***
Йоханс неспешным, но ритмичным шагом вышел из бального зала, спустился на первый этаж и сделал вид, будто покинул поместье через оранжерею в сад, где гуляли другие гости. Пройдя в стороне от шумных компаний друзей и тихих парочек, он незаметно обогнул особняк, и, минуя правое крыло, направился к конюшням, мимо парадной двери. ― Ох, прошу прощения, сэр! — просто, как кусок пирога. Лакей, стоящий у входа в ожидании совсем уж поздно подъехавших господ, ещё и извинился перед Дицем за то, что тот в него влетел. А в рукаве у Йоханса уже оказались запрятаны ключи, что в кармане у слуги секундой раньше создавали складки, едва ли заметные неподготовленному глазу. Однако, украсть — дело несложное. Вернуть украденное до того, как заметят пропажу — вот, что было той ещё задачкой. И тут ему и понадобится помощь. Обменявшись поклонами и извинениями, Диц нарочно упомянул, куда держал путь, перед тем как покинуть лакея. ― Простите, великодушно, ещё раз простите… Хотел проверить экипаж и кучера в стойлах… Задумался, не заметил… Отделавшись от слуги, столь виновато ему раскланявшегося, он поправил аскот и платок в нагрудном кармане, за которым припрятал связку ключей. А вот и конюшни. Йоханс, не сбавляя темпа, взглядом прошёлся по пустующим козлам их экипажа, а затем под колёсами: не видно ли с другой стороны не одну пару ног? Но, нет, Фредерик лишь спокойно раскуривал цигарку в гордом одиночестве. Прежде, чем тот успел издать хотя бы вопросительное: «М?» ― Диц похлопал себя по карману. ― Фредерик, я иду осмотреть комнаты, а вы, ― деловито распорядился он, ― идёте и забалтываете лакея у парадной двери. ― Пф, и всё? ― Желательно очень ненавязчиво узнать, можно ли его соблазнить парой крон, ― сделал соответствующий жест пальцами Йоханс. — Но пули я подменю сейчас сам. ― Ещё какие-нибудь приказы, сэ-э-эр? — закусил цигарку Фредди, сдвигая кепку на левый глаз. ― Когда я вернусь и пойду мимо вас обратно, ― кивнул его коллега, ― придумайте любой повод, чтобы полезть на него с кулаками. ― Понял, ― оружейник ни капли не врал. Пояснять, что и почему просил Диц, ему не требовалось. — Тогда давай, удачи, Йоха! — хлопнув того по плечу, Фред выкинул окурок и деловито направился в сторону входа в поместье.***
Сорель всё ещё не мог точно описать свои ощущения от того, что он вновь был в компании убийцы. Но отчего-то теперь ощущения эти начинали казаться ему приятными. ― Так странно, ― отпила из бокала, который ловко на ходу вытащила из пирамиды фужеров, Эммит. — Едва ли не впервые мы с ним сходимся во мнении. ― С кем? ― Ты и сам прекрасно понимаешь, с кем, ― она подняла глаза от хрусталя бокала к хрусталю люстры и пояснила: — Здесь до ужаса… уныло. ― Вот как? — Кайнц же обзавёлся наконец абсентом. ― Ты не пытался слушать местные разговоры? ― Хм… Законодательные проблемы, благотворительность, браки, немного о женщинах, Америке и колониях, политических движениях, чёрных, китайцах, русском дворе и французской моде… Продолжать? ― Важно не то, о чём. Важно, как, — Эммит обвела бокалом помещение. — Они говорят, почти не замолкая, послушай. В запой и взахлёб. Знаешь, когда люди так говорят? Когда в их словах совершенно нет смысла. ― Ну, вот, а вы говорили, что не читаете мысли, ― усмехнулся он, позволив себе звякнуть своей рюмкой об бокал спутницы. ― Они, должно быть, убеждены, что чем извилистее сплетена речь, тем они умнее. А жонглирование мыслью так и сяк — философия, а не переливание пустого в порожнее. Но… Знаешь, что самое отвратительное? ― И что же? ― Кажется, этим очень легко заразиться, ― несколько виновато глянула на него из-под шляпки Хороми, тоже пригубив. ― Обождите, meine liebenswürdige Frau², сейчас я допью, и сия зараза распространится в полной мере и на меня, ― успокоил её Кайнц, залпом выполнив сказанное. Тут же взяв у слуги два новых бокала, один Сорель отдал своей подруге. Та наклонила голову укоризненно: ― Не налегайте так… ― Да, ерундистика... Более того, трезвый — я куда более отвратительный, разве вы сами не замечали? ― Не замечала. ― Ну, быть может, вы и правы. Но как работник — трезвый я точно ни на что не гожусь. ― Вы слишком строги к себе. У Кайнца такое заявление от неё вызвало только кривую усмешку. ― Позволите глупый вопрос? ― Давайте попробуем. ― Который вам год, фройлян? Я ведь так и не спрашивал ни разу. Тяжёлые серьги дрогнули, когда она хотела повернуть голову, но в последний момент не стала. ― Девятнадцатый. ― Ну и ну, ― покачал головой сам Сорель. — А я полагал, всё-таки меньше. ― Вы разочарованы? — Хороми допила шампанское, и приняла предложенный другом абсент, впрочем, сразу к нему не приступая. ― Нет, что вы. Просто удивлён. Мне казалось, вам, ну… положим, шестнадцать. ― Должно быть, вас спутала моя обычная одежда, ― Эммит заприметила на столе тарталетки и, перед тем как сделать глоток из бокала, обзавелась закуской. — Она у меня действительно ещё с тех времён, когда мне было около пятнадцати. ― Дело не только во внешности, ― да, алкоголь явно начинал на него действовать. Более или менее трезвый, Сорель никогда не позволял своему языку лишних пируэтов. — Некоторые ваши убеждения, фройлян, очень… незрелые. — Заметив её резкий взгляд, Кайнц попытался оправдаться: ― Это не значит, что они глупые. Нет, напротив, вы очень даже многое понимаете. Просто они… говорят о том, что вы во многом... мыслите не рационально. Но это нормально, я полагаю. Бьюсь об заклад, пойди моя жизнь по-иному, я бы в девятнадцать лет был бы точно таким же. ― Если хотите об этом поговорить, ― голос убийцы был спокоен, но в словах появилось незримое напряжение, ― предлагаю выйти в сад. Там гораздо меньше гостей. Сорель кивнул: ― Разумеется. Стоило им спуститься к оранжерее, как Кайнц уже почувствовал себя легче, а, выйдя из-под давящих сводов особняка, наконец смог успокоить дыхание и сердцебиение. Подумав, он также отпустил руку Эммит ― раз ей неприятна близость, пусть не мучает себя. А над ними широко раскинулось ночное небо; сверчки аккомпанировали отдалённому эху музыкантов. Сорель уже успел отвыкнуть от звуков живности в тесном каменном Лондоне. Впрочем, небо и за его чертой не походило ни на шотландское: холодное и северное, с высокими морскими тучами; ни на ирландское, переливающееся блеском звёзд в тишине. Здесь небо, будто вышедшая на перекур лоретка, прикрыло прелести совершенно негодным для этого пеньюаром-заревом от поместья, не давая увидеть звёзд, но толкая фантазию дорисовать их над облаками. ― Куда направимся, фрау? — стрелок спустил свой взгляд на землю. Сад так пышно цвёл, будто и тут по травам ползли разноцветные облака из лепестков. Даже из пролеска на горизонте и вправду стелился полупрозрачный туман. ― Я… Не знаю. Хороми как всегда немного терялась от подобных вопросов, но, чтобы не стоять вот так неловко, обернулась, рассматривая что-то в темноте. Спустя мгновение Сорель догадался, что это был отцветающий свои недолгие дни сиреневый куст. Усмехнувшись, Кайнц поспешил галантно уточнить: ― Моя любезная фрау любит цветы? Эммит повернулась и весьма своеобразно окинула Кайнца взглядом. Как тогда, в его квартире на второй день, перед уходом. Но, отвернувшись, призналась, перебирая пальцами веер: ― У меня дома… Там, где я раньше жила, ― заметив за собой подобные движения, она поспешила нарочито расслабить руки и плечи, ― на всей нашей улице росли сиреневые кусты. Сирень была под моими окнами, у калитки, на заднем дворе, а в один год пришлось подпиливать ту, что ветками стала биться в кухонное окно... Не знаю, можно ли назвать подобное любовью. ― Как минимум, ностальгией? ― Не знаю, ― повторилась убийца. Её голос совсем осип, и казалось, что даже музыка из поместья звучит громче. ― А ностальгия может быть… неприятной? Кайнц решил предоставить ей шанс самой для себя ответить на этот вопрос. Однако, без внимания её настроение не оставил, предложив один из двух взятых с собой бокалов: ― Ты часом не простудилась? Выпей-ка. Она глянула на бокал, на Сореля, но затем отпила. Надо отметить, что, хоть леди и сделала лишь пару глотков, от абсента ничуть не поморщилась. ― Обождите пару секунд, ― и всё-таки, разумная часть Кайнца не смогла отговорить чувственную и захмелевшую часть. Отдав спутнице временно и свой бокал, он сошёл с тропинки, пока поблизости никого не было. Сорель не был уверен, что подобное позволено гостям, и остановился на секунду, размышляя, между белым и лиловым кустом. Очередной порыв ветра украл с ветвей миниатюрные звёзды, но далеко не унёс, рассыпав по стриженному газону и пиджаку незваного гостя. В конце концов, он решил просто отломить и от того, и от другого. Ведь убийца жалеет. Грустит по тому, чего у неё давно нет, а, может, никогда и не было. Если это мимолётное воспоминание, которое завянет уже к утру, немного успокоит её ум, полный кошмаров, которые Кайнц едва ли мог себе вообразить, то он не может пройти мимо. ― Вот, ― вслух же ничего более умного он сказать не сумел, протянув цветы Эммит. И снова этот взгляд. ― Ты с ума сошёл? ― Это ты меня спрашиваешь? ― Это слишком… Абсурдно. Никто ведь не наблюдает, ― она даже осмотрелась по сторонам. — К чему это? Сорель должен был бы сказать, наверное, «я не притворяюсь», но вместо этого вышло: ― Я так и буду стоять здесь, как дурак, с протянутым букетиком? Хороми тут же покраснела, хотя за такое поведение краснеть бы надо самому Кайнцу, и поспешила забрать у него сирень, пробормотав: ― Нет, разумеется, нет… Немного нервно, но со знанием дела она, с помощью спиц и ленты, примостила обе ветви себе на шляпку, пока её кавалер уже мысленно надавал себе тумаков за отвратительное поведение. ― Ну вот, а ты не верила, ― скорее сам себе сказал Кайнц и, когда абсент вернулся к нему в руки, опять выпил залпом. ― О чём ты? ― Не важно, ― пусть даже у него развяжется язык, но он, по крайней мере, больше не будет вести себя как неотёсанный грубиян. ― Я сказала что-то не так? ― Скорее наоборот, ― Кайнц ушёл от ответа и совершенно изменившегося взгляда Эммит, повернувшись на горящие окна. Чтобы им поскорей обо всём этом забыть, Сорель, провожая взглядом прошедших мимо гостей, произнёс: ― У меня тоже есть воспоминания о доме, которые иногда заставляют меня грустить. Возможно, не так сильно, как вас, фрау, но всё-таки. ― И… каковы же они? — его подруга задавала вопросы с неподдельным интересом, но очень осторожно, будто боялась своего любопытства. ― Вот, совсем недавно, мне под утро приснился родительский дом в Дроэде, ― ирландец с грустью оглядел опустевший бокал. — И будто бы мы с отцом собираемся на охоту... Мне недавно исполнилось четырнадцать, и у меня моё первое в жизни личное оружие — карабин Веттерли, подаренный на Рождество. Если бы мой отец знал, как я стану применять винтовки в жизни, ― криво усмехнулся стрелок, ― вряд ли бы он вообще когда-нибудь стал бы брать меня в лес. Хороми ничего не ответила и выглядела растерянной: так, будто ей было нечего отвечать. Будто у неё самой не то, что отсутствовали, а никогда и не существовали дом и родные. Потому, помолчав, она сказала невпопад, и совсем на Сореля не глядя: ― Вы знаете, ваш друг, пока вас не было, с очень настороженным видом начал меня на ваш счёт предупреждать. О ваших «прошлых грехах». ― Действительно? — изобразил удивление Кайнц. — Вы, вроде, уже осведомлены о них. ― Это верно... И я тоже сначала так подумала. А потом… Мне не показалось, чтобы он рассказывал о том, что знает «понаслышке». Голова немного закружилась: наверное, абсент давал о себе знать? Приложив пальцы к виску, Сорель устало ответил: ― Здесь не то место и не то время для подобных разговоров, фройлян. Давайте вернёмся внутрь. Я бы не отказался ещё выпить. Эммит повернулась, отчего серьги опять задрожали, отразив блики окон, и медленно покачала головой: ― Вам стоит хотя бы закусить. ― Возможно, ― не стал протестовать Кайнц. — Но давайте просто вернёмся обратно, ― и даже вновь галантно протянул ей руку. ― Пока мы ещё не зашли внутрь: вы так и не сказали, почему же вам казалось, что я младше. До того, как они подошли слишком близко к людям, Сорель успел ответить: ― Потому что своими поступками вы пытаетесь возместить что-то. ― Разве это странно? — надо же, даже не отрицает. ― Возможно, я неточно выразился. Но… мне вполне понятно, что в вашей жизни однажды случилось некое… горе, ― теперь, среди людей, слова приходилось подбирать. ― Обычно в таком случае юные леди ничего не предпринимают, становясь жертвой. А вы... ― даже поразмыслив, Сорель никак не смог перефразировать: ― Вы слишком горды, чтобы стать жертвой. ― Продолжайте-продолжайте, ― Хороми хмыкнула, будто её это не касается, ― я хочу дослушать вас до конца. Сорель хоть и понимал, что лучше было замолчать в ту же секунду, послушно продолжил: ― Но, чтобы там ни случилось, это забрало у вас… многое из того, что есть у каждого обыкновенного человека вокруг. И как бы вы ни называли то, что делаете, ― алкоголь всё больше открывал в Кайнце ораторские способности, ― оно не вернёт вам то, что вы потеряли. Он остановился у стола, взял рюмку с бренди и выпил, закусив красной рыбой. ― И что же, по-вашему, я должна была делать? — поинтересовался отстранённо шелестящий голос. ― А вот здесь уже сложнее, фрау. Что такой, как я, может вам советовать? Просто смириться, принять, и постараться жить дальше? ― Спасибо за совет, ― убийца хмыкнула, а после уколола языком, как острой льдиной: ― Очень интересно слышать это от того, кто от всех своих проблем и вовсе попросту сбегает. Сквозь зубы набрав воздуха, Кайнц секунд пять думал прежде, чем сдаться и произнести: ― Единственная моя проблема — это бессонница, фрау. Хороми одарила его пристальным, прожигающим взглядом в лучших своих традициях. ― Отрицание — это тоже побег. И вдруг она резко отвернулась, наклонив поля шляпки ближе к носу, кося глаза вбок. Сорель увидел в дверях импровизированного буфета джентльмена за тридцать с чрезмерно зализанными назад волосами, и тот, несколько секунд поглядев в спину Эммит, направился к ним. ― Этот тип с начала вечера пытается меня ангажировать, ― процедила она. ― Ну так, что же вы сбегаете от своих проблем? — съязвил Кайнц. Получив ещё один прожигающий взгляд, Сорель остался вполне удовлетворён. ― О, леди, я разыскал вас, ― слегка поклонился незваный кавалер. — А где же ваш кузен? Неужели он оставил вас одну? Прежде, чем Эммит хотя бы разомкнула губы, Кайнц ответил вместо неё, многозначительно улыбнувшись: ― Нет, он передал её в заботливые мужнины руки. Судя по паузе, их собеседник явно не думал, что у приглянувшейся ему скучавшей девицы муж моложе него самого. Но отступать было некуда и тот ответил на улыбку: ― Так вы и есть супруг этой очаровательной леди? Позволите ли провести с ней один танец? Трезвый, Кайнц может быть и позволил бы, назло наглой девчонке. Но, выпив абсента, он смог сказать лишь: ― Нет, не позволю. Секундой позже он понял, как это звучало, и прибавил: ― … Мы как раз собирались сами станцевать. И постарался как можно скорее покинуть место беседы, осторожно ухватив под локоть подругу, явно от него такой «доброты» не ожидавшую. На мгновение Сорель ощутил, как её рука повисла на его, а затем всё вновь пришло в норму. Они едва успели к началу танца, сумев встать у самого краю ― к счастью Кайнца это был всего лишь вальс. ― Должно выразить мою искреннюю благодарность, ― контральто сладкое и обволакивающее слух. — Честно говоря, не только мою. ― Благодарность принята. Хоть и непривычно слышать её от вас, meine unliebenswürdige Frau³, ― Сорель до сих пор поглядывал на вторую личность подруги с опаской и недоверием. ― Ох, ты разбиваешь моё сердце, ― оно свело брови домиком, изображая крайнюю обиду, и предупреждающе задело каблуком его ботинок. От этого её кавалер невольно крепче сжал ладони, сдержанно отметив: ― Благодарность, значит, говоришь… ― Всего лишь невинная шутка, разве нет? ― Мне кажется, понятия «невинность» и «безумие» соотносятся мало. ― Как видишь, в жизни всякое бывает, ― оно чуть наклонило голову, давая разглядеть кружевные оборки на шее. — Да и, зато, понятие «шутка» и «безумие» соотносятся отлично. ― Что ж… Поспорить трудно, ― посматривая по сторонам, дабы не задеть ненароком соседей, Сорель согласился. Того джентльмена он увидел уже в другой конце залы, около другой женщины. На том и успокоился. ― И, ― продолжало Безумие, ― не думаешь же ты, будто я поверю, что ты это сделал только лишь ради нас? Когда Кайнц снова встретился глазами со второй личностью подруги, та весьма своеобразно поглядывала на него из-под ресниц. ― К чему бы вам спрашивать? Сама же вроде знаешь чужие чувства. ― Кажется, я уже говорило, что лишь чую эмоции, а не читаю мысли, ― пожало оно плечами. — Хотя порою это одно и тоже. Но в данный момент меня интересуют не твои эмоции, а то, можешь ли ты понять их сам, и, если да, то как ты их понимаешь, и как ты их выразишь. Твой ответ на мой вопрос позволил бы мне понять всё вышеперечисленное. ― А для чего тебе понимать это «вышеперечисленное»? ― Чтобы понимать тебя? — сущность в теле его спутницы с явным интересом наклонила голову. — Наши чувства — это то, из чего состоим мы и всё, что нас окружает. Ты когда-нибудь думал о том, что весь мир — это не истинные объекты и явления, а лишь то, что ты сам ощущаешь при взаимодействии с ними? ― Полагаю, нет, не задумывался. Были и другие дела, знаете ли, миледи. А вот у вас, похоже, было время на подумать? ― Ты даже представить не можешь, сколько. ― Ну… Попытайтесь донести до меня свою мудрость, ― усмехаясь, Сорель едва пожал плечами, чтобы бедняжке не пришлось ещё выше задирать руку. ― Как говаривал какой-то разумный джентльмен, лучший собеседник — хороший слушатель, ― усмехнулось Безумие. — Если подумать, любое чувство это как отражение в зеркале ― наша реакция на реальность. Более того, наши чувства создают нашу личность, и мы состоим из собственных отголосков окружающей нас действительности, разве это не занимательно, дружок? И то, что отличает одного человека от другого ― то, что он почувствует от одного и того же события. Каким он его увидит? Неудивительное мнение от сущности, различающей эти самые эмоции на вкус. ― Я вижу людей именно так. И себя почти точно так же. У меня нет собственного тела, даже мысли мои не принадлежат всецело лишь мне. Однако, что-то же должно доказывать моё существование в этом мире? И это что-то — мои чувства. Мои собственные. Ничьи больше. Кайнц ещё пытался вести их в вальсе, но Безумие и само отлично двигалось, спокойно держась за партнёра для порядка, и продолжая излагать свои мысли. ― И ты, как и все, состоишь из собственных чувств для меня, ― после этих слов, Сорель смутно ощутил, к чему Безумие завело этот разговор. Оно с едва сдерживаемой пытливостью, интересом и усердием препарировало его ум и душу, будто, не имея возможности сделать больно физически, искало в нём боль душевную. — Сожаление, неуверенность, немного ненависти к себе… кисло, да, это и так прекрасно видно. Но чего я не могу из этого понять, ― вторая личность подняла глаза, будто пытаясь выискать ответ на лице стрелка, ― как с подобными чувствами можно связать то, что ты делаешь и как себя ведёшь. ― Не очень-то я вас и понимаю, фрау, ― Сорель поступил, как всегда поступал в таких случаях: притворился дураком. Безумие приподняло бровь, а затем негромко рассмеялось и ответило так, словно только что потерпело поражение: ― Подлец! Флейта причудливо свивала свою мелодию со скрипкой сквозь ритмичные низкие вибрации виолончели и духовых. Мелодия вроде и повторялась такт за тактом, но в то же время каждую минуту то становилась тише, то набирала силы в прямом и переносном смысле, вовлекая всё больше и больше инструментов. Неспешный, осторожный и плавный вальс… От котильона с Ричардс были совсем иные ощущения. Но было ли дело в танце? Эмилия пугала. Тем, что в её власти были люди, земля и деньги. Безумие тоже пугало, однако что было у него? Только Хороми и её тело. Девичье тело, насильно приспособленное к драке и покрытое под кружевом шрамами, чужеродными бледной коже, под которой даже лёгкого румянца не скрыть. Болезненное усталое лицо, время от времени искажаемое жуткой улыбкой. Руки, оба запястья которых Кайнц без труда обхватил бы одной ладонью, должны были играть вальсы, подобные этому, а не жонглировать лезвиями. Вторая личность Эммит танцевала так же непринуждённо, как и Эмилия. Но если та при этом явно наслаждалась собой, своей лёгкостью и старалась всем показать себя, Безумию, кажется, просто нравился сам процесс. В какой-то момент оно почти закрыло глаза, вслушиваясь в музыку и продолжая размеренно покачиваться, кружась с Сорелем, и в то же время его почти не замечая. Пусть Кайнц и опасался убийцу, с ней он не чувствовал того напряжения. Наверное, так и должно быть? Ведь рядом с по-настоящему опасными людьми ты не почуешь подвоха заранее. Поэтому он, следуя примеру партнёрши, постарался просто прислушаться к нотам и собственным ощущениям. А вместо этого выходило прислушаться лишь к ней. К рёбрам, незаметно вздымающимся под тугим корсетом, рядом с его рукой на талии. К теплу, налившему пальцы леди, после того как первая личность отступила куда-то в глубину сознания. К тихому напеву контральто и запаху сирени от шляпки. Музыка стихла на минуту в который раз за вечер. Пришлось выпустить свою спутницу из рук и, обменявшись формальным поклоном и книксеном, проводить её к сиденьям у стен. ― Ох, сэр Стивенсон, ― голос Хороми, перед которой оказался хозяин вечера, окончательно вывел Сореля из собственных размышлений. ― Да, леди, я вспомнил, что обещал познакомить вас с сёстрами Уиклоу, ― доброжелательно улыбнулся он. — Только вот незадача: сегодня обе не смогли приехать. Их матушка сказала, они второй день лежат с лихорадкой. ― Жаль, ― вполне убедительно покачала головой Эммит. — Надеюсь, они лишь простудились по весне, и ничего серьёзного с ними не случится. ― О, я уверен, всё обойдётся, ― заверил её Стивенсон. — Не желаете ли вместе со своим мужем взамен посидеть у меня в рисовальной? Я познакомлю вас с моими друзьями. ― Разумеется, ― изогнула губы леди и обернулась, как бы намекая, что Кайнцу тоже нужно говорить, ― как же отказаться от подобного предложения, верно, мистер Грейг? ― Да, ― с небольшим запозданием согласился Сорель, чувствуя, как ужасно хочется спать после абсента. ― И я был бы безмерно благодарен, если бы слуги принесли в рисовальную кофе. Крепкого кофе. ― Всё для гостей, ― наклонил голову хозяин дома, и, развернувшись на пятках, скорее скомандовал, чем пригласил: ― Прошу за мной!