До петли

      Грохот рельс неприятно щекотал барабанные перепонки. Хороми поправила волосы, чтобы закрыть уши, по которым тут же ударил ещё и церковный колокол.       «Что-то я его не вижу», ― прокомментировало Безумие.       ― Может, за углом? ― прошептала она себе под нос.       Эммит обогнула стену дома и деревянный забор. И отчасти оказалась права.       ― О, ― стайка мальчишек, пересчитывающих на ящиках мелочь, которая для них, конечно, вовсе таковой не была, оглянулась на неё. Должно быть, появление Хороми было внезапным. Они внимательно её осмотрели, а затем один из них спросил: ― Алиса?       Леди чуть приподняла уголки губ: чужое имя, которым назвалась, попав в приют, так и не отстало.       ― А где Поль?       ― Его забрали. Теперь помогает какому-то пекарю на кухне, ― высморкавшись на землю, хмуро ответил юный джентльмен. ― Но он предупредил про тебя перед уходом.       ― Вот как… ― она скосила взгляд за спины детей.       ― Если что, зови меня Том, ― её маленький собеседник заметил это, чуть отстраняясь. У ящика, где дети считали мелочь, пряталась корзина, накрытая полотенцем: ― Тут достаточно всего, так что можешь взять чего-нить, ― он приподнял ткань, давая увидеть лежащие внутри свежие круассаны, овощи и куриные яйца.       ― Спасибо…       ― Но ты могла бы и сама что-нибудь себе раздобыть.       ― Я не умею красть, ― Хороми заставила себя пожать плечами, чтобы не выглядеть слишком скованно.       ― Да не, ― отмахнулся другой и кивнул за её спину, где высилась колокольня, ― сегодня в церкви проповедь какого-то неместного священника. После неё обещали раздать съестное.       ― Мы тоже идём, ― кивнул Том. Он с интересом, вызванным, очевидно, непониманием, смотрел на леди, и прибавил, чтобы не выглядеть странно: ― Если хочешь, пойдём с нами.       «Не знаю, как ты, а я чую часок-другой скуки», ― зевнуло Безумие.       ― Я тоже… ― пробормотала под нос Эммит, вслух же сказав: ― Что ж, ладно.       Мальчишка, помедлив, кивнул ей, а затем своим друзьям, и спрыгнул на землю. Один из них остался сторожить корзину на ящиках, а Хороми без слов дала детям несколько секунд форы. Ни им, не ей не нужно, чтобы это выглядело, будто они шли вместе. Сама же она, поправив шаль на плечах, неспешно двинулась позади, уперев взгляд в землю.       Церкви всегда вызывали у неё чувство… Смущения. Она не испытывала к ним неприязни, но, очевидно, трудно быть христианкой искренне с её-то корнями. А вот с её внешностью ― от неё всегда ожидали именно этого.       Обычно на проповедях было немного народа и те, кто приходил, были как минимум из владельцев лавок и аптек. Бедняки не любили посещать дом господень по воскресеньям, ведь все понимали: им здесь не рады. Прихожане, что регулярно присутствовали в церкви, могли позволить себе и своей прислуге места. Даже с высокой спинкой и ближе к первым рядам. Что оставалось рабочим фабрик, которые единственный день в неделю могли действительно уделить себе? Наслаждаться обедом дома, сходить к цирюльнику, в прачечную, но уж точно не сиять мешками под глазами на весь приход на бесплатных лавках.       Однако сегодня был не тот случай.       Мальчишки просочились под свод часовни благодаря росту и наглости, немного растолкав собравшихся у выхода пожилых леди. Хороми выдохнула, ещё больше втянув и без того удавленный корсетом живот, и, придерживая юбки, сумела пройти.       Занято было всё, даже в проходе стояли люди. Недолго думая, Эммит пробилась к стене, и, оперевшись спиной на холодный камень, выдохнула: теперь только ждать.       Впрочем, ожидание никогда не было для неё проблемой. С детства она никогда не понимала, что же так пугает в этом слове других детей. Стоит расслабить глаза, расфокусировать взгляд, остановив его где-нибудь в невидимой точке на полу, чтобы не смутить людей, и прислушаться к своей голове.       Мысли сами принимали образ, каждый раз один и тот же. В какой-то момент ей даже не нужно стало закрывать для этого глаза ― как сон на ходу.       Просторная зала. В ней не видно стен, разве что выпирающие из потёмок колонны, которые подпирают высокий купол над головой. В центре всегда падал бледный, холодный свет, очерчивая пятно шахматной плитки пола, припорошенного сыпучим снегом, что падал сверху.        Чёткие босые следы, один за другим, протаяли прямо к ней. Чуть погодя рябью на воздухе проявился бесформенный силуэт, быстро соткавшийся в человеческую фигуру.       Оно подпевало хору, отдалённым эхо доносившемуся из реальности, сквозь зубы. И улыбалось.       ― Видела, куда побежали засранцы? ― когда эхо смолкло, Безумие открыло глаза ― они были единственной чертой внешности, которую оно не украло у неё. Неестественные, рубиново-красные, углями искрились из-под ресниц.       ― Нет, я не заметила.       ― Вперёд, клянчить денег у тех, кто занял первые ряды. А может и стащить что, если лежит плохо, ― оно, привстав на носки, легко оторвалось от пола, будто плыло в воде, а не висело в воздухе.       ― Ты действительно думаешь, что только поэтому я позволю тебе им навредить?       ― Кто знает, ― пожало оно плечами, откидываясь назад и подкладывая руки под голову. Длинные рукава смирительной рубашки ― единственного предмета одежды Безумия ― свисли почти до снега на полу. ― По крайней мере, я попыталось. Ты же знаешь, что если не они, значит, ищи кого-то другого.       ― Но…       ― Не ври мне, ― контральто зазвучало внезапно угрожающе. ― Я прекрасно знаю, что боль уже прошла.       ― Ты её даже не чувствуешь, ― хотела бы Хороми оскалиться, но вышло лишь едва дёрнуть губой.       ― Зато всё остальное прекрасно чувствую, в отличие от некоторых, ― ухмыльнулось, глядя на неё, оно, и закинуло ногу на ногу.       Смысла лгать и вправду не было. Себя ведь не обманешь ― так говорят? Но, точно так же, как и Безумие… Эммит попыталась.       ― Если сейчас тревожить рану, потом заживёт неправильно.       Безумие зевнуло, потянувшись, и лёгким движением подплыло к ней, оставляя прозрачные завихрения, будто на водной глади, позади. Его рука оказалась на её плече, а лицо ― прямо напротив.       ― Ты знаешь, ― как в зеркало смотреть, ― я очень забочусь об этом теле. ― Два пальца сжались прямо на входном и выходном отверстии пули. ― И я очень не люблю прибегать к подобным методам торга.       Фантазия начала уступать проявляющейся реальности, давая разглядеть, словно сквозь себя, людей на лавках и в проходе, священника за оградой и собственные пальцы на плече. Хороми прикусила губу.       ― Но я вынуждено напомнить тебе о том, что мы договорились сосуществовать дружно, ― чуть наклонило оно голову, давая увидеть также поблёскивающие в полумраке зубы. ― Ты же помнишь, да? ― Безумие оказалось ещё чуть ближе, изгибая шею. ― Как милые сожители. Добрые соседи. Родные сёстры.       ― И где же… ― стараясь ровно дышать, Хороми подняла глаза, ― Ты видела того… Кто делает сожителю больно?       Безумие полуприкрыло веки, шикнув в усмешке. Эммит прекрасно знала, что это значило.       ― А ты уверена, что хочешь, чтобы я отвечало на этот вопрос?       Она ничего не сказала, сильнее стиснув зубы, и оттолкнула от себя вторую личность. Та мягко отплыла, всё так же улыбаясь, обратно, за пределы пятна света.       Хороми слишком резко вернулась к реальности, до боли сжимая одну свою ладонь другой. Над губами и на лбу проступила испарина, и дышать в забитой часовне стало слишком тяжело. Стараясь не мешать прихожанам, леди поспешила к выходу. Она ненавидела привлекать внимание. И сейчас буквально чувствовала на себе взгляды. Словно отвратительные, жирные насекомые, севшие на спину, плечи, лицо ― всюду, и начавшие бегать по телу множеством лапок.       На ступенях церквушки Эммит быстро пришла в себя. Отдышавшись, она, придерживая юбки, села на лестницу и опустила шаль с головы на плечи. Ладонью убрав с бровей и губ лишнюю влагу, снова вздохнула. Желудок печально, скорее даже обиженно, подал признаки жизни, сдавленный ко всему прочему корсетом.       «Вечно ты всё портишь, принцесса», ― Безумие фыркнуло, прикрыв глаза и зависнув где-то под тенью купола.       ― Я? ― Хороми бы даже обозлилась, если бы не ожидала этого. ― А мне казалось, это ты моей рукой…       ― Поль, конечно, говорил, что ты чем-то больна, ― голос сзади заставил её вздрогнуть, замолчав, ― но ты сейчас бледная совсем аки смерть. Надеюсь, это не чахотка?..       ― Нет, Томас, ― Эммит быстро собралась, сделав вид, что поправляет ленту на волосах. ― Это не заразно.       ― А ты не врёшь?..       ― Думаю, если бы я врала, сам Поль бы уже заразился, ― она согнулась, скрестив руки под грудью, с грустью глядя туда, в сторону двора, где остались ящики, корзина и круассаны.       ― А что же тогда с вами, милая леди? ― этот голос Хороми знаком не был. Она вынуждена была встать и повернуться.       Пожилая дама ― одна из тех, что вначале стояли у входа ― вышла вслед за ними.       ― Отец подумал, что вы так истово молились, что вам стало плохо… Немудрено, столько народа.       ― Да, ― даже не колеблясь, соврала она, ― спасибо за заботу, миссис, мне уже лучше.       ― Ох, дорогая, ― она подошла ближе, и что-то сунула ей в руки, ― выходя, ты выронила свой молитвенник, вот, возьми.       ― Спасибо, ― Эммит не стала возражать, сразу спрятав подарок.       ― Где ты живёшь, милая? Я могу проводить тебя к матушке, ― улыбнулась сухими губами женщина.       ― Это моя кузина, ― отрезал Том. ― Я её провожу.       ― Ох, какой заботливый юноша, ― чуть погодя, ответила та, скосив глаза на Хороми.       Та подыграла:       ― Спасибо, Томас.       ― Ну, что ж, жаль… Моё место на скамье наверняка уже заняли, а выстоять там всю проповедь уже возраст не позволит, ― она, сухо посмеявшись, потёрла поясницу, пытаясь распрямиться, и, поохав, стала спускаться. ― Будьте здоровы, дети.       ― И вам не хворать, ― проводил её настороженным взглядом Томми.       Эммит достала врученную книжку: молитвенник оказался заложен какой-то бумагой. Лишь глянув на неё, она скомкала ту и выбросила через плечо, а томик протянула мальчишке:       ― Возьми. Сможешь продать его за несколько пенни.       ― Что там было-то? ― поправил он кепку.       ― Предложение, которое не стоит озвучивать. Особенно джентльменам лет до шестнадцати.       ― А-а-а, ― понимающе потянул он, осматривая книжку. ― Ну и пусть катится отсюда, карга сыпучая. Знаем мы таких. Ну так что, ты на проповедь-то возвращаться будешь?       «Эй, принцесса…»       ― А, Алиса?..       «…Они же там оставили того мальца приглядывать за «добычей» одного, да?»       Хороми прищурилась, оглядывая улицу. Старуха как в воду канула.       ― Нет, Томас, ― не оглядываясь на него, произнесла Эммит, сжав руки на шали. ― Кажется, я и вправду нехорошо себя чувствую. В следующий раз… Я обязательно отплачу за вашу заботу. Прощай.       ― Алиса! ― она услышала это уже за своей спиной, но было некогда объясняться. К тому же, ей не нужно, чтобы эти сорванцы увились следом.       «Я…»       ― Нет, ― отрезала Хороми, ― это ты всё опять испортишь.       Большего сказать и не требовалось. Безумие само прекрасно могло прочесть в её мыслях, что она сделает, и как.       «Пф, ну, удачи», ― оно снова презрительно хмыкнуло, прикрывая глаза и собираясь очень пристально наблюдать.       За забором на ящиках было пусто. А корзина всё ещё была на месте.       ― Чёрт.       «Да уж, ты могла догадаться и раньше».       Хороми огляделась. Вокруг не было много народу, а если точнее ― совсем никого. Поэтому, хоть ещё и было светло, она решила взобраться наверх. На востоке Лондона с этим проблем никогда не было.       Ящики, крыша пристроя, карниз, сушилка для белья, снова карниз, трубы, идущие вдоль стены и, наконец, черепица. Жаль только, сегодня она не была одета подходяще: корсет очень мешал. Но мешал движению, а не глазам.       Боковое зрение уловило движение снизу в проулке. Хороми достаточно научилась полагаться на свою реакцию, тут же переведя зрачки и пригибаясь. Старуха в чёрном платье с турнюром была слишком похожа на паучиху, нависшую над светловолосой мушкой ― тем мальчиком. Конечно, самым младшим из всех: кому же ещё скинут самую скучную часть работы ― сидеть и ждать.       «Смотри-ка, там можно было бы перебраться на соседнюю крышу», ― дразня, заметило Безумие.       Хороми даже не стала отвечать, спрыгнув вниз, сначала на балкон, оттуда на пристрой и на землю. И поспешила туда, где видела старуху.       «Послушай, мы ведь обе знаем, ― голос Безумия звучал на удивление без сарказма или иронии, ― что будет. Ты пытаешься обмануть себя, меня, ― что-то ёкнуло внутри, ― или окружающих?»       Эммит снова ничего не сказала, стараясь даже не думать об ответе.       «Ты можешь молчать как вслух, так и мысленно, ― всё так же спокойно ответило оно, и, кажется, перевернулось в воздухе на живот, положив голову на руки, ― но я ведь всё ещё различаю вкус».       Серый кирпич, свинцовое небо и чёрная фигура в конце подворотни. Взгляд исподлобья сосредоточен на цели, пока она приближается. Страх? Сейчас его нет. Чего ей бояться? А что есть? Что вообще осталось?       Ведь что-то же заставляет её вдыхать глубже и чувствовать лёгкость в пустом желудке, сжавшемся от голода и корсета.       ― Миссис, ― её голос звучал будто со стороны. Он был ледяным.       Женщина, в одной руке державшая рубашку, пока мальчишка снимал с обнажённой груди цепочку с крестом, обернулась. Лицо её было совсем не таким добродушным, как перед часовней.       ― Так ты всё-таки и вправду не ради проповеди заглянула, ― она прошлась по ней глазами, оценивая. ― Нетрудно догадаться, что у тебя плохо с деньгами и едой. Ну, зато природой ты не обделена, только вот отъешься у Луизы в салоне, а то худовата…       «Вот же старая кошёлка», ― шикнуло Безумие.       ― Пусть идёт, ― Хороми проигнорировала эти слова, сделав шаг, чтобы встать между дамой и мальчишкой.       ― Не стоит, милочка, ― та развернулась, и во второй ладони блеснуло миниатюрное лезвие.       «Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..» ― в голове Безумие просто покатилось со смеху. «Сатана, я даже не знаю, что смешнее: эта фраза или, а-а-а-ха-ха-хах…» ― и замолкать, похоже, не собиралось.       Сквозь этот гам в ушах, Хороми слишком поздно заметила, что сорванец, в отличие от неё, сориентировался быстро, рванув прочь.       ― Куда?!       Убийца снова среагировала быстрее, чем подумала.       ― Я бы всего лишь забрала у него эту почти новую рубашонку да цепочку, ― прошипела старуха, когда её руку перехватили, ― вот нахрена ему крест, если в Бога он всё равно не верит, а?       Женщина замахнулась свободной рукой, явно привычно, не в первый раз. Слишком знакомое движение. И слишком болезненно отдавшееся во всём теле. Хороми даже не задумывалась. Она бы сказала, что это вышло случайно, и это было бы почти правдой. Выкидной нож будто сам перескочил в её руку, а вторая, поймав за запястье, заломила сустав с неприятным хрустом. Возраст всё-таки. Старуха неприятно взвизгнула, хотя Хороми даже не всаживала в неё нож. Это было непривычно убийце.       «Жертвы не должны издать и писка, ― закончило мысль за неё Безумие. ― Говорю же, что это ты всё портишь, дай сюда».       ― Завались, развалина! ― знакомое чувство прохлады, отделяющей сознание от тела. Будто всё происходит не с ней и не здесь.       Безумие схватило старуху за горло и приложило об стену. Хороми не чувствовала, но знала: с огромной силой, какую может выжать из тела только оно. Это заставило женщину мерзко всхлипнуть, потому что издать ещё какие-то звуки сквозь ошейник из пальцев она не могла.       Оно выждало несколько секунд, вглядываясь в глаза похрипывающей жертвы. Выдавливало максимум страха. И стоило ему начать иссякать, приставило к животу нож.       ― Мне эта игра надоела, знаешь, ― хотя обращалось Безумие к Хороми, очевидно, старуха принимала это на свой счёт. ― Но в одном я согласна, ― кончик лезвия, будто выбирая место, проделал путь до шеи. ― Пусть в этот раз будет чище…       Безумие сделало пол шага назад, отпуская обескураженную женщину от стены, а затем вдруг наклонило к себе, шепнув:       ―… Потому что блузки ведь тоже денег стоят, а?       Влажный хруст раздался позади, когда нож оказался в затылке пожилой дамы, а убийца, чтобы наверняка, второй раз ударила её об стену так, что кончик ножа проклюнулся во рту, открытом в беззвучном, захлебнувшемся в крови крике. Тело старухи съехало вниз, оставляя тёмные капли, медленно очерчивающие кирпичную кладку.       Хороми вздрогнула, вернувшись в тело, и осмотрела свои руки. На удивление, в этот раз они оказались чисты и даже не дрожали. Дыхание было в норме. Сбоку послышался всплеск, и она обернулась.       Мальчишка далеко не убежал, спрятавшись за углом. Видимо, там был тупик. А теперь, бросившись наутёк в другую сторону, он неуклюже споткнулся, грохнувшись в лужу. Немудрено: у него дрожали колени.       Он обернулся, глядя огромными карими глазами на убийцу. Эммит слышала и видела, как часто и поверхностно он дышал, что даже не мог вымолвить и слова. А она… Ей было нечего говорить.       ― Мне жаль.       Соврать ― всё, что она могла сделать. Она не чувствовала ни малейшего упрёка совести за то, что сделала только что. Наверное, Безумие было право.       «О, спасибо», ― отозвалось оно, довольное произошедшим.       Хороми же молча поспешила, чтобы успеть забрать хоть что-то съестное и убраться прочь. Потому что всё, что она на самом деле чувствовала, что давало ей и лёгкость в бою, и желание что-то делать для поддержания жизни, а также медленно и верно убивало её совесть ― ненависть. Огромная и необъятная ненависть, с которой не справилось даже Безумие.