Arriba en la montana

— Он позвонил мне, чтобы рассказать, — увидев удивленный жест Токио, добавляет он. — Все это время у нас с Андресом была секретная линия, только для нас двоих. — Он позвонил тебе, чтобы сказать, что собирается трахнуть заложницу? Серхио морщится. Это звучит так, как будто они говорят о каком-то из знаменитых психопатов. И хотя он не собирается защищать Андреса в такие моменты, он также не отрицает веские причины сделать то, что он сделал. — Жизнеспособность моего плана опиралась на несколько столпов. Если один из них рушился, то рушилась вся структура, которую мы разработали, — он по привычке снимает очки и рассеянно вытирает их носовым платком. — Одним из таких столпов являлось то, что Андрес… Ну, Берлин, был в состоянии поддерживать там порядок. Для этого заложники должны были бояться его, а вы — уважать. Токио молчит, оставив при себе свое мнение о методах Берлина по навязыванию такого уважения, которого так жаждал профессор. Его угрозы, его принуждение, и его стремление достать пистолет всякий раз, когда представлялся случай. Несмотря даже на то, что Серхио, на самом деле, знал о каждом его шаге. — Еще одним фундаментальным моментом была тесная связь с полицией. Желательно, с ответственным лицом по делу. — Какие-нибудь контакты? — Токио приподнимает бровь. Серхио надевает очки и улыбается. — Это именно то, о чем ты думаешь. Целью было установить доверительные отношения. Я думал, что стоило бы стать другом этого человека, но Берлин был намного практичнее меня. — Ты должен был с ним переспать. — Если возможно, конечно, — он пожал плечами. — Конечно, у меня были сомнения. Не только из-за необходимости прибегать к сексу, чтобы завоевать доверие другого человека, но и потому, что для меня это все еще было изменой. Токио умна, почти так же, как и он. Быстрый взгляд на безжизненного грабителя, и ее мозг работает, соединяя подсказки, предоставленные профессором. — Берлин тебя бросил, чтобы ты не пожалел о том, что переспал с инспектором? Серхио следит за направлением ее взгляда. Грудь Андреса поднимается и опускается, в обычном темпе, установленном искусственным респиратором. Токио права; трудно представить, что это один и тот же человек, трудно сравнить этот образ с образом Андреса де Фонольоса. Трудно представить его там, вынуждающего заложницу раздвинуть перед ним ноги. Трудно думать, что голос, который он услышал в тот же день после звонка, вышел из того же интубированного горла. — Чего ты хочешь? — Чтобы ты узнал от меня, а не от кого-то другого. Серхио писал свои заметки на столе, прежде чем поднять трубку. Его рука неподвижно зависла над страницей. Он нахмурился. — Что ты сделал, Берлин? Если бы кто-то спросил его, он бы сказал, что называл его так, опасаясь возможных слухов, хотя он был полностью уверен, что этот канал связи был неуязвим. Но это было бы неправдой. Он назвал его так, потому что тот, кто ждал по другую сторону линии, был больше Берлин, чем Андрес; Берлин, с его холодным голосом, его жестокостью и полным отсутствием сомнений. — Ну, ты же знаешь, у мужчин есть свои потребности, — Серхио поднял голову, выпрямившись в кресле. — Я же говорил тебе, что рано или поздно мне придется с кем-то выпустить пар. — Ты изнасиловал заложника? — огрызнулся он, в ужасе. Ручка упала на пол. И в этот момент он понял. Он был готов простить ему воровство, угрозы и убийства. Но никогда, никогда не смог бы простить ему это.  — Заложницу, — сказал Берлин, прежде чем добавить, тоном, который напомнил Профессору об обычном Андресе. — И я никого не изнасиловал. Изнасилование — это очень уродливое слово, Профессор. Она намекнула мне. Она попросила меня заключить сделку, и я согласился. Она была полностью согласна, хотя я не думаю, что ей очень понравилось. Серхио всегда будет стыдно признать, что в тот момент единственное, что он почувствовал, это облегчение. Он схватился за слова Берлина, как за спасательный круг, и голос в его голове повторял ему, что, по крайней мере, это было с женщиной. По какой-то причине было бы намного хуже, если бы это был другой мужчина. — Я думаю, что это прекрасно, — ответил он, пытаясь притвориться холодным. — У тебя есть что-то еще, чтобы сообщить мне, или я могу продолжать работать? Но хуже всего было почувствовать улыбку Берлина. Чувствовать на себе ту степень садизма, которую скрывала личность его партнера. — Ты не хочешь знать, как это было? — У меня нет ни малейшего интереса к… — На столе, Профессор, — и Профессор так резко затаил дыхание, что даже Берлин это услышал. — Она лицом вниз на столе, а я сзади. Как ты знаешь, я люблю так делать. — Сукин сын. Никогда еще оскорбление не рождалось так глубоко внутри него. Он никогда не думал, что Андрес сможет использовать детали их интимной жизни — всего, чем они делились, — против него. Бледная, рука, держащая телефон, начала дрожать. Берлин тихо рассмеялся. — Ты думал, что я не серьезно? Все, что я говорил тебе, было всерьез, Профессор, все, — Серхио опустил голову, поддерживая ее свободной рукой. Голос Берлина ожесточился. — Это не игра, а мы с тобой не гребаные Любовники из Теруэля*. Надеюсь, ты уже убедился. Серхио не ответил. Он не мог. Он услышал, как Берлин шепчет и, не зная почему, схватился за край стола. Слыша, как наносится новый удар. — Знаешь что? Она стонала больше, чем ты. Она была влажнее тебя. Она просила меня снова трахнуть ее и называла меня Берлином, ты же знаешь, как я… Он не повесил трубку; он яростно швырнул телефон в стену. Парализованный, он увидел, как аппарат врезался и скользнул по стене, расколовшись на три куска, пучком проводов и электронных компонентов. — В тот день я бы его убил, — признается он Токио, заламывая руки, наблюдая за Андресом. — Я бы попросил любого из вас убить его. — Я бы сделала это. Охотно. Ее быстрый ответ вызывает у него горький смех. — Он сделал мне больно, как никогда, но… он был прав. Его метод работал. В следующий раз, когда я увидел инспектора, я был достаточно зол, чтобы переспать с ней. И благодаря этому все прошло хорошо. Токио молчит несколько секунд. Ритмичный звуковой сигнал аппарата считывания жизненных показателей Андреса идеально вписывается в эту тишину. — Есть одна вещь, которая мне никогда не была понятна… — она поднимает голову. Серхио кивает, побуждая ее спросить. — Что случилось с инспектором? Профессор отвечает на вопрос, не моргнув глазом. И в течение нескольких секунд, необходимых для ответа, Токио кажется, что его лицо омрачается особым образом.Его добрые и — почему бы не сказать — привлекательные черты исчезают, обнажая сторону, которая вызывает озноб. — Она умерла. — Умерла? — Мы ее убили, — подтверждает он. Несмотря на то, что за ней самой тянется кровавый след убийств, на нее словно выливается кувшин холодной воды. И она понимает, что этот человек перед ней, ее ангел-хранитель, стал тем, кем она никогда не думала, что он станет: убийцей. — Ты никогда не должен был его встретить. Серхио снова улыбается, но на этот раз улыбка кажется зловещей. -Наверное. Что-то заставляет Токио встать. Что-то подсказывает ей, что не стоит оставаться в этой комнате. Это не физический страх — она не боится профессора; по крайней мере, пока, но она боится густой черноты, исходящей от двух мужчин, как от того, кто умирает, так и от того, кто этого не делает. Она в ужасе видит, как человек, которым она так восхищается, снимает, слой за слоем, на ее глазах. Она хочет сохранить для себя этот образ профессора: умного, доброго и мирного парня, который стремился совершить величайшее ограбление в истории, не пролив ни капли крови. Она хочет навсегда запомнить его таким: в очках, которые придают ему беспечный и интеллектуальный вид, в мятой рубашке, с доброй улыбкой на привлекательном лице. Она хочет исчезнуть из его жизни навсегда. Но страх не оправдывает уход без прощания, поэтому она на мгновение склоняется над кроватью Берлина, сжимая его безжизненную руку. — Покойся с миром, Берлин, — она выпрямляется, глядя своему кумиру в глаза. Ее ангел-хранитель. Ее спаситель. — Прощайте, Профессор. И он улыбается, зная, что больше не увидит ее. Он всегда знал, что в конце истории старый партизан умирает один. — Пока, Токио.