До петли

      ― Твои семь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов.       Сорель с интересом осмотрел похрустывающие банковские билеты — настоящие ― и на всякий случай ещё раз пересчитал монеты. К застоялому запаху табака в квартире на Болдуин-стрит прибавился аромат бинтов, йода и прокалённого железа. К заунывным романсам на пластинке — ругань Людвига, изувеченного швами, с Долтоном, их снимавшим. А Джонс, казалось, вообще не обращал на это внимания, продолжая затирать на кольце ― одном из тех, что унёс из поместья Диц — инициалы бывших хозяев.       ― Благодарствуем-с, mein Bester.       ― Вчера с Фредди шлялись?       Кайнц в поисках следов прошедшего пьянства заглянул в муть каминного зеркала, пока в чашке у коммерсанта дымилась коричневая водичка, по мнению Сореля с кофе не состоящая ни в родстве, ни в свойстве.       ― А что, так заметно?..       ― Да не по тебе, cancre! Фредерик с похмелья и исцелованный приходил утром… О, и ему пришли заказанные на тебя патроны, ― Джо, не глядя, махнул рукой на гнёздышко оружейника в углу и в очередной раз сдвинул очки с переносицы, чтобы без линз рассмотреть кольцо. — Как покутили-то? Не принёс нам с Людвигом интересных историй?       ― О-о-о, хочешь сказать, Фред был нем как могила?       ― Тяжело в это поверить… Ёб твою, Долтон! — ругнулся Бетти с дивана позади, ― …Но это истинно так.       ― Придержите язык, голубчик, ― изобразил профессора аптекарь, когда влажная нить в пинцете завилась подобно червю в грачином клюве. ― А то я могу и ещё больней. Кто ж вам виноват, что так тянули и всё вросло по самое не балуй? Ещё пять дней назад сказал: пора снимать…       ― Пять дней назад ещё кровить могло!..       Сорель усмехнулся, опускаясь к коробкам в углу: пять брикетов для винтовки, в каждом четыре ряда патронов по восемь на один магазин и сбоку приписка: «Кордит!»       ― После лапаротомии бы уже давно сняли швы и продолжили реабилитацию, а тут вон и брюшину особо не задело. Чёрт побери, у меня роженицы быстрее оправляются… ― Долтон закатил глаза на секунду, но дело своё продолжил, чикая изогнутыми ножницами.       По ту сторону граммофонной иглы невидимый клавишник прожимал аккорды отрывисто, но осторожно и неспеша, как кошка, коготком играющая с пойманной птицей. Фортепиано отзывались гулкие струны контрабаса, вокалист, поющий не разборчивее табора цыган под хмельком, и мычащий под нос Джонс.       ― Да я бы с радостью прошвырнулся хотя бы до Челс… Ауч!       ― До Камдена максимум, ― аптекарь выдернул последний стежок из свежей, розовой кожи и придирчиво осмотрел. — Не дальше. Но прогулки будут полезны, а то ещё с чьей-то тягой на курение выйдет или застойная пневмония, или чахотка.       ― Ла-а-адно, ― Бетти потёр рисованную чашу, где среди конопатых точек теперь прятались алые рубцы. — Эй, Кайнц! Проводишь старого больного еврея до табачной лавки?       Сорель убрал в футляр ещё семь упаковок 455 Webley — хоть их пока выпускали с чёрным порохом — и обернулся.       ― Ты не еврей, не старый, идти нам не до табачной лавки явно, да и я не Фредди тебе за папиросами бегать… Но провожу, куда ж я денусь.       ― Вот и славно! А то этот поганец мне сегодня в издёвку оставил одну-единственную штучку, ― рана зажила, а смеялся Людвиг ещё неуверенно, но хвала Господу в своей лисьей манере. Проигнорировав вздох Долтона, глава ячейки указал на каминную полку: ― Кстати, подай-ка мне её…       ― А-а-а, так он был не в настроении, ― теперь становилось ясно, почему Фред начальству не рассказал про вечер. Сжалившись, Сорель протянул Бетти желанную дозу табака: — Собственно, вчерашнее его и огорчило маленько… ― Услыхав это, Людвиг заранее наморщил лоб и потянулся за спичками к пиджаку на ручке кресла. ― В пабе наткнулись на Джейкоба со свитой. Он там устроил сцену с обидчиком своей любовницы, впрочем, не только её… А потом заприметил нас с Фредом и решил провести допрос с пристрастием и бренди.       ― Силы небесные! — Бетховен ловко подцепил коробок в кармане пальцами. ― Патрисия паб не закрыла на отмывку от крови?       ― Нет, но прибраться его парням пришлось, ― Кайнц, постукивая пальцем по локтю, не выказал удивления, ведь глава ячейки всегда знал всё и обо всех, вот и отношения главы Хакни новостью для него явно не оказались. ― Но от нас ничего особо важного он не выцепил… Кроме как про Фредди.       ― Хреновастенько, ― весьма изящным движением от себя Людвиг зажёг спичку. С первого раза.       ― Надеюсь, mon…       Прокомментировать произошедшее Джонсу помешало громкое шипение с кончика папиросы. Прежде, чем вылетел сноп искр, Людвиг успел своевременно выплюнуть подарок оружейника. Сорель понятия не имел, чего туда догадался заложить Фредди — зависело от степени его досады на начальство ― и потому понятия не имел, есть ли смысл пытаться отскочить. Одна догадка мелькнула в его голове, и Кайнц срочно затушил разгорающуюся папиросу ботинком. Секунда, две — тишь, и только досчитав в уме до десяти, он решился осторожно отступить. Мало ли, даст доступ к кислороду и разгорится детище пиромана снова. Напряжённую тишину развеял выдох Бетховена:       ― Ну, что он упихнул туда на сей раз?       Сорель, уже более уверенный, поднял папироску с пола и повертел меж пальцев:       ― Кусок кордитового стержня. Из моих патронов.       ― А как вы поняли? — судя по лицу, Долтон не на шутку перепугался — он-то не привык к баловству Фредерика. Сорель с усмешкой указал на малюсенькое карандашное послание на гильзе папиросы: «Кордит!»       В повисшей тишине глоток «кофе» прозвучал излишне отчётливо. Джонс буднично поинтересовался:       ― И сколько вычитаю с него?       ― Стоимость одного брикета .303 British, ― распорядился Бетховен, которому аптекарь уже заканчивал накладывать повязку — скорее для порядка, чем для пользы.       ― К слову, Людвиг, когда мне ждать обещанные материалы для операционной? — пока аптекарь заканчивал, Сорель незаметно поморщился. Похмелье даже хруст свежей марли превращало в треск льдин по весне.       ― В ближайшие же дни, ― глава ячейки отбивал по ручке дивана ритм мелодии с пластинки. Совсем ему худо без табака: уже и желание избавится от лишнего гостя скрыть едва мог. — Как раз по пути до лавки поинтересуюсь у поставщика.       ― В таком случае… Буду ждать.       Долтон, по счастью, обладал достаточной проницательностью и понимал, что его дела в этой квартире окончены: быстро завернул инструменты в чистую ветошь, чтобы дома промыть, сложил в саквояж да был таков. Сорель защёлкнул за ним задвижку, затем за собой застёжки футляра и дождался хлопка двери под ногами, чтобы упасть в кресло со вздохом:       ― Джо, а вот у тебя бывало такое: просыпаешься на утро после пьянства, и не можешь вспомнить ни словечка по-английски?       ― Не хочу тебя огорчать, Кайнц, но столь дикое похмелье исключительно твоя прерогатива…       Людвиг, стоило аптекарю покинуть помещение, тут же принялся застёгивать рубашку, собираясь на выход:       ― Мда-а-а уж, Кайнц… А тебе между тем только двадцать три! Я унижен.       ― Это всё из-за шотландского виски… Зато я нашёл тебе нового клиента.       ― И что же за клиент?       ― Представь себе, мой домовладелец! Ему нужно будет вернуть украденное, и плата с благодарностями тебе обеспечена.       ― Ага! Раз твой домовладелец, значит, за мой контакт с него должок. От меня поощрительной премии не жди, ― чёртов лис сразу начал прикидывать выгоду. — Как зовут, женат, есть ли дети, кем работает и чем увлекается? — застегнув манжеты и накинув пиджак, Людвиг сразу достал из внутреннего кармана записную книжку с карандашом, внимательно слушая.       Он, как всегда, работал в своём стиле, держась пары простецких, но действенных правил. Первое из них: «Знай и помни всё о своём клиенте».       ― Оливер Палмер, за сорок. Женат, жену зовут Эвелин. Насчёт детей не знаю, не видел. Сам он, говорит, сын часовщика, но не сильно удачливый в деле отца, зато на недвижимость — талант. Увлечения? Вот уж не знаю…       ― Плохо, Кайнц, плохо! — глава ячейки с улыбкой погрозил пальцем, сделав несколько пометок. — Ну да ничего, я как-нибудь вызнаю остальное сам.       ― Да? — Сорель не преминул отплатить начальнику: ― А я-то думал ты на постоянной связи с Королевской разведывательной службой. Я разочарован в вас, сэр.       ― Увы, я на постоянной связи только с твоей мамашей, ― Бетховен подмигнул ему и расхохотался, уже не придерживая живот: куда уж глупому ирландцу состязаться с ним в шутках. — Так что не печалься, мой мальчик. Итак… ― он вновь заглянул в ежедневник и отлистнул несколько страниц назад, пробегаясь глазами по строкам, ― нам нужно обойти четырёх человек.       Кайнц фыркнул для порядка, признав поражение, но тут же отвлёкся на дела насущные:       ― Скоро уже ланч, мы успеем за пол дня?       ― Я один и по двенадцать обходил, а тут нас двое. Но если после шотландского виски тебе совсем нехорошо, оставь винтовку здесь.       ― Ну уж нетушки! — Сорель поднялся с кресла, снова перекидывая ремень через плечо: — Винтовка — она как девушка…       ― Ка-а-айнц, не начинай… ― взмолился Джонс.       ― Вот-вот, mein Bester, и даму свою с тобой я не оставлю, ― ухмылка его, кажется, совсем взбесила коммерсанта.       К счастью, Бетховен уже прижал свою пушистую рыжину котелком и кивнул Сорелю на выход. Снаружи, несмотря на солнечную погоду, витали свежесть да запахи цветущих аллей, и единственное, что омрачало настроение Кайнца помимо похмелья, так это брызги от луж на полах плаща и излишне громкие птицы. Хотя последнее, вероятно, тоже последствие вчерашнего пьянства.       Глава ячейки почти сразу свернул на юг, в сторону Сити. Нужно сказать, Сорель при росте в шесть с вершком футов ходил довольно скоро, но Людвиг умудрялся его обгонять, несмотря на разницу почти в голову. Порой казалось, что Бетховен обитает в ином временном плане, и мысли в его голове тоже роятся с утроенной скоростью: вот, на полквартала обогнав Кайнца, он задел плечом то ли уставшего работягу после ночной смены, то ли трезвеющего к обеду выпивоху ― стрелок-то разглядел, как из ладони, поднятой в извинение, в рукав пиджака упал коробок спичек, нагло утащенный прямиком из нагрудного кармана. Заскучал подонок на диване разлёживаться, шалит! В самой походке Людвига ещё угадывались следы той плавной непрерывности, точности и пластичности движений, какими теперь обладал уже Йоханс. В их головах, похоже, всегда звучал особый ритм, которому подчинялся каждый мускул тела, скрывая шаги и шорох пальцев по чужой одежде.       Когда Сорель с Людвигом спустились до Уэнтворт-стрит, последний был уже в весьма лёгком настроении и с потяжелевшими карманами. Здесь Бетти позволил себе остановиться подле фонарного столба и оглядеть открывшийся взору рынок:       ― Эй, Сорель, глянь-ка ты, не видишь такого еврейчика в синей кепке и с тележкой?       Кайнц прошёлся глазами по ларькам уличных торговцев с их товарами на любого покупателя, и позволил себе уточнить:       ― Торгует табаком?       ― Ка-а-ак ты угада-а-ал…       ― И за этим мы сюда пёрлись?       ― Не только, ― хлопнул Людвиг по карманам.       ― Эх… Вон, в шестом ряду третий.       ― А-а-а, и точно!       Бетховен, сощурившись, тут же рванул через дорогу, а Сорель пропустил экипажи, и только после двинулся следом: всё равно начальник в его поле зрения, да и вроде как угроз поблизости нет. Хоть это не произносилось вслух, Бетти позвал Сореля вовсе не на заключение сделок, а, напротив — на их закрытие. Если для первого требовались только ораторский и дипломатический таланты их организатора, то для второго их порой не хватало, и приходилось прибегать к иным методам. Интересно, с кем из клиентов сегодня придётся поработать Кайнцу?       Людвиг впереди уже протягивал ладонь сухому мужчине, что опирался на свою повозку с добром на продажу. В ответ тот поправил драную синюю кепку, стряхнул с глиняной трубки и густой бороды пепел, невидимый на фоне седины, и с тем же угрюмым лицом пожал руку главе ячейки.       ― Ах, это таки ты, рыжая шельма!       ― Чуется, вы спутали меня со своей сестрой, Бенджи…       ― Хе-х-хе, ― закашлялся тот, ― а я надеялся, тебе наконец-таки перестали вписывать прогулы за кладбище.       ― Я сохранил свою жизнь только ради смерти от вашего покурить! — Людвиг, положа руку на сердце, улыбнулся так, что можно было разглядеть золотую коронку на месте одного из зубов. Надо сказать, имитировать акценты этот лис умел всегда, но к еврейскому говору, разумеется, питал особые чувства.       ― А что за булка хлеба с тобой, Бетти?       ― Молодой человек? Мой работник. Но не гоните волны, с ним сегодня знакомиться не обязательно.       ― Ла-а-адно. Раз вы ещё не числитесь на галерах у Харона, ― стрельнул глазом из-под кустистых бровей Бенджи, ― наверное, вспомнили про мой взять-перекинуть?       ― Ох, раз вы завели речи, ― наклонил голову Людвиг. Вторым правилом его работы было: «Не говори о деньгах. Первым».       ― «Раз вы завели ре-е-ечи», ― передразнил Бенджи. — А табаком ни взять?       ― Если стрелять нечем, таки так и произнеси через рот!       ― Ладно, рыжуля, ― махнул тот рукой. — Как обыкновенно?       ― Если это возможно.       ― Спички?       ― Когда-нибудь ты перестанешь это у меня спрашивать, ― вздохнув, Бетти похлопал себя по слегка выпирающим карманам. — Кстати, если за время моего врачевания ран ничего не переменилось…       ― Будем посмотреть! ― глаза у скупщика мгновенно заблестели, когда он кивнул за свой импровизированный прилавок, ― двигай ногами за мной, Людвиг, ― и, глянув на Кайнца, прибавил, ― а вы, молодой человек, оденьте на морду глаза и помолчите с той стороны.       Сорель от этого глаза только закатил, но послушно прождал пару минут, пока глава ячейки возился с этим старым сквернохарактерным еврейским барыгой. В один момент за телегой чиркнула спичка, а уже через полминуты оттуда вышел довольный Бетховен со свежей папиросой в зубах. Скромно распрощавшись со своим спасителем от никотиновой ломки: «Чтоб вы были мне здоровы!» ― он опять припустил по мостовой, на этот раз в обратную сторону, к Хакни.       ― Так обязательно было аж до сюда за этим шарашить?       ― Пусть Фредди сам своей фабричной шелупонью смолит, ― блаженно выдохнул его начальник, любуясь заклубившимся дымком. — Вот это — вещь! Ручная работа! От листьев и до папиросной бумаги…       ― …Кажется, ты хотел зайти насчёт заказа Долтона.       ― О, Сорель, вот туда, ― он даже обернулся, остановившись, ― я без папирос точно не пошёл бы. К тому же, ― Людвиг сделал долгую, глубокую затяжку, ― не только за этим зашёл к Бенджи. ― Кайнц снова опустил глаза к его уже полегчавшим карманам, а Бетти приложил палец к губам: ― Только Джо не говори.       ― Вот ведь! Опять оставишь все шиллинги себе, скряжина?       ― Если промолчишь, с меня бутылка…       ― …«Мариани».       ― Договорились.       ― И как, набил ему цену?       ― За трубку из слоновой кости и пару можжевеловых табакерок, искусно расписанных холмистыми пейзажами и сценами охоты, в одной из которых совершенно случайно, ― подчеркнул Бетти, ― оказался не какой-нибудь китайский, а настоящий бенгальский опиум? Обижаешь.       ― Это были две деревянных табакерки, в одну из которых к табаку ты добавил втихушку опиума из остатков, чтобы избавиться, и костяная трубка?       ― В тебе ни предпринимательской жилки, ни поэтичности! Правда, она же таки как страшненькая мамзель: голой не вдохновляет, особенно на трату денег.       Людвиг укоризненно цокнул языком. Поэтичности нет, значит?       ― Слушай, Бетти… А нам не по пути зайти в Лаймхаус?       ― А что ты там забыл?       ― Да так… Личное.       ― Только не говори, что тебя потянуло на экзотику! Хватает Фредди с его тягой на француженок. Кстати, никто так и не рассказал старому больному еврею, как прошёл вечер в поместье у Стивенсона.       Кайнц ощутил толчок под рёбра и потёр место ушиба:       ― Что ж ты у Дица своего не спросишь?       ― А не он туда свою подружку тащил. И не он в офицера при параде говном стрелял, ― пыхнул тот сквозь довольную усмешку. — Давай-давай, Кайнц, я узнаю всё и обо всех рано или поздно.       ― Что ж ты к каждой даме Фредди тогда не цепляешься, ― Сорель старательно уходил от ответа, как только умел.       ― Именно потому, что у него их вечно целый табун, а тут ты аж дело делать ей доверил! ― Людвиг замедлил шаг, давая ему поравняться с собой, а сам въелся глазами в лицо Сореля из-под полей котелка: ― Собственно, про новую подружку Фреда я уже слышал, он нахваливал и называл её, помнится, «сердце моё». На моей памяти других девиц он звал ну разве что «эта прелесть», и то потому, что забывал имена. А ты всё упорно молчишь и молчишь — совсем, даже и имени не назовёшь.       ― Вот потому, что нечего втягивать во всё это женщин, и не говорю, ― принизил голос Кайнц. — Я позвал один раз, чтобы сэкономить, а ты поди думаешь, что теперь можно потихоньку бедняжку втянуть? Или ты что, Alter Fuchs, боишься, уйду из ячейки? Не беспокойся: жениться и остепеняться я в ближайшее время не планирую, а эта, как вы её зовёте, «подруга» мне позавчера и вовсе чуть… пощёчину не влепила, ― конечно, он чуть смягчил обстоятельства, но по счастью угадал, что волновало начальника. Бетти сразу же отступил.       ― О, так вот что вместо обыкновенного бордо ты аж «Мариани» запросил, ― понимающе прикрыл глаза тот. — Ну ладно, ладно… Всё равно ведь, если не разойдётесь, прознаю, что за девица смогла сместить в твоём сердце винтовку… Впрочем, с женщинами надо бы заканчивать — пора работать!       Насколько понимал Сорель, они стояли в районе подле Фаррингдона, но здешних улиц он узнать ещё не успел. Поезд качал обветшалый виадук над сизыми крышами и вытряхивал из гнёзд в тени арок стрижей, серпами крыльев взрезавших снопы дыма. Синицы и воробьи вторили их свисту из лиственной ряби аллей внизу, и птичий гам стоял почти невыносимый ― казалось, он даже перебил стук колёс с дрожью брусчатки. Всё это забралось в самые уши и запульсировало в голове новой порцией боли с ударами поршней, выдохами дыма и стрижиной паникой.       ― У тебя заряжен? ― взгляд Бетховена падал на узенький трёхэтажный домишко в щели между опор.       ― Естественно…       ― Проверь.       Щелчок рамы в кармане сразу утихомирил птиц в ушах. Экстрактор чуть подтолкнул патроны из камор наружу — достаточно, чтобы нащупать пальцами в перчатках.       ― Заряжен, сказал же.       ― Славно. Я постараюсь всё уладить, но будь готов к тому, что всё пойдёт…       ― Auf Einer Fotze?       ― Если я правильно тебя понял, то да.       ― Эх, жаль, штык у меня отняли… Нужно выпросить новый у Фреда! ― Кайнц раздосадовано похлопал себя по бедру, куда при иных обстоятельствах повесил бы ножны. — Будут какие-то особые указания?       ― Не-а. Ты умный мальчик, сам знаешь, что и когда делать. Хотя-я-я… ― В руке у вздохнувшего Бетти оказалась поблёскивающая гинея. Ловкое движение большого пальца, секунда полёта, и монета легла между ладоней. Сорель уже был слишком опытен, чтобы вестись.       ― Там со всех сторон орёл.       ― А вот и нет, ― подмигнул ему Людвиг и вложил в руку. — С ребра она наточена. Не штык, но я уверен: найдёшь, как ею воспользоваться.       ― Возврат?       ― Оставь себе, у меня ещё. Всё равно ж не настоящая… И хватит глупых вопросов, молодой человек! Быстрее начнём, быстрее закончим.       Бетховен заранее снял котелок ― видать, внутри человек важный ― но вместо того, чтобы зайти в дом, скользнул в дворовую арку. Над их головами снова мелькнула смазанная птичья тень, испуганная приближением людей, и, слишком бдительный, Сорель вздрогнул. Однако им по-прежнему ничего не грозило, только мальчишки играли под деревом. Людвиг кивком дал тем понять, чтобы шли отсюда, и этого оказалось на удивление достаточно. Ну или парнишки попались очень понятливые.       Когда между домов они остались вдвоём, Бетти пошарил рукой за одной из досок и достал то, что едва ли можно было назвать ключом ― настолько этот кусок металла проела ржавчина. Людвиг, конечно, поковырялся этим в замке ради приличия, но уже через полминуты с досадой выплюнул окурок на траву и огляделся. Шляпа оказалась в руках у застывшего Кайнца, а начальник перемахнул через низенький соседский заборчик, чтобы присвоить себе одну из проволок с бельевой сушилки. С помощью рук, зубов, знаний, навыков и отборнейшей брани довольно скоро он придал ей подходящую для открытия замка форму.       Внутрь Бетти шмыгнул первый, услужливо повесив и оригинал, и «дубликат» обратно на гвоздик, но вместо того, чтобы идти в дом, распахнул люк в подвал. Поначалу Кайнц несказанно обрадовался блаженной, долгожданной прохладе и тишине, но до слуха добрались глухие удары, будто паровоз всё ещё не отъехал. Запахи здесь, к слову, тоже стояли совсем не подвальные: то ли уксус, то ли лимонный сок с примесью непонятного масла, мгновенно прочищавшего нос. В угольном мраке поблёскивали полки с пустыми банками да глаза Людвига, и, стоило Кайнцу спуститься, как начальник жестом приказал ему замереть, а сам скользнул к углу. Дверь в руках Бетховена не посмела и скрипнуть, только свет растёкся по щелям, рисуя очертания проёма. Едва заглянув внутрь, Людвиг пальцами беззвучно стукнул по углу — знак для Кайнца — а сам просочился туда, откуда слышались удары.       ― Кхм-кхм! — глава ячейки явно постарался обратить максимум внимания на себя, пока Сорель, перебросив футляр со спины на плечо, прижался к дверному косяку.       ― Ох, Людвиг! — внутри стрелок насчитал всего двоих. Говорил немолодой уже джентльмен, читавший свежую газету под светом керосиновой лампы. — Напугал, так и копыта двинуть недолго, у меня ведь сердце уже не то!       ― Прошу меня извинить, док, я не нарочно, ― Бетховен улыбался крайне мягко и дружелюбно. Кайнц вряд ли однажды привыкнет к различиям в его манерах с клиентами и с коллегами. — Околачивался здесь по делам и вот, решил зайти да узнать: как жизнь, как дела?       ― Не так плохо, как могли бы быть, ― джентльмен перелистнул страницу, кивая на источник тех самых глухих ударов: ― К боям в августе успеем подготовится.       Взгляд Сореля без лишнего интереса зацепил второго джентльмена, помоложе, что с усердием, ритмично и, не прерываясь, избивал мешок с песком, подвешенный на крюк. Конечно же, голыми руками: в Англии любители ставок всё ещё ценили старый добрый бой на кулаках. Кто-то скажет: «Это неспортивно!» «Это традиция», — ответят англичане.       ― Эх, курить у тебя по-прежнему нельзя? — Людвиг опустился на стул напротив «дока», разглядывая его «пациента».       ― Нельзя, но выпить тебе и мне можно, ― не глядя, тот поднял из-под стола бутылку, два стакана и подвинул к гостю: ― Разлей, будь добр.       ― Всенепременно, ― оскалился Бетти и даже снял перчатки прежде, чем открывать.       ― Значит, где-то неподалёку есть у меня конкурент? — вдруг шмыгнул носом док.       ― Господь упаси, с чего такие мысли?       ― Ну должен же был кто-то тебя залатать, чтобы ты без осложнений на ноги встал, ― мужчина остался невозмутим, только оторвал взгляд от газеты. — Если шрам покажешь, я даже может быть угадаю, где он учился…       ― Ерунда, ― Людвиг спокойно улыбнулся, чуть наклонив голову под плеск содержимого бутылки, ― он даже не хирург, просто знакомый аптекарь. К тому же ты вроде бы сменил профиль на терапевта? — и ненавязчиво указал на тренирующегося: ― Единственный, кого Джейкобу в августе предложишь?       ― Я и швец, и жнец, ― по подвалу разошёлся сухой смешок. — До боя я терапевт, после — превращаюсь в хирурга.       ― Ридли, а, кстати, скоро там обед? — когда «пациент» заговорил, стало слышно его тяжёлое дыхание, хотя от дела он даже не оторвался. Кайнц прекрасно знал такое: недавно сломали нос и, кроме как ртом, вдыхать невозможно.       ― Ох, сейчас скажу…       ― Без пятнадцати два, ― подсказал Бетховен, хлопнув крышкой собственных серебряных часов.       ― Значит, ещё сорок пять минут, и миссис Брикс накроет нам на стол.       Сорель не удивился: этим ребятам на ринге бывает нужно колотить друг друга по четыре часа, а то и больше. А этот доктор Ридли, похоже, отлично знал, как тело к такому подготовить за пару месяцев.       ― Значит, ты сам же их после и латаешь? — Людвиг пригубил из стакана, стрельнув глазами сквозь стекло. — Работа не из лёгких, наверное.       ― Ну, как повезёт. Бывает, только кости на место поставить, а, бывает, пришивать лоскуты кожи на лицо… А что, есть кого поврачевать?       ― Сам же только что приревновал к другому медику, и ещё спрашивает! А я думал в следующий раз обращаться к тебе…       ― Запросто, ― пожал тот плечами, ― как раз могу вернуть долг за тот бой в обход почасовой ренты патрульным.       ― О-о-о! — Людвиг соединил кончики пальцев, улыбнувшись так довольно, что, кажется, почти облизнулся. — Это чудесно ты вспомнил!       ― Так, значит, могу вернуть услугой?       ― Хм-м-м… Можешь. Но это ещё будет ли, и чёрт знает, когда… Впрочем, могу предложить, как тебе рассчитаться без монет прямо сейчас.       ― О-о-о, ― что-то подсказывало Сорелю, что док и сам прекрасно понимал, какую игру с ним ведут. — Интересно послушать.       ― Натуральный обмен, ― Бетти развёл руками, допив из своего стакана залпом. — Отплатишь мне за ту сделку не деньгами, а тем, что я смогу продать, и мы с тобой про этот должок забудем.       Третьим правилом Людвиг гордился особенно: «Заставь клиента думать только о выгоде от согласия».       ― И что же я могу предложить столь деловому человеку? — Ридли с усмешкой сложил пальцы таким же образом, как и сам Бетти.       ― Того, что у тебя всегда в наличии. Скажем, ящичек с бутыльками морфия, ящичек с бутыльками хлороформа и ампул двадцать с кокаином. ― Говоря о Королевской разведывательной службе… Скорее это они бы с Бетховеном сотрудничали, а не Бетховен с ними.       Клиент никак изменился в лице, но Сорель явственно ощущал: с тишиной росло напряжение. Наконец, последовал ответ:       ― В наличии-то они в наличии. Но я за них должен отчитываться, ты понимаешь.       ― Устрой сцену с разбитыми пустыми банками, скажи, что кто-нибудь пробрался в подвал, чтобы выкрасть себе дозу…       ― Зачем тебе-то столько? Ты вроде бы притоны ещё не содержал.       ― А это уже дело моё, мой друг. Продам кому-нибудь, разумеется, спрос есть, уж поверь. Так что, закрываем твой должок?       ― Людвиг…       Пальцы Сореля легли на рукоять в кармане.       ― … Извини, но я вынужден отказать.       Мужчина, колотивший мешок, остановился и утёр раскрасневшейся ладонью каплю пота с носа. Ридли продолжил:       ― Поправь меня, если я ошибаюсь, но, с тех пор как мы стали общаться, ты что-то слишком лезешь в мои дела. И в мой дом, к слову, тоже пролезаешь без спросу. А теперь ещё и требуешь от меня мои же медикаменты за одну маленькую, дружескую услугу, которую, я думал, оказывал по доброте душевной.       Улыбка Бетховена из вежливой стала лукавой, но он внимательно слушал, не перебивая.       ― А Уильям, знаешь ли, должен тренироваться не только на бесчувственном мешке, ― газета без шелеста легла на стол. — Ведь у мешка не выдавишь глаз и не сломаешь и без того горбатый нос, например.       ― Доктор Ридли, ― глава ячейки спрятал руки в карманы, поднявшись, и даже не обернулся к обозначенному Уильяму, ― совершенно верно, я был неправ. И, вы знаете: я не люблю терять друзей и дорогих клиентов. Я готов пойти на уступки и сделать скидку на следующее ваше обращение ко мне в двадцать пять процентов.        «Не встревай в дрязги — прежде предложи лучшие условия», ― говорило четвёртое правило.       ― Боюсь, я не заинтересован в предложении, мистер Бетховен. Дельцов чёрного рынка много, а моя доверенность с поставщиком — одна.       Людвиг вздохнул. Поднял голову к маленькому замурованному люку, сквозь щели которого свет резал темноту под землёй. Раньше этот подвал явно использовали для хранения угля.       ― Понятно… А если я не соглашусь покинуть вашу скромную компанию, несмотря на вежливые намёки?       ― Что ж, ― покачал головой Ридли, ― оставайся. С улицы отсюда всё равно ничего не слышно.       ― Вот как… Послушай, мой друг. Мне бы очень пригодились эти… медикаменты. И боюсь, что, если я их с собой не унесу, надобность в них пропорционально обострится и у тебя.       Зубы привычно сжимают внутренний уголок губ, превращая усмешку в кривую ухмылку, а пальцы уже оттягивает рукоять и спусковой крючок. Бетховен не любил угрозы — они портили добрую репутацию организатора сделок. Для таких случаев и существуют исполнители.       Шаг из темноты на полосу света, мушка и выпрямленная рука на линии глаз, а впереди — деревянная балка, подпиравшая потолок. Вспышка, щелчок барабана, хруст щепок и эхо выстрела, ударившее в уши.       ― Это на улице тоже не было слышно?       Доктор и его подопечный, как и все, вздрогнули, втянув голову в плечи. Бетховен предусмотрительно отскочил в сторону от рослого Уильяма, чтобы не оказаться так невовремя схваченным.       ― Нужно было догадаться… ― дёрнул губой Ридли.       ― Следующим отправлю все ваши надежды на августовские победы псу под хвост, ― предупредил Кайнц, поднимая Веблэй до ладони тренировавшегося пять минут назад бедолаги.       Док замер, впившись пальцами в подлокотники и чуть ли не зашипел.       ― Oh, Scheiße! Бетти, сам бери, тут уж сколько унесём…       Он хотел спустить футляр, когда тупая боль от удара разлилась сквозь плечо по рёбрам. Сорель покачнулся, но этого, конечно, не хватило, чтобы он выронил револьвер. Тогда его схватили второй рукой и с силой дёрнули вперёд. Здоровый кулак Уильяма хорошенько потеснил диафрагму и кишки, заставил хватать ртом воздух, но не оставил возможности дышать. Тяжесть испарилась из пальцев. Новый удар ― лицом об балку ― до хруста сплющил нос. Щепки проскреблись по коже.       Сорель не питал иллюзий на свой счёт: одно дело — пьяные драки в пабах, другое — схватка с настоящим участником кулачных боёв. Однако, он не питал иллюзий и насчёт этого парня: одно дело — бой на ринге, другое — напасть на человека, который пришёл к тебе с револьвером Веблэй в кармане.       Жёсткая гинея легла между пальцев, как родная. Потерпеть ещё удар, ещё, пока не решит, что для костлявого паренька в плаще хватит, и не выпустит, напоследок ударив локтём по хребту, опрокидывая вниз. И после повернётся спиной, решив подобрать револьвер.       Росчерк спичечной искры в ладонях Людвига такой же резкий и жгучий, как росчерк остриём фальшивой гинеи по пяточному сухожилию. На чёрных перчатках слабо заблестели свежие тёмные капли и тут же смазались, когда Сорель вскочил, хватая осевшего мужчину одной рукой за подбородок, а второй — за ладонь, в которой тот держал его револьвер.       На запрокинутом лице читалась смесь из злости, бессилия и страха. Этот человек привык к ноющей боли от ударов и синяков, но едва ли он знал, что такое острая, проникающая до самых костей боль от порезов. А ещё, что такое отсутствие боли в первые мгновения после выстрела.       Вторая вспышка окрасилась ярко-алым, просвечивая плоть, к которой оказалось приставлено дуло, и кровь, торжественным салютом из ошмётков мяса и зубов окропившую половицы и предплечье Кайнца. Он пришёл сюда не за победой в бою и не за титулом чемпиона. Он пришёл сюда исполнить работу.        «Не бросай слов на ветер», ― таково пятое правило.       ― Теперь его на ринге можно будет звать не иначе как Уильям Две Дырки, ― сзади раздался смешок Бетховена и наглая затяжка.       ― Oder «Lahm William», ― облизнул кровь, заливавшую губы и подбородок, Кайнц.       Сам объект шуток свернулся позади на полу, зажимая разорванные пулей щёки. Он не кричал, только стонал и шипел сквозь влажные хрипы и пунцовую пену. Если успел прижать к нижней челюсти язык — просто счастливчик. Ридли, всё сидя в своём кресле без движения, стал похож на собственную восковую фигуру, медленно тающую каплями пота. А старый лис, пока его работника дубасили, как ни в чём не бывало сложил бутыльки в раскрытый футляр и лениво тянул папиросу.       ― Сколько здесь? — Сорель кивнул на стекло, манящее блеском из темноты, и высморкал кровь.       ― Меньше, чем я хотел, но нам хватит.       Кайнц кивнул, защёлкнул застёжки ремней и закинул позвякивающий футляр за спину. Волновал ли его оставшийся в этом дрянном подвале на полу человек? Не больше, чем встретившие их за забором мальчишки. Сорель испугался, что они что-то прознали, но, при взгляде на него, они только мерзко засмеялись, переглянувшись.       ― А ну цыц, а то окажетесь с синей задницей, а не разбитым носом! — шикнул Людвиг. Наверное, с его опытом руководства куда проще склонять людей делать то, что нужно, даже если это чёртовы дети, на которых розог не напасёшься. ― А ты иди умойся, ― он кивнул на колонку и неприятно сощурился, оглядев Сореля при дневном свете.       Сам Кайнц даже ничего по этому поводу не сказал, совершенно механически подчинившись: колодезная вода быстро возвращала телу и боль, и способность мыслить. Наклонившись к щиплюще-ледяной струе, он снова услышал птиц, ещё один паровоз, шепот мальчишек, выглядывающих из-за угла, отдалённое эхо голосов, свисток констеблей, грохот и жалобные — или жалкие? — предсмертные стоны. Вода забагрянилась.       Сорель отпрянул, раскрыл глаза…       Синицы на тополиных ветках всё так же кричали на беспокойно прыгающих воробьёв, стрижи всё так же ныряли под виадук. А под землёй корчился от боли и осознания, что на всю жизнь останется изувечен человек по имени Уильям.       Вода всего лишь смывала кровь — его и Сореля.       ― Ты чего? — распухший нос щекотнуло папиросным дымом, но его быстро вытеснил металлический привкус на языке.       ― Да… Показалось, ― Сорель отмахнулся, последний раз плеснул на лицо воды и осмотрел едва заметные, но хорошо ощутимые пятна на рукаве. — Наверное, славно мне по башке прилетело.       ― Ты смотри там, ― обеспокоенно взглянул на него из-под полей котелка Бетховен, ― а то тебя может и Долтону показать? Кажется, ты всё равно жаловался на бессонницу.       ― А что он сможет сделать? Ну, отвесит пилюль, а мне работать надо. Нет уж, Бетти, справлюсь кофе да Божьей помощью.       ― Как скажешь, ― Людвиг не стал возражать и, убедившись, что стрелок привёл себя в порядок, кивком позвал за собой. — Давай разгрузим тебя на квартире, мой мальчик, но по дороге зайдём ещё кое-куда.       Гудок ещё одного отходящего со станции состава окончательно вернул Сорелю осознание себя. Дорога дальше как раз лежала вдоль рельс, в сторону злополучного Бетнал-Грин. Бетховен вёл их так, что Сорель ощущал себя бывалым ныряльщиком: с такой скоростью от поверхности города до его социального дна они опускались.       Ближе к железной дороге, с фасада кварталов, их встречали цветы в кашпо на мытых жёнами и любовницами среднего класса окнах. Клейщики плакатов размазывали по ещё не прокопченной и не облупившейся краске на стенах расписную рекламу от любителей ар-нуво и черно-белые рекламные объявления, а сразу за ними метельщик перекрёстка раскидывал выцветшие, но приставучие клочки бумаги из-под ног прохожих. А, даже если он и не успевал, на той стороне улицы ловко начищал всем желающим сапоги и ботинки мальчишка.       Стоило миновать крепостную стену «лицевого» дома, как внутри дворов тут же находились и попрошайки, и бродяги, и пьяницы. Почти в прямом смысле угольная, грязь брызгами въедалась в штаны и полы плаща, а кое-где через лужи мостами перекинулись прогнившие доски — вот уж где истинная гордость градостроителей Лондона! Ни о каких цветах на окнах тут не было и речи, а иногда и о стёклах тоже: просто заколоченные ставни, чтобы не дуло в непогоду. Дым из приземистых домишек стелился сразу, как выходил из труб, мешаясь со смоляным смрадом, и прятал прохожих впереди, отчего Сорель чувствовал себя крайне неуютно: каждый медленно чернеющий силуэт в этом тумане мог оказаться недругом. Неуёмный щебет перелётных птиц сменился давящей тишью, прерываемой натужным карканьем и хлопками жёстких перьев над головой. Проклятые птицы!       К счастью, на пятое или шестое такое «погружение» Людвиг постучался в один из домов прямо в сердце очередной беднячьей крепости. Открыли им нескоро и явно неохотно. Из-за двери высунулась немытая физиономия парнишки, и больше четырнадцати Сорель бы при всём желании ему не дал.       ― Уходите! — чёрные, вьющиеся и блестящие волосы запрыгали вокруг лица, когда он в сердцах качнул головой.       ― Мать дома? — невозмутимо поинтересовался Бетховен.       ― Не твоё собачье дело, ― зашипел наглец.       ― А по заднице, щенок? — приподнял бровь глава ячейки. — Впрочем, похоже, дома… Мадлин! — крикнул в щель Людвиг и чуть не лишился горбатого носа, когда парнишка поспешил захлопнуть дверь, судя по звуку, подперев с той стороны.       Старый лис лишь спокойно выдохнул и задрал голову. На втором этаже поскрипывала открытая ставня.       ― Моя помощь понадобится? — услужливо поинтересовался Сорель.       ― Не настолько я и старый, ― пробухтел тот, отошёл к противоположному краю узенького проулка и с разбегу запрыгнул на оградку, оттолкнувшись от которой, сумел зацепиться за выпирающую опорную балку под окном.       ― Я Долтону скажу ведь.       ― Ещё пузырёк тёмного рома к «Мариани» и ты затыкаешься, — огрызнулся Бетти, с трудом подтягиваясь до подоконника.       Сорель только ехидно посмеялся, когда начальник исчез из виду. За дверью грохнуло, будто посуда повалилась с полок, а после раздался жалобный вскрик. Дверь распахнулась, являя Бетховена, который всё с тем же спокойным видом и погрызенной папиросной гильзой в зубах вёл за ухо наглого мальчишку.       ― Заходи, ― распорядился Бетти и, только Сорель оказался в передней, выкинул юнца на улицу, выплюнул ему вслед гильзу и закрыл за ним дверь, брезгливо отряхнув руки: — Мелкий сучёныш.       ― Небось думает, что ты крутишь с его маман?       ― Разумеется, ведь просто вежливо общаться мужчина с женщиной ни в коем разе не могут, ― развёл тот руками, вздыхая, ― и, это… Ты не удивляйся ничему. Она немного… Своеобразная дама.       ― Какая-нибудь вдова немного не в себе?       ― Хуже… Спиритистка.       Сорель приподнял брови, но возмущаться ничему не стал: по крайней мере, его морально подготовили. Дом внутри, к слову, для своего расположения не так уж плохо оказался обставлен. Мебель была ещё дай Бог начала века, но, по крайней мере, она была! И это при том, что хозяйка не боялась оставлять открытыми окна. С другой стороны, связываться с человеком, который говорит с мёртвыми, а тем более с Бетховеном, он бы на месте потенциальных воров тоже не рискнул бы.       ― Лис и его охотник решили зайти ко мне на обед, поживиться? — певучий, льющийся из-за дверного проёма голос заставил их с Людвигом застыть на лестничном пролёте.       ― Как всегда истину глаголешь, милая, ― Бетховен вдруг оживился, ловко обогнул Сореля и шутливо поклонился, показываясь в дверях. — Ты…       ― …Духи говорят мне, ― осталось не очень понятным, всерьёз ли это сказано или в шутку, ― вы пришли за обещанными семью шиллингами.       Встав напротив и прислонившись к драным обоям узкого коридора, Сорель видел только спинку софы и комнату, весь пол которой занимали свечи, книги и подносы с грязной посудой. Бетти не успел набрать воздуха, как из-за спинки показалась ладонь, увешанная поддельными перстнями — даже Кайнц это понял — и указала на стол. Кожа на сгибах пальцев уже начинала морщиться, но ухоженные ногти не давали назвать возраст дамы наверняка.       ― Поищи в блюде для подношений.       ― А если стащит? — не удержался от вопроса Сорель, пока Людвиг, пожав плечами, мастерски огибал все препятствия на полу.       ― Прокляну, ― опять не ясно: шутка или не очень?       ― Ты ему ещё погадай! — глава ячейки почти рассмеялся — настолько его приободрило копание в драгоценностях.       ― Только если согласишься, чтобы и тебе тоже, дорогой Бетховен.       ― Мадлин, я же говорил…       ― А то, что ты не веришь, не значит, что не сбудется.       ― Но как же я обижу своим скептицизмом столь приятного друга и собеседника! — повернулся он и, подбросив последний из причитающихся серебряников, поймал его между ладоней. — Раз ты так умеешь предсказывать будущее с помощью мёртвых, лучше угадай, в какой руке.       Спиритистка то ли глубоко вздохнула, то ли зевнула и лениво распрямилась, бросив:       ― В заднице у себя поищи… О, пардон, в заднем кармане. — Тёмные волосы, такие же кучерявые, как и у сына, собраны на лбу лентой со звонкими бляшками и фазаньим пером. Возраст выдавали разве что морщины у глаз и то едва видимые за слоем чёрных теней, сразу омрачавших взгляд, будто у плакальщицы.       ― Ты просто уже знала заранее, ― тут же нахмурился Бетти.       ― Ну-ну, дорогуша, ― она поманила его пальцем, ― хочу узнать, что мне про тебя расскажут.       ― Посмотрим, а разболтают ли эти твои духи ещё что-нибудь… ― насупился глава ячейки, но к хозяйке дома осторожно приблизился. Действительно, как дикая лиса.       Миссис Мадлин взяла его запястье, не особо аккуратно, нужно отметить, и второй рукой стянула перчатку. Наклонила голову, повертела ладонь Людвига и так и сяк, а затем коснулась сложенными пальцами линии жизни и закрыла такие же угольные, как грязь на улице и подвал в Фаррингдоне, веки. Тонкие губы, едва тронутые кармином, нашёптывали неясные слова, не останавливаясь даже на вдохи, если она вообще дышала, и вдруг спиритистка резко отстранилась, глотая воздух. Будто из омута вынырнула. Людвиг был спокоен — похоже, обычное дело для этой женщины.       ― Прошлое, настоящее, будущее? — отдышавшись, тут же лукаво улыбнулась она.       ― Начни, откуда угодно.       ― В прошлом ты оставил своё сокровище, а потом утерял следом всё, что имел своего. Даже имя зарыто в чужой могиле. Оттого теперь и ищешь всюду, как бы только утолить свою жадность, потому что ничего, кроме нужды, у тебя не осталось.       ― Ещё более расплывчато можешь? — Людвиг ничего не выдал своим лицом, и только потянулся в карман, чтобы предложить Мадлин папиросу.       ― Как мне духи сказали, так и передаю, а что они имели в виду — Бог знает. Я ведь не для себя — для людей пророчу.       ― О-о-о, и что же полезного ты мне выдала? — и снова это отточенное годами курения движение спички от себя.       ― Я ещё не договорила, ― та затянулась: то ли пользовалась предложением, то ли это Людвиг любезностью вытягивал из неё потенциально полезные сведения. ― Мёртвые сказали, скоро тебя ждёт на пути предательство.       ― Смешно, ― хмыкнул тот, пряча спички. — Предательство на пути у того, кто предусмотрительно не заводит слишком близких друзей…       ― Если ты чего-то не видишь, милый, ― покачала Мадлин головой, ― не всегда этого не существует.       ― Вот не верю я в эту твою чепуху, а к тебе приходил бы и приходил! — вздохнул глава ячейки. — Даже такие неприятные вещи умеешь говорить слаще меня, дорогая. Да и работать с тобой одно удовольствие — возвращаешь деньги к сроку.       ― Мерси за лестные слова, дорогуша, знаю же заранее, когда ты только замысливаешь идти ко мне, ― пропела она и жестом, не оборачиваясь, поманила Кайнца. — А теперь познакомлюсь с твоим охотником. И сними перчатки сразу, соколик.       ― Духи напели, что я в перчатках? — тихонько хмыкнул Сорель, выполняя распоряжение.       ― Да нет, я сама догадалась, ― хихикнула женщина и протянула назад руку, снова поманив пальцами. — Ну же, не бойся, громом небеса не разразит.       ― Только без «соколиков», фрау Мадлин.       ― А как же тебя с такими стальными глазами ещё звать, голубчик, м? — улыбнувшись кисло, она наконец обернулась к нему лицом и, прикрыв ресницы, сжала руку.       Странное и неловкое ощущение. Сорель ждал, что почувствует что-нибудь, ну хоть покалывание какое, но всё, что он осязал, так это сухую, шероховатую женскую ладонь, пальцами давящую на пульс и ямку в пясти. Спиритистка застыла, нашёптывая, и время будто вязло на карминовых губах. В голову ударила уверенность — ясная и непоколебимая, как в смене дня и ночи, что она узнает. Про пять констеблей в Эйре, про ночи в поездах в обнимку с футляром, про бессонницу от кошмаров, про склад пустых бутылок в нижнем ящике серванта и… про леди с шелестящим голосом и измученным лицом, улыбка на котором появлялась только от чужих бед. Кайнцу хотелось выдернуть руку, отскочить, высвободиться, но сделать этого он не мог, как и отвести взгляд от подрагивающих ресниц. В один момент он понял, что захлёбывается в душном беззвучии: без птиц, без города, без собственных мыслей, без кошмарного воспоминания, без сдавливающей голову обручем боли. В ту же секунду женщина резко отстранилась, выронив изо рта папиросу, сгинаясь на софе и тяжело дыша. Карканье, шаги прохожих и даже отдалённый стук копыт и колёс по мостовым — всё вернулось на свои места.       ― Прошлое, настоящее, будущее?.. — слабо пролепетала она, нащупывая тлеющую папиросу на пыльном покрывале.       Сорель помедлил, прислушиваясь к ощущениям. Они говорили ему, что отсюда нужно поскорей уходить, но виду подать он не мог. Тогда, притворившись, что хочет лишний раз испытать провидицу, он выбрал:       ― Настоящее.       ― За твоей тенью уже спущены псы, соколик, но тайны клиентов пусть будут при них… Я ещё жить хочу, ― почти зашептала она горячо, едва набирая воздуха. — Впрочем псов тебе бояться не нужно, бойся того, кто стоит между вами. Оно страшнее собак: ещё клыкастей, ещё взлохмаченней, ещё кровожадней. От него веет холодным металлом, ржавеющим от влаги, и выделанной кожей. Духи шипят ему проклятия — в спину. Я видела что-то… Змеи? Или, может быть, угри? Ты ведь жил у моря?       ― Вы предсказываете или спрашиваете про меня, уважаемая фрау? — Кайнц постарался усмехнуться и всё равно, что кисло. Лишь бы не выглядеть, как огорошенный идиот.       ― Про тебя? — она рассмеялась сквозь зубы, сделав короткую затяжку. — Мне и духов спрашивать не надо, мужчина в чёрном плаще с окровавленным рукавом. Я же сказала, что говорю для человека, а не о нём.       ― Ну, что ж… Боюсь, это мне не очень пригодится, ― Сорель уже попятился к заветному выходу. Только бы скорее уйти из этого дома.       ― Тебе пригодится смелость, ― наконец, успокоив лёгкие, миссис Мадлин сощурила тёмные веки. — Они сказали… Когда придёт час, поставь на кон больше, чем у тебя будет. Если сделаешь — выиграешь у судьбы. Ослушаешься, ― звякнули бляшки от кивка в сторону Людвига, ― пойдёшь его дорожкой.       ― Звучит почти обидно, ― встрял сам Бетховен. — Надеюсь, теперь ни я, ни мой работник, тебе ничего не должны ещё?       ― Разве что заходить почаще, а не только за деньгами, ― смех Мадлин поскрёб гостям уши. — А если беда подкрадётся, я заранее помощи попрошу. Хотя… кое-что вы всё-таки мне должны… ― насладившись вытянувшимся лицом главы ячейки, спиритистка с ухмылкой кивнула на коридор: ― Окна закрывать за собой, Бетти.