Arriba en la montana

Это произошло автоматически. Психическое изменение. Одно время это были Серхио и Андрес. Влюбленные в течение многих лет, в горе и радости, в добре и зле. А на следующий день они превратились в Профессора и Берлина. Идеолог и исполнитель. Начальник и подчиненный. Генерал и его капитан. Они оба были настолько перфекционисты, настолько хорошо изучили свою роль, что Серхио понял, что происходит, только через пару дней после того, как остальные грабители пришли в их в дом. Тогда он осознал, что за все это время они с Андресом ни разу не говорили наедине. Они играли роли, к которым готовились месяцами. Серхио, понимая, что он должен навязать свою волю людям, намного более опасным, чем он, оставался заведомо далеким, загадочным, раскрывая лишь выдержки из своего великого плана, чтобы держать их в напряжении. Минимально используя возможности, чтобы показать свое интеллектуальное превосходство. Андрес, вынужденный играть деспота, который вызывает страх — не только у заложников, но и у его собственных товарищей, — продемонстрировал свое самое холодное и высокомерное отношение, дал волю иронии и доказал, что он психопат с которым нужно быть очень осторожным. И иногда они обнаруживали, что наблюдают друг за другом, один у доски, а другой за символической партой. Профессор объясняет подробности своего плана, Берлин смотрит на него скептически. Всегда на грани сомнений в его авторитете. Всегда на краю бунта. Уже в то время члены команды были удивлены, что профессор взял парня, который, казалось, был более чем готов выбить себе мозги. И правда в том, что в тот момент противостояние было реальным. Берлин допрашивал его, как никогда не делал Андрес; Серхио презирал его за его садизм так, что это пугало его самого. Лишь время от времени они находили момент, чтобы вернуть настоящие лица. — Stamattina mi sono alzato… Берлин поднял голову, как пружина, резко оторвавшись от чтения. Они сидели в саду, в котором Серхио держался расслабленно, наслаждаясь несколькими свободными часами. Никто не обратил ни малейшего внимания на профессора, когда он принес радио и включил музыку. Никто, кроме Берлина. Первые строки песни раздались, и кто-то начал рассеянно напевать, кто-то двигал головой в своем ритме, но никто ничего не знал и не спросил о песне. Никто, кроме Берлина, который смотрел на Профессора с поднятым подбородком в течение нескольких секунд, в то время как Профессор смотрел, не моргнув глазом. Они поняли друг друга. Несколько минут спустя Андрес пробрался в комнату Профессора и через мгновение, спросив себя глазами, они бросились в объятия друг друга. Они целовались, и образы рассыпались. Холодный Берлин и отважный Профессор исчезли, и Серхио обнаружил, что стонет во рту Андреса, а Андрес ощутил, что руки снова дрожат, но теперь от чистого возбуждения. И они задавались вопросом, как, ради бога, они могли так долго терпеть. — Мы не можем рисковать, Андрес, — пробормотал Серхио, делая огромные усилия, чтобы отодвинуться. Андрес посмотрел на него с разочарованием. Но он кивнул. — Сегодня мы останемся вместе на несколько часов, — продолжал профессор, поправляя одежду. — Надеюсь, все решат выйти. — А если кто-то останется? — спросил он мрачным тоном. Серхио улыбнулся. — Мы не будем шуметь. В ту ночь — запертая дверь, всего двое в доме, — они занялись любовью с новым отчаянием, осознавая, что с этого момента им придется видеться еще реже. Откинувшись на подушку, Серхио нашел момент, чтобы сказать ему. — Не забывай, кто ты, Андрес. Не забывай, кто я. Они использовали партизанский гимн как знак, как общий язык, как место встречи. Обычно это был Серхио, но, бывало, и Андрес. В спокойные дни, если не было никакой опасности, что за ними могут наблюдать — или если один из них очень нуждался, — кто-то из них начинал напевать. И автоматически они знали, где и как встретиться. — Помнишь, что я тебе тогда говорил? Почему бы нам с тобой не быть вместе во время ограбления? — Глупость, как и многое, что ты говоришь. Серхио пожал плечами, с насмешливой улыбкой, последовавшей после оргазма. Андрес прислонил подбородок к его шее, будучи еще внутри. Я был прав — и махнул рукой, чтобы Серхио посмотрел на него, и он сделал это всерьез, без следа того влюбленного идиота, который смотрел только что. — Мы должны оставить это. Мы не можем быть вместе, когда придет время. — Я не понимаю, почему. Андрес ответил громким голосом. — Потому что это поставит план под угрозу. Потому что это убьет нас. Серхио вздрогнул, пробормотал «преувеличение» и приглушил протесты поцелуями. И Андрес, который тоже не был каменным, позволил ему победить. На этот раз. Но наступил день, когда Серхио проиграл. В который мастер по шахматам, гений тактики, не смог ничего поделать, кроме как смириться, созерцая свою ключевую фигуру, запертую в неприступном мате. Накануне ограбления. Серхио решил предложить остальной группе провести свой последний вечер на свободе вне дома. И впервые, спустя долгое время, они с Андресом смогли побыть наедине. Именно в ту ночь он дал еще одно обещание, которое никогда не выполнит. И снова гимн собрал их. Когда зазвучал голос Андреса, поющего песню партизана, который вот-вот умрет, у Серхио перехватило горло. И хотя он не позволял себе впадать в жалость к себе, он не мог мысленно не подсчитать, сколько месяцев им оставалось быть вместе. Сколько часов осталось на их стороне. Сколько раз он будет держать его в своих объятиях. Когда Андрес встал, он подражал ему, присоединившись к песне. С хриплым голосом, влажными глазами и разбитым сердцем, но более готовым сопротивляться, чем когда-либо. Стоя — всегда стоя — они пели в последний раз за долгое время. И после этого объятия Андрес нежно отнял у него чашку, поцеловал в щеку и прошептал на ухо: — Пойдем наверх. Это было свободой, спотыкаться, целоваться, раздеваться и ласкать друг друга по дороге. Снова одни, не беспокоясь о том, чтобы быть осторожными или не шуметь. И Серхио, стратег, чемпион по шахматам, каким-то образом знал, что это будет их последняя ночь. Даже если бы Андрес вышел живым из ограбления, это, вероятно, был бы последний раз, когда он мог наслаждаться этим. Здоровый, сильный. Свободный и дикий, как деревья, окружающие дом. Впервые в жизни Серхио снял очки и протянул их вслепую. Андрес остановился. — Что? — Вот, положи их куда-нибудь. Без очков Серхио был почти полностью слепым; Андрес не упустил эту деталь. Он отвечал за то, чтобы найти их утром или снять их, если Серхио где-нибудь заснет в них. Он знал, где запасная пара на случай аварии. Он видел, как он шарил глазами, устремленными в пустоту, если на мгновение терял их. Он знал, как тот разоблачен и беззащитен без них. — Но… — Давай, — попросил он, моргая огромному пятну, которое заполнило его поле зрения.— Сегодня я просто хочу почувствовать тебя, Андрес. Андрес кивнул, взял очки из рук и положил их на тумбочку. Потом он обхватил его руками. Немного ошеломленный, видя, как тот слепо отдается ему. Полагаясь на него, как никто не полагался. Позволить прикосновениям Андреса быть его единственной связью с миром. Это сделало все немного сложнее. Это, и то, что они сдаются друг другу, как никогда. И что Серхио не перестает прикасаться к нему, трогая его лицо, чувствуя его, компенсируя своими руками потерянное чувство зрения. И Андрес одновременно проклинал и благословлял тот момент, когда он решил ограбить ювелирный магазин. Взяв в заложники юношу, который смотрел на него с испуганным лицом. Это был последний раз, когда он мог взять на себя инициативу. Он мог лежать на Серхио, поднимать его ноги, трахаться долго, прибегая ко всему своему самоконтролю и дисциплине, чтобы попытаться продержаться как можно дольше. Чтобы иметь возможность наслаждаться Серхио, раскрытым, покрытым потом, стонущим без остановки с закрытыми глазами. И трогающим его. Постоянно прикасающимся к нему. Это был последний раз, и, что хуже всего, Андрес тоже это знал. В конце он поцеловал его, показывая любовь, которую он никогда до этого не испытывал к кому-либо. — Спасибо за все, что мы прожили вместе, Серхио. Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя. Серхио знал, что будет дальше. — Но я думаю, мы должны оставить это здесь, — он погладил его по спине, когда заговорил, подняв руку, чтобы запутать ее в влажных волосах Профессора. — Таким образом, наша история будет иметь счастливый конец. — Я не хочу счастливого конца. Я люблю тебя. Андрес раздраженно вздохнул, пытаясь скрыть, что в этот момент все его тело, включая его сердце, дрожало. — Мне придется делать сложные вещи в том доме. И тебе придется делать не менее сложные вещи за его пределами, — он поцеловал его в лоб. -Я джентльмен, и измена -это очень уродливая вещь. Так что лучше прекратить наши отношения здесь и сейчас. Шах и мат. Серхио проглотил слюну, все еще вслепую. И вслепую увидел, как Андрес изобразил улыбку, наполовину злобную и наполовину безумную. Улыбка солдата, который сталкивается с врагом, которого он не может победить; но который, тем не менее, гордится тем, что сражается до конца. Стоя. — Наши отношения никогда не прекратятся, Андрес. Но если ты хочешь притвориться, продолжай. — Ты знаешь, что очень вероятно, что я… — Слушай, если ты собираешься повторить то же, что и всегда, заткнись, блядь. Андрес повиновался. Он молчал целые минуты. Пока он не подумал, что Серхио заснул. — Иногда я думаю, что было бы лучше, если бы я не был в ювелирном магазине в тот день. Он услышал, как Андрес вздохнул. — Ты правда так думаешь? — спросил он через несколько секунд. Серхио сухо рассмеялся. — Нет, — улыбнулся он. — Но в следующий раз, когда ты скажешь мне, что я должен переделать свою жизнь, я скажу тебе, что ты должен подумать дважды, прежде чем соблазнять меня, зная, что ты умираешь. Говнюк. Теперь Андрес почувствовал себя тронутым. Вскоре они заснули. Последняя ночь вместе на очень, очень долгое время.