлас боялся, что меня могут касаться другие альфы, что они могут увидеть меня в окошко и возжелать, что я могу улыбнуться кому-то другому, вот о чем переживал мой супруг в походе. Чувствовал что-то неладное. Должно быть, радость, захватившая меня, заставляла его думать о подобном. С тех пор, как я начала выбираться на улицу, горестные мысли покинули мой разум. Я больше не проводила ночи в бесконечном раздумывании о своей несчастной жизни, не считала тягучие секунды одиночества, не ждала избавления. Свобода вдохнула в меня жизнь, новую жизнь или старую, но давно забытую – понять сложно. Четыре дня, неуловимо быстрых мгновения без моего драгоценного альфы прошли отлично. Я просыпалась чуть раньше обычного, завтракала в своих покоях, одевалась с помощью услужливых вежливых бет и выходила во двор, где могла свободно гулять по зимнему саду. Снег мягко хрустел под ногами, если воздух чуть прогревался – снежинки плясали прямо передо мной. Мне хотелось, чтобы это не заканчивалось. – Госпожа, прошу вас аккуратнее с Секкаром, его колючки покрыты ядом, – предупреждала меня Роксолана. Неприглядного вида куст, разросшийся во все стороны света, не вызывал желания протянуть к нему руку, но я была благодарна служанке за проявленную заботу. Она была милой, эта девушка. Уже тогда что-то грело мое сердце, что-то в ее доброй улыбке, во взгляде этих заинтересованных глаз. Длинные чёрные волосы, глаза цвета чистейшего янтаря, аккуратные маленькие губы и накрахмаленное белое платье под меховым пальто... Сама прилежность. Как позже я выяснила – Роксолана была всего на три года старше меня, но из-за разницы наших фигур я на её фоне выглядела щуплым подростком. – Оно красиво цветёт? – спросила я, выгнув бровь. – Что-то ведь должно компенсировать это уродство. – Нет, моя госпожа. Оно совсем не цветет. Оно весь год выглядит вот так… Ну, может, отращивает немного листвы по весне. – Но зачем же тогда его здесь посадили? – Ваш супруг выбрал эти кусты для декора, моя госпожа. Альфы любят опасные растения, нам их вкусы непонятны. Служанка не могла позволить себе ни единой дерзости, но я отчётливо слышала в её голосе нотки недовольства, негодования. Ей не нравился Никлас, не нравился также, как он не нравится мне. Наверное, это и сблизило нас. Не так, как меня и Юи когда-то, не так, как моих старых подружек, ныне запертых в замках своих мужей, нет… Как служанку и ее королеву, двух куколок в домике капризного ребенка. Мы должны были носить положенные нам маски ровно до тех пор, пока обе не поймем, что снять их – не значит погибнуть. – Мне казалось, что этот сад – подарок мне, – шепнула я так, чтобы слышала только она. – Никлас говорил об этом, когда мы поженились. – Да, моя госпожа, все верно. Этот сад подготовили специально для вас. Он не может соревноваться с изящными восточными пагодами и вишневыми садами, но все же… Все же попытка – не пытка. – Давно? – спросила я, и интерес мой был искренним. – Давно его построили? – Пожалуй, – девушка задумалась, она почти прикусила свою маленькую аккуратную губу, но остановилась, виновато взглянув в мою сторону. – Пожалуй, года два назад. Когда у Никласа еще не было согласия на этот проклятый самими небесами союз. Каков ублюдок… Он планировал все заранее, смотрел вот так далеко? Должна признаться, я всегда недооценивала своего альфу, всегда считала его не самым умным и не самым терпеливым, мне думалось, будто долгосрочное планирование – это не для альф, нет, и уж тем более не для Никласа. Только теперь в дурочках оказалась я сама. Он был расчетлив, необычайно рационален для этой гадкой породы. Никлас предугадал ход войны, быстрее моего неумного отца понял, в чью сторону посмотрит богиня победы, кому улыбнется сама судьба, из Никласа стратег куда более умелый. Он знал об обычаях и традициях моего клана, знал обо мне, о моей семье, он подготовился. Развязывая тот конфликт, альфа точно понимал, чего он хочет, что получит, что именно выиграет на поле битвы. Меня. Доволен ли он трофеем теперь, когда все кончено, когда столько сил было потрачено ради моей «поимки», а щенков все нет? – Неужели ни одна омега не могла подсказать ему? Мы... Мы предпочитаем более нежные вещи. Более красивые, – сказала я, и слова эти показались мне мерзкими. – В большинстве своем. – В нашем клане нет других омег, – ответила служанка. – Некому было подсказать, моя госпожа. Господин сделал все возможное. «Нет других омег», – эхом раздалось в черепной коробке. Эта фраза слетела с её губ слишком быстро, заготовленная заранее, заученная много недель назад. Должно быть, такой была разнарядка – каждый раз, когда речь зайдет об омегах, отвечать мне именно так. Я прикусила внутреннюю поверхность щеки от досады, захватившей меня в плен. Кто-то из любимых собачек Никласа раздавал команды даже сейчас, когда его не было рядом. Не то, чтобы факт этот стал открытием, просто… Просто получить подтверждение своим догадкам – весьма неприятно. – На ком же женятся ваши альфы? – спросила я, опустив глаза к дорожке, лежавшей под моими ногами. – На бетах, моя госпожа. Многие мои сестры всю жизнь стремились к такому союзу. Выйти замуж за альфу – почетно, – отвечала мне молодая служанка. – И глупо, когда есть возможность этого избежать. Я прошла дальше, краем глаза заметив, что Роксолана мне улыбнулась. Дальнейшая прогулка проходила в гнетущем молчании. Сегодня – теплый денек, в какой-то момент с затянутого тучами неба начали сыпаться снежинки. Они кружили в воздухе, будто осенние листья на ветру, танцевали для меня одной, а после – опускались. Тишина. Я слышала только стук каблуков своих сапог, а за ним – эхо десятка таких же. Пять или шесть служанок совершали обход сада вместе со мной, во все глаза следили за каждым моим вздохом. Но сейчас я и этому была рада. Интересно, если бы я родилась бетой... С какой вероятностью я бы вышла замуж за альфу, гонясь за почетом? Никогда в жизни. Да, да, думаю, что все так. Никогда. Жаль, что судьба избрала для меня другой путь, тернистый и несчастливый, но я... Я ведь могу попытаться все исправить? Пока жизнь не закончена, шанс должен быть. Мысль эта заставила меня испуганно оглянуться через плечо. Ощущение присутствия Никласа превращало меня в запуганного зверька, сложно было к этому привыкнуть, несмотря на долгий срок. Прогулка закончилась, и я вновь оказалась в своих покоях, время полдника замаячило на часах. Как обычно, меня пичкали животными белком и клетчаткой. Надеялись, видно, что здоровье вскоре позволит мне зачать и принести альфе долгожданных щенков. Брат любил говорить: «У королевы только одна задача, Джун, и ты с ней справишься, уверяю», когда я высказывала ему свои опасения. Вот мой шанс. – Постой, – шепнула я, подняв взгляд. Служанка, что принесла мне кушанье, была той самой девчонкой, что охотно поддерживала беседу в саду. Длинная черная коса, смазанная можжевеловым маслом, покачивалась при каждом ее движении. Роксолана улыбнулась краешком губ, и на белых щеках её расцвел еле заметный румянец. Я, должно быть, заставила её разволноваться, вообразить что-то плохое. – Я бы хотела пообщаться с подругой. Передашь... Старшей мое желание горничной? Я хочу отослать письмо с самым быстрым вороном. – Простите. Вам не положено рассылать письма, моя госпожа, – ответила девушка, не потупив взора. – Приказ господина. – Вот так? И что ещё мне не позволено? – нахмурив брови, спросила я. – Я не уверена, госпожа... Я думаю, что даже эта наша беседа не вызовет у господина восторга. Простите еще раз. Я подняла руку, надеясь, что собеседница замолчит, увидев. Какая умная девушка. Она смотрела на меня в упор, не отводила глаз, и во взгляде Роксоланы не было ни страха, ни жалости. Знала, что я не могу злиться на нее, понимая, что Роксолана не виновата в запретах Никласа. В янтарных радужках этих глаз ярче всех звёзд на ночном небосклоне горело любопытство. Наверное, Роксолана впервые видит живую омегу прямо здесь, рядом с собой, впервые говорит с нею, чувствует запах. Впрочем… Я не знаю, чувствуют ли наши запахи беты. – У меня столько вопросов, касательно... – я пыталась подобрать слова. – Касательно моей природы, моей сути. Понимаешь? – служанка кивнула, не отрывая взгляда. – И никто не может дать ответ. – У нас здесь нет других омег, моя госпожа, – заговорила девушка тихо. – Мы не найдем никого, кто мог бы ответить на ваши вопросы. – Моя мать умерла, когда я была еще ребенком, никто не объяснил мне, что делать, как вести себя в определенные дни, что я должна чувствовать и все такое… – У нас нет других омег… – Знаю, знаю, – я перебила её, но тут же замолчала, когда вновь посмотрела в эти глаза. Служанка не договорила. Янтарные радужки Роксоланы горели ещё ярче, покрытые слякотью от стоящих в глазах слез. Мои слова задели ее за живое? Девушка торопливо отвернулась, она поджала губы, смущаясь, боясь говорить дальше. За ней будто стоял невидимый стражник, он упер копье в эту удивительно прямую спину и ждал, следил за каждым словом. Я протянула вперёд руку, пытаясь поймать ладонь девушки в свою, но остановилась, когда Роксолана сделала шаг назад. – У меня когда-то была сестра... Она тоже омега. Как вы. – Я думала, что у вас здесь не бывает омег. Никлас говорил, что в племени Катров рождаются только альфы и беты. – Всё верно, моя госпожа. Здесь не бывает омег, в клане Катров только вы. Вы одна. – А твоя семья, она... Я ведь ничего не путаю, правда? – голова моя уже шла кругом. – Она из нашего же племени, госпожа. Мы рождались здесь и умирали... Многие-многие поколения. Эти земли – наши земли. В блеклом сером свете дня белое платье Роксоланы стало бледно-зеленым, как и цвет ее хорошенького лица. Боль отражалась в каждой клеточке кожи. Наша беседа не приносила ей удовольствия, но девушка явно чувствовала острую потребность в этом разговоре. Я молчала, я была вежливой, как все послушные омеги, как и любая другая представительница моего во многом жалкого вида. Я ждала. Бета виновато смотрела в окно, вспоминала что-то печальное. – Как твоя сестра могла быть омегой, если в вашем племени нет омег? Если они… Если все вокруг говорят, что они не могут родиться из-за какой-то аномалии? Служанка закусила губу еще сильнее. Должно быть, только сейчас она поняла, что взболтнула лишнего, сказала то, чего я не должна была услышать ни из ее уст, ни из уст кого бы то ни было. Будь у нее возможность, Роксолана отмотала бы мгновение назад, но ни я, ни она – не властвовали над временем. Придется продолжать, выкручиваться из этой неприятной ситуации. Сказанного не вернуть обратно. Я молчала, наблюдая за тем, как грудь девушки принялась вздыматься чуть чаще, как ускорилось ее дыхание. Волнуется. Слякоть высохла под глазами, и в черных бусинках-зрачках застыло знакомое мне выражение. Гнев. Вспоминая прошлое, Роксолана злилась на что-то или на кого-то. Жаль, что гнев ее оказался таким же бессильным, как и мой. – Меня жестоко накажут, если я продолжу говорить, – ответила мне девушка, шмыгнув носом. – Почему ты думаешь, что я не накажу тебя за то, что ты остановилась на полуслове? – я пыталась придать голосу твердость, но ничего не вышло, он звучал также мягко, как и всегда. – Потому что моя сестра была омегой, госпожа. Я знаю, что вы… Что вы так не поступите, – ответила Роксолана, наконец, взглянув мне в глаза. – Я сказала об этом потому, что могу помочь вам всем, что вспомню. Я сощурила глаза, не разрывая зрительного контакта. Помочь мне. Она хочет помочь мне, рассказать все, что помнит о покойной сестре, о ее поведении, очевидно… Но могу ли я верить этой девушке? Роксолана не походила на интриганку, но моя суть, моя омежья натура была наивна, я всегда видела в незнакомых мне людях только лучшее. Если они, конечно, не были альфами. Это – совершенно другое. – Я очень скучаю по ней, – продолжила служанка. – Я… Я ведь сама напросилась к вам в помощницы, госпожа, чтобы… Чтобы воспоминания о Лэйле заняли голову хоть на пару минут. – Присядь со мной. Расскажи мне, как тебя зовут, – ответила я, все же дотянувшись до руки своей разговорчивой гостьи. – Расскажи о своей сестре. Пожалуй, тут-то и состоялось наше знакомство. Пока я насаживала на вилку мясо молодого барашка, Роксолана рассказывала о себе, не упуская, казалось, ни единой подробности. Она родилась в большой семье, удивительно большой. Пожалуй, это было даже забавно. С нею вместе жили бабушка с дедушкой, две тети, один дядя, вереница двоюродных братьев и сестер, мать и отец. Родных сестер и братьев у Роксоланы было немного, одна сестра и один брат, брату сейчас исполнилось пять, он – поздний ребенок. О Лэйле она больше не сказала ни слова, ограничилось одним только знанием – больше среди живых ее нет. Признаться честно, попросив у служанки бумагу и перо, я и не знала, кому пошлю весточку. Мои подруги-омеги не были столь уж многочисленными. Принцесса Рин из южной провинции вышла замуж два года назад, след ее оборвался в угодьях супруга. Хлои, одиннадцатая в очереди на престол родного королевства, тоже давно потерялась. Общалась ли я с другими омегами достаточно близко, чтобы беспокоить их вопросами, просить о визите? Нет. Да и природа подсказывает нам вести замкнутый образ жизни, держаться поближе к своему альфе и кровным родственникам, избегать посторонних людей. От этого некоторым бетам мы кажемся еще более странными, чем наши взбалмошные партнёры. Не могу их винить. Роксолана говорила и говорила, ее белое платье становилось все темнее, свет мерк за окном, покои мои становились все мрачнее и мрачнее. Я узнала, что связь, которую образуют узы альфы и омеги, – лучше работает в одну сторону. Омег читать легче, чем альф, да и альфы умеют отгораживаться. Дома у Роксоланы была книга о природе омег, их повадках, привычках и возможностях, но когда ее сестры не стало, не стало и той книжки, Роксолана помнила что-то, но не все. – Эти узы формируются единожды и навсегда, – сказала служанка, когда тени за окном выросли вдвое. – Других таких уже никогда не будет, поэтому нужно выбирать особенно тщательно. – Значит… Значит, если Никласа не станет, больше я никогда не… – Физически, моя госпожа, – виновато продолжала Роксолана. – Физически вы никогда уже не влюбитесь. Не будет бабочек в животе, этого влечения, желания, гормоны не возьмут верх над разумом. Не будет течки. А, значит, не будет и беременности. Догадаться несложно. Не то, чтобы всю свою жизнь я мечтала стать матерью и обзавестись семьей, огромным выводком щенков, но все же… Когда тебя чего-то лишают, чувствуешь себя обделенным, уже не так уверен в своих прежних желаниях, не так уверен в том, что тебе не нужно отобранное. Прикусив губу, я слушала, внимала Роксолане. Разумеется, за один день всего не разобрать. Наши беседы превратились в своеобразную рутину. Никлас задержался на поле боя, вести, приходившие от него, не попадали ко мне в руки, их получали альфы, оставленные им у ворот. Вечерами я чувствовала, как супруг мой волнуется о моей судьбе, как он тоскует, как не может уснуть в своем командирском шатре. Хорошо, что сердце мое сковал лед, хорошо, что я знала, о чем именно думает Никлас, что представляет во снах. Без него я провела две недели, две долгих, тягучих недели бесконечного счастья, бесконечной свободы. Когда Роксолана рассказала все, что помнила, она продолжила заходить ко мне просто так, чтобы пообщаться, как общаются старые подруги. Я и не знала, как сильно мне недоставало подобного общения за чашечкой травяного чая. Другие бодрящие напитки мне не позволяли. К хорошему привыкаешь быстро. И я привыкла, расслабилась в любви и тепле. Я, как обычно, ждала свою молодую служанку с утра, болтала ногами, не думая ни о чем конкретном. Одевшись, я сидела на мною же заправленной кровати, перебирала юбки длинного темно-розового платья, мечтая о чем-то своем. Одиночество поглотило меня надолго. Слишком долго, подозрительно долго. Роксоланы не было, не было и завтрака, мне казалось, будто все обо мне забыли. Пейзаж за окном не поменялся, снег чуть припорошил дорожки в холодном полупустом саду, только и всего. Замок молчал, холодный и отрешенный, он уснул, завернулся в снежный кокон. Все вокруг, казалось, дремало, все, не считая одну меня. «Да где они?», – подумала я. Мне не часто приходилось злиться, для меня и моей сути злость – в новинку. Омега испуганно поджала пальчики ног, она пряталась, пряталась и молчала. Я узнала о ней чуть больше, но союзниками мы так и не стали. Может, потом? Плотно сжав губы, я поднялась с места, потянула на себя ручку двери и вышла в предбанник. Чистейший белый ковер, выполненный из цельной шкуры снежного льва, издал шуршащий звук под моими спрятанными в узкие туфли ступнями. – Кто-нибудь! – крикнула я, и голос мой эхом прокатился по лестнице, ведущей вниз. – Кто-нибудь! Мне пора завтракать. Не слишком вежливо, но я уже порядком натерпелась сегодня. Для королевы. Ни охраны, ни слуг, никого. Только я и бодрящая тишина. Бодрила она потому, что вызывала в глубине души страх и трепет. Что произошло? Что случилось? Неужели здесь есть что-то более важное, чем я, женщина, что должна принести династии новых ее наследников? От волнения я провела рукой по волосам, и светлые локоны показались мне до удивления мягкими и нежными. Может, эта новая диета давала свой результат? Прикусив губу в очередном приступе страха, я замялась на верхней ступеньке лестницы, смотрела вниз, туда, куда ведет меня единственная дорога. Расстояние между факелами росло, там ступеньки становились все темнее, с улицы тянуло холодом. Путь казался мне опасным и безрадостным. – Кто-нибудь, – уже тише попросила я. «Может, они просто спят?», – наивно спросила меня омега. «Замолчи», – подумала я, раздражаясь. Страх теплился в душе, что-то говорило: «даже не думай, просто жди здесь, не ходи туда», но я все же шагнула вперед, навстречу неизвестности. Никто не сопровождал меня в этот раз, никто не одобрил мои движения, и я не знала, стоит ли продолжать. Часть меня отчаянно сопротивлялась, другая – подгоняла к действию, подначивала идти быстрее и быстрее. К черту все это. Я шла мимо зажженных кем-то факелов, шла вперед, отбросив сомнения. Страх и подгонял меня, и заставлял останавливаться, думать о предстоящем. В особенно страшный момент, в момент наивысшего сомнения я обратилась к нашей с альфой связи. Это вышло не по моей воле, скорее инстинктивно, тело действовало за меня. Передо мной застыла тяжелая старая дверь, ведущая на улицу, перед омегой, запертой внутри, стояла такая же железная дверь… Только вела она к разуму моего супруга. «Кто разрешил тебе спускаться вниз, солнышко?», – спросил он ласково, этот хорошо знакомый мне голос. – Я сама себе разрешила, – ответила я уже вслух. Страшно гордая своим поступком, я самодовольно улыбнулась. Невероятная смелость, не правда ли? Легко и удобно дерзить своему альфе, когда его нет рядом, легко и совсем не страшно, если его нет. Только… Только подумав об этом, я прикусила губу вновь, чувствуя, как над подбородком расцветает красная ранка. Розовое платье не грело, мое все еще хилое тело съежилось под ним, мурашки прошлись по бледной коже. Никлас… Я будто почувствовала его сладковато-мускусный запах, альфа-феромоны где-то здесь. Испарина покрыла мой лоб всего за мгновение, страх сковал конечности. Я простояла так еще пару мгновений, решая, что делать дальше, как прогнать этот липкий навязчивый страх. Когда руки вновь начали двигаться, когда я смогла распахнуть глаза и сбросить с них пелену тумана, дверь двинулась. Это я, я толкнула ее вперед, применив все свои силы. Из горла моего вырвался крик, тихий и жалкий, как писк умирающей в лапах хищника птицы. Там, на пороге, присыпанный свежим белым снегом, пахнущий потом и кровью, стоял мой супруг. Никлас, все такой же красивый, получил новый шрам, опасно близко расположенный к его коже. Я успела забыть о том, какой мой альфа большой, как он умеет смотреть на тебя, в самую суть, самую душу. Я сглотнула слюну, скопившуюся под моим языком, я взглянула в его черные, словно уголь, глаза, и застыла, сломленная одним этим взглядом. Мне захотелось заплакать, кончилась свобода, кончилось счастье, все прошло в один миг. – Разворачивайся, – холодно, весьма неприветливо и пугающе произнес он. – Или мне самому тебя развернуть?