До петли

      Бетховен на ходу перемахнул отломанные доски в заборе и пробрался внутрь «тайного» проулка, а Сорелю столь же изящно протиснуться помешал футляр. Сюда они тоже пришли вдоль железной дороги, но не потому, что так лежал их путь, а потому, что иного и не было. Кайнц крайне неуютно ощущал себя между домов и неестественно, сюрреалистично огромной сплошной стеной, когда на её вершине грохотали рельсы. Засмолённый осевшим паровозным дымом, коридор из одинаковых кирпичей казался бесконечным дурманным сновидением. Алая полоса неба высоко над головой из-за смога отдавала такой же ржавчиной, как газовые трубы, торчащие из стен домов, подле которых копались в мусоре побирушки. Свет в окнах уже горел: ночь в тени кирпичной махины наступала быстрее, и крысы, пару раз возмущённо пищавшие под ботинками, скорее искали спасительные тёмные норы. Стоило выучить для себя, что чем плотнее стоят пёстрые домишки с фасада, тем больше серых брошенных трущоб во дворах они скрывают.       ― Эй, дорогой! — заплетающийся женский язычок в таких местах обычно обращался к Сорелю, но в этот раз клиентом неожиданно выбрали Бетховена. — Не хочешь переночевать у меня?       Людвиг закатил глаза, совершенно неожиданно выдав:       ― Сколько?       ― Пять за ночь, как тебе?       ― Отлично! Тогда с тебя шиллинг, потому что я за ночь с тобой возьму шесть.       Лоретка от такого заявления даже опешила.       ― Хам! — эффектная пощёчина и демонстративно покинутое поле боя — вполне по-женски.       ― А хорошая шутка — бесценна, ― потирая поросшую щетиной челюсть, ухмыльнулся Бетти.       ― О-о-о, мы что-то забыли в борделе, да? — догнав его, Сорель поднял голову к неприметному с виду объявлению о сдаче комнат в доме.       ― Точнее Мэттью «забыл».       ― Думаешь, у него тут ещё не вытрясли из брюк все монеты?       ― Думаю, ему будет не лишним напомнить, чтобы он в следующий раз оставил хотя бы пару монет нашей ячейке. Желательно не в брюках.       Людвиг постучался, и наверняка по-особенному. Интересно, ему про это Фред рассказал или сам от кого-нибудь выведал? Дверь отворила вполне приличная с виду мисс.       ― Ох, Бетти! — Бетховен почтительно снял шляпу, чтобы женщина без затруднений чмокнула его поочерёдно в обе щеки. — Давно я тебя у Янг не видела, ты где пропадаешь?       ― Таки я наконец «себе» домой въехал, Сахарок! — заулыбался глава ячейки и галантно представил Сореля. — А это мистер Кайнц, молодой человек на меня работает.       ― А-а-а, ― сразу огорчилась «Сахарок», ― так ты по работе…       ― Ну-ну, не мокните свой нос, сладкая миледи! В конце концов прибыль вам время от времени обеспечивает как минимум один из моих парней.       ― Ой, да Фредди в кого только шиллингами не бросается, ― скрестила руки мисс. — Ладно, говори: чего ищешь?       ― Слышал, у Чарми пропадает Мэтт?       ― Ага.       ― А нонче он не у неё?       Мисс тяжело вздохнула, покачалась из стороны в сторону, раздумывая, а затем выдала:       ― А, к чёрту. Он всё равно уплатил за час и три четверти вперёд. Но эти деньги — мои, ясно?       ― Разумеется, Сахарок! — приподнял руки в знак мира Людвиг. — Уверяю тебя, у него много времени мы тоже не отнимем.       ― Да отнимайте сколько хотите, может, наконец перестанет вечера напролёт надоедать бедняжке! Не хватало мне ещё любовных побегов на голову…       ― О, слыхал, Кайнц? — Сореля напряг бы этот вопрос, если бы не его продолжение: ― Мы таки официально можем задействовать все-е-е свои полномочия.       ― Ну, быстро, ― отошла, кивая внутрь, сахарная леди, ― а то десять минут патруля уже не было.       Маленькая тёмная передняя, освещённая лишь бледной полосой из-под двери, расслабила, окуная в темноту. Свет из гостиной же острыми лучами ослепил Сореля, заставив прикрыть рукавом лицо. Люстра на высоком потолке едва заметно, ритмично вздрагивала, но никто не обращал на это внимания: под перелив хрусталя текли расслабленные, откровенные и тёплые, почти горячие разговоры между соф и кресел. Клиентов чуть ли не буквально плавило по мягким сиденьям от горячительных напитков, папирос, тлеющих над пепельницами, и ярко накрашенных проституток, заполнявших комнату душной вонью из дешёвого парфюма и шпанской мушки.       Бетховен как раз по-мастерски незаметно стащил одну только раскуренную папироску, даже не оглядываясь, и пролез через гостей на лестницу, успев не менее мастерски незаметно шлёпнуть знакомую дамочку по ягодицам. Сорель поймал на себе пару взглядов от выводка, стоящего наверху, и должен был честно признаться — в таком уютном месте иной бы соблазнился. Обычно такие дома вызывали куда меньше доверия, но здесь всё было обставлено с такой любовью, что и «борделем»-то это звать казалось оскорблением. Воистину «дом свиданий».       ― Устал на работе? — он ощутил мягкое, разгорячённое прикосновение сквозь рукав. Пальцы другой руки без вопросов забрались под воротник, расстёгивая верхние пуговицы и норовя стянуть пальто, ведь это бы точно задержало клиента внутри.       ― Миледи, боюсь, я ещё не закончил свою смену, ― Кайнц постарался аккуратно вывернуться, и глаза невольно скользнули по девушке.       Единственное, за что в ней можно зацепится — мягкость. Улыбка, покатые плечи, округлые формы — на всё это хотелось не смотреть, этого хотелось касаться. Самого Сореля тоже так просто не выпустили. С глазами, лучащимися таким же мягким лукавством, дама привстала на цыпочки перед ним, преграждая путь:       ― Тогда обещайте, что навестите меня по её окончании.       Кайнц хмыкнул. Если поразмыслить здраво: на что он вообще надеется? Что сумасшедшая убийца однажды одумается и обнаружит, будто ей очень необходимо мужское внимание? Сорель, конечно, повязан с ней этими убийствами — сам виноват — но, помогая ей, не стоило и надеяться на ответные чувства. Так что ему мешает сейчас согласиться, если он свободен? Главное, чтобы Фред не узнал, иначе жди тучу шуток.       ― Ой, ну, уговорили, мисс. Если начальство не придумает, чем бы ещё меня на сегодня нагрузить…       ― Не против, если попрошу заготовить нам местечко и выпивку, милый мистер? — она, наконец, отступила, но далеко отходить от зацепленного клиента явно не собиралась.       ― Думаю, сегодня я смогу себе это позволить, ― пробормотал Сорель, пробиваясь следом за Людвигом наверх по лестнице.       ― А что вы предпочитаете пить? Пошлём за вином? — ни на шаг не отставала дама.       ― Не поверите, у меня с собой как раз оказалась бутылочка «Мариани»… ― только перед коридором наверху он остановился: — Миледи, мхм…       ― Полагаю, мне следует оставить вас наедине с работой ненадолго? — совершенно без обиды улыбнулась она.       ― Только если вы не станете ревновать.       ― Нисколько! — напоследок коснувшись губами его щеки, она ловко протиснулась обратно к подружкам, издали наблюдавшим за их разговором.       У Сореля вышла в ответ только кривая ухмылка. Людвиг уже дожидался его в конце этажа. При первом же взгляде на работника, стукнул по подоконнику:       ― Ат второго Фредди мне не хватало!       В ответ на недоумённый взгляд Бетти только указал на щёку. До Кайнца запоздало дошло, что его отметили помадой как кое-чью собственность.       ― Что, может, из солидарности хоть подождём немного? — оттирая лицо рукавом, Сорель вполне себе слышал звуки из-за стены, и из этих звуков меньше всего в данный момент его волновали стоны.       ― Ага, и так уже недели две из солидарности ждём, чего бы ещё не прождать, ― проворчал Людвиг, соскакивая с подоконника. — Даже не постучусь ублюдку, так и знай!       ― Ты бессердечен, Бетти.       Не обращая внимания ни на слова Сореля, ни на проистекающую за дверью бурную деятельность, Людвиг с широчайшей улыбкой распахнул дверь пинком.       ― Ой, здра-а-авствуйте, молодой человек, я вас всюду искал! А нашёл в такой миловидной ле-е-еди…       ― Ёб твою, Бетховен! — под испуганное — а может быть и не испуганное — женское «ах», в комнате срочно закопошились.       ― Да нет, не мою, вроде бы.       ― Ты какого, блядь, чёрта здесь забыл?       ― Мэттью, молодой ч-ек, а вы уверены, что у вас есть деньги, чтобы так со мной говорить, а?       ― Да заплачу я за патроны! — копошение продолжилось, даже когда тень Бетховена на полу сделала шаг в сторону, выпуская из комнаты смущённую, но весьма довольную индуску, завернувшуюся в простыню хитроумным способом. Она вздрогнула, заметив в тёмном коридоре фигуру Кайнца и резко изменила направление походки. — Вот Генри мне отвалит через неделю деньжат, и там…       ― Опять будете усердно любить эту милую мисс? — в голосе Людвига что-то изменилось. Едва ощутимо, будто бы он задумался посреди разговора с клиентом. — А как же я и моя скромная организация? Боюсь, очаровательные леди в случае драки жизнь вам не упасут, молодой человек.       ― Я всё отдам!       ― Не делайте мне смеяться! Вы наивно полагаете, что гешефтмахер вроде меня поведётся на такие дешёвые фортели? Щаз-з-з, беру разбег, теряя ботинки.       ― Да что ты от меня хочешь-то, а, сраный еврей? — глухо пробубнили в ответ. — Я тут и так перед тобой без кальсон светился, где б я деньги спрятал по-твоему?       ― Даже если нет при себе, ты всё ещё можешь услужливо сопроводить старого больного еврея к себе в гости на взять-перекинуть.       ― От зараза ты…       ― Сочту за комплимент чтобы вам не разориться на компенсации…       Резкий, но не внезапный грохот перевёрнутого столика прервал главу ячейки. Хрусталь бокалов разлетелся в стороны, отчего Бетти оступился, закрывшись руками, и его легко вытолкнул из дверей джентльмен — ровесник Сорелю. Он уже рванул к выходу, когда Кайнц сделал шаг из тени, хватая того за плечи. Серебряное лезвие, стащенное из столового набора, мелькнуло под рукавом, но Сорель вовремя перехватил запястье. Мэттью вдруг ловко извернулся боком, и Кайнц получил локтем в нос, и без того пострадавший за сегодня.       ― Der Hurenpimmel!       ― Взаимно! — с ухмылкой отдал ему честь Мэттью перед тем, как выбежать вон.       ― Я к чёрному ходу, ― без лишних слов бросил Бетти, зная, что Кайнц сделает всё остальное сам. Сорель только злостно прогундел в нос об их клиенте:       ― Вот же мудак!       Избавившись от залившей ноздри крови, он быстро расправился с задвижкой рамы и перевалился через подоконник. В темноте по улице прочавкали спешные шаги, когда под ногами Кайнц нащупал черепицу эркера. Далеко по прямой улице от стрелка не сбежишь. Только вот… Нет, не время.       Сорель выхватил из кармана револьвер, поднимая правую руку на линию глаз. Вон, растолкал девчонок под огнями лавки с косметикой. Не задеть бы никого из местных…       Первый патрон пришлось потратить на предупреждение, заставившее бродящих здесь дамочек и кавалеров прижаться к стенам. Но сразу после, Мэттью, снисхождения не жди. Взять выше и чуть левее — из-за правостороннего нареза — и выждать момент. Выстрел и два всплеска слякоти: один от пули, второй от падения Мэттью.       С обратной стороны улицы его поджимал Бетховен, неспешно шагающий навстречу с уже почти докуренной папиросой. Сорель тоже решил не ждать, когда его наругает «Сахарок» за шум, и спрыгнул с эркера вниз. Опять запищало под ботинком, ну что ж такое…       ― Бля, а это больно, знаешь ли! — при приближении, Мэтт грязной ладонью поправил съехавшую трилби, чудом не замаравшуюся при падении, и подтянул раненную ногу к себе, зажимая драную линию на голени.       ― Во-первых, знаю, ― Сорель поморщился. На секунду в глазах потемнело, но он уже свыкся с этим: не впервой, потерпит. Разве что шёпот проституток за спиной, слишком громкий и отчётливый для слуха, напрягал. — Во-вторых, а чего ты ожидал? Что кончишь от удовольствия?..       ― Теперь, по крайней мере, драпануть вы не сумеете, молодой человек, ― голос Бетховена прервал их обоих. — Так что, будете ещё рыпаться или мы с вами как цивилизованные люди совершим акт честной выплаты долга?       ― Бетти! — Мэтт обернулся, буквально сидя в луже, и шикнул, случайно двинув коленом. На белой рубашке остался вымаранный след ладони, когда он от чувств стукнул себя по груди: — Бля буду, нет лишних пенсов! Вот хошь прям тут застрели!       ― Нету, говоришь…       Сорель на всякий случай потянулся к револьверу, однако жестом ему приказали сложить оружие. Во влажной тёмной тишине Бетховен поморщил конопатый лоб и затянулся. Окурок, затлевший с новой силой, осветил его лицо и заиграл недобрым огоньком в сощуренных глазах.       ― Ладно, Мэттью. Что такое эти ваши деньги? К чёрту! Я прощу тебе долг. — В лице камденского придурка отразилась такая радость, будто он в картах выиграл. Кайнц криво ухмыльнулся: легко повёлся на третье правило. — С тебя потребуется только маленькая услуга взамен.       ― Ну, вот это другой разговор! — снова подтянув оцарапанную пулей лодыжку, Мэтт, цепляясь за кирпичи, враскачку поднялся. — Чего надо? Куда идти? Кого убеждать?       ― Никуда не идти, мой дорогой мальчик, ― облизнулся лис, ― и никого не убеждать. Для такой работы у меня уже есть подходящий молодой человек. Да и действую я, знаете ли, повежливей Генриха.       Вот теперь, похоже, до него начинало доходить. А Бетховен всё с той же улыбкой затушил окурок об кирпич и отщёлкнул в грязь.       ― Кстати, о нём. Не расскажешь, что за такую работу тебе он нашёл, что ты через неделю б уже вернул мне долг?

      ***

      Начищенный медный чайник отражал огонь на плите, а запах трав пробирался в лёгкие, щекоча ноздри. Казалось, даже простуженное горло болело меньше, будто бы один только запах чёрного чая с шалфеем уже уменьшает боль.       ― Сейчас заварю тебе с лимоном, ― улыбнулась Коу. — А как горло пройдёт, ты пей чай с молоком, обязательно свежим.       ― Хорошо, тётушка, ― Эммит притворилась, что так и сделает. В конце концов, Коу ведь проявляла заботу, пусть и весьма раздражающе.       ― Ты знаешь, что снова приходил тот мужчина в пальто, мистер Кайнц? Он оставлял тебе записку…       Хозяйка лавки наклонилась над заваленным счетами письменным столом. Наконец, достала из ящика бумажку и захлопнула его, очень удачно защемив длинный рукав своего платья.       Хороми знала, что называется оно кимоно. Но на самом деле, как нельзя было назвать Коу, родившуюся здесь, японкой, так и не хотелось звать «кимоно» отрезок ткани, сшитый французской швеёй на английском станке из индийского шёлка. Такое же носила и матушка раньше. Только если у Коу оно было сиреневым, с журавлями и глицинией, то у неё было алым, с павлинами и пионами. Мама позволяла себе носить его только дома, вместо чайного платья.       Воспоминания всегда ломились в мысли здесь. Эммит, на самом деле, не очень любила приходить к Коу. Выбора у неё, конечно, особо и не было: тётушка всегда давала ей несколько пенсов, а иногда и пару шиллингов, позволявших не умереть с голода, поила чаем просто так, давала доесть то, что оставалось с ужина. И, конечно, у неё в доме всегда было, чем перевязать раны. Хороми презирала тех, кто позволял себе нагло пользоваться людьми. Но теперь — она сама делала это.       ― Вот, ― Коу подвинула к ней по скатерти записку, освободившись от хватки ящика. — К слову, у него явно был разбит нос. Я не стала спрашивать при его спутнике. Не знаешь, что случилось?       ― Наверное, просто подрался с кем-то в пабе.       Леди вздохнула неслышно, пытаясь успокоить забегавшие мысли, что возникли при взгляде на эту записку.       «Хо-о-ох, интересные мыслишки, ― Хороми постаралась не поднимать глаз, но боковым зрением слишком хорошо видела, как двинулось её собственное отражение в зеркале над камином, хотя голос всё ещё звучал в голове. — Буду знать, чем шантажировать тебя в следующий раз».       Безумие по-прежнему довольно ухмылялось в её видениях, только теперь они вдруг стали получаться у него чаще и отчётливей. Дурной знак. Если до этого она могла хотя бы различать реальность действительную и реальность, созданную Безумием в её голове, то теперь… Это обещает стать проблематичным.       Поколебавшись, Эммит всё же развернула бумагу. Лучше на всякий случай прочесть пустые слова, приносящие постыдные воспоминания, чем пропустить нечто важное.       В записке несколько строк были нещадно зарисованы чернилами, пока, наконец, не складывались в незатейливое — в духе этого человека — послание:       «Умоляю меня простить, фройлян! Я действительно поступил неподобающе, алкоголь затуманил мне ум. Но обещаю, такого более не повторится. Разве хоть раз после нашей встречи я причинял вам какое зло? Думаю, я заслуживаю хотя бы шанса на ваше снисхождение. И, пожалуйста, не исчезайте вот так. Я волнуюсь. Вы знаете, что мои двери для вас открыты в любое время».       Да, как Хороми и думала: пустые слова. Только опять хочет заманить к себе. Неужели она настолько похожа на дуру?       «Эй-эй-эй! — вторая личность потянулась, вынырнув из зазеркалья, к записке, но пальцы прошли сквозь лист. — Он там больше ничего не написал? У него, между прочим, был со мной уговор! Или ради чего по-твоему я парилось в этом грёбаном наряде весь вечер?»       Коу прошла сквозь видимое лишь Хороми Безумие к закипевшему чайнику.       ― Когда ты уже исчезнешь обратно? — одними губами прошептала Эммит за спиной тётушки.       «Надеюсь, что нескоро», ― назло ей усмехнулось оно, опираясь локтями на камин и разглядывая хозяйку лавки.       Что ж, не впервой игнорировать выходки второй личности.       ― Что-то ты совсем притихла, ― задумчиво качнула головой Коу, поворачиваясь к ней. — Что он хоть написал-то, если не секрет?       В третий раз вздохнув, Хороми быстро придумала, что ответить:       ― Не секрет. Снова хочет меня видеть.       ― М-м-м, ― потянула тётушка, тонкой струйкой заливая заварку, сперва ополоснув кипятком чайник. — Это получается… Уже третий раз почти за месяц?       Леди этот вопрос не очень понравился, потому что она предчувствовала, какие последуют за ним. Не дожидаясь ответа, хозяйка лавки продолжила:       ― Надеюсь, хотя бы с ним ты ведёшь себя… Поприветливей.       ― Угу.       Отставив чайник, Коу всплеснула руками и указала на гостью:       ― Да, надеюсь, что вот именно так ты себя с ним не ведёшь, юная леди. ― Встретив в ответ лишь молчание, тётушка не сдалась. ― Тебе девятнадцать лет, милая, пора бы уже подумывать и о семье.       ― Только если как ты, тётушка, ― Хороми остро захотелось облокотиться на стол, чтобы с усмешкой ответить, но правила приличия и непривычка улыбаться помешали, ― за моряка и из дому его вон — до Гонконга или Шанхая, а то и Австралии.       ― Думаешь, так это хорошо? — покачала та головой. — Одной жить годами? Что тебя и миссис-то не зовут, хотя вроде и муж есть? Уж сколько лет как мы лицензию на брак взяли, а я всё как старая дева и без детей… Хотя бы ты приходишь — и то не так одиноко. Был бы здесь Тору, может, тогда бы и витрину мне не разбили бы…       ― Опять? — Хороми перебила, напрягаясь. — Южане опять прошлись по лавкам и заведениям в наших доках?       Она хорошо помнит вечер, когда хотела в очередной раз зайти к тётушке. Стекло лавки и все выставленные за нею товары ― побиты, а Коу пережимает порезы на ладонях, со слезами собирая осколки собственного фарфорового царства. Тот вечер, когда она снова проявила слабость и дала Безумию волю делать, что захочет. Тот вечер, когда этот безмозглый ирландец спас её, повинуясь сиюминутному порыву жалости.       «А ненависть тогда у тебя была чертовски чистой и щиплюще-ледяной», ― промурлыкало в голове.       ― Нет-нет, что ты… ― хозяйка поспешила успокоить гостью. — Я после того говорила с Тао-сама, он обещал, что больше такого не допустит здесь.       «Ага, как же, ― лениво посмеялось Безумие, зависнув в углу над камином. — Ублюдков с Ламбета убили мы, но все лавры этому ирландскому идиоту, а плата и вовсе Тао Джуну, который это здесь и допустил. Тоже его, что ли, убить и посмотреть, что тогда заговорят?..»       ― И — не уходи от темы, мисс! — Поднос звякнул об стол, и Коу начала всё раскладывать к чаю. — Ты пойдёшь снова к нему?       ― Разумеется, нет, ― леди чуть свела брови.       ― Что значит «разумеется, нет»? — блики светильников заиграли на сервизе с бледно-голубыми розами. — Неужто он тебя чем-то обидел?       Эммит сделала долгий глубокий вдох, силясь выдать такой ответ, чтобы он и звучал правдоподобно, и не заставил тётушку продолжать. Коу, судя по взволнованному взгляду, всё заметила, а это означало, что отпираться уже поздно. Тогда Хороми решила: один коготок зацепился — птичка поймана. Правда подумать легче, чем сказать, как всё было. Наверное, выглядела в этот момент она донельзя жалко и комично, за что ещё больше себя стыдила.       «Давай, я верю в тебя! — Безумие покатывалось со смеху по каминной полке сквозь бронзовую статуэтку Дзидзо, резную Амэ-но Удзумэ и фарфоровых карпов. — Произнеси это вслух!»       ― Он хотел меня поцеловать, ― назло второй личности это оказалось сделать легче.       Коу раскрыла глаза, прекращая заливать кусочки лимона в чашках.       ― Хотел или…       Хороми сначала думала упорно молчать, силясь взять под контроль каждый капилляр на лице, но от этого, правда, крови туда приливало ещё больше. И она всё же буркнула в сторону:       ― В шею.       ― А ты была против?       ― Меня никто не спрашивал.       ― Ну… А если б спросили?       ― Конечно же, против! — Эммит чувствовала за собой едва ли не детскую обиду на тётушку. Что она там себе о ней надумала? — Это же неприлично!       ― Ну… ― Коу странно усмехнулась, прикрыв рот рукавом. И, похоже, сказала вовсе не то, что изначально задумывала: ― Так ты против потому, что это неприлично?       ― А разве этого мало?       ― Как бы тебе сказать… Я-то боялась, ты против, потому как тебе отвратительно, что тебя в шею решил поцеловать статный молодой человек, ― почти рассмеялась тётушка, присаживаясь напротив.       ― Может, и было.       Коу заглянула ей в лицо, всё так же лучась весельем. Раскосые глаза без привычных складок века всегда будто улыбались, совсем как у матушки.       ― Ох, Хороми-чан, будь бы тебе действительно противно, думаю, бедняге бы не поздоровилось. Ты у Рэн всегда была храброй, она рассказывала, как ты могла приструнить любого из соседских мальчишек…       Хороми почти ничего из того времени и не помнила. Ведь скоро ей скажут, что ей негоже и общаться с мальчишками, и иметь воображаемых друзей. Ведь это признак глупости и слабого ума, а ей нужно усердно учиться домашним делам, языку, арифметике, танцам, фортепиано…       ― Ему не поздоровилось, — заверила Эммит, не позволяя себе утонуть в омуте воспоминаний.       ― Привираешь ведь.       Леди, пристыженная, снова отвела глаза. Это дало Коу понять, что она не ошиблась. А и не ошиблась ведь: ударила Эммит его до того, как чёртов ирландец зачем-то… проделал всё это.       Коу снова повторила, качнув головой:       ― Ох, Хороми-чан… ― встав, она обошла стол, оказываясь позади гостьи, и собрала руками ей волосы.       Тётушка любила их заплетать и, хотя Эммит её прикосновения совершенно не доставляли приятных ощущений, она готова была терпеть, сжав зубы. Взамен, правда, немного повозмущавшись:       ― Не нужно, тётушка.       ― Но ты посмотри, какие у тебя они! — та приподняла ей длинные пряди, отходя назад и вместе с Хороми глядя на отражение в зеркале. Однако видели они в нём совершенно разные вещи. — Расточительство — носить такие распущенными, всем показывая. Ладно ещё раньше, но теперь пора бы уже тебе их забирать…       Эммит бы не согласилась. Собранные на голове, они были слишком тяжёлыми, слишком неудобными, смещали весь центр тяжести и заставляли шею болеть.       ― Да что в них особого… Цвет ведь, как почти у всех, ― Хороми лукавила. На самом деле, ей не нравился их цвет по иной причине.       ― А вот и нет, ― пальцами расчёсывая пушащиеся пряди, возразила Коу. — Блестят золотым на свету. Уж я-то нагляделась, пока тебе ту причёску плела, когда ты с мистером Кайнцем куда-то на вечер пропадала.       Леди постаралась проигнорировать последнюю фразу:       ― У тебя лучше, тётушка. И у матушки лучше, ― она едва не сказала «были». ― Я совсем на неё не похожа.       Да, Хороми мало что помнит из раннего детства. Но одна из ярких картин, не воспоминаний даже толком, а именно застывших в памяти образов ― матушка. В том самом алом «кимоно» с павлинами и пионами, небрежно накинутом поверх английской кружевной сорочки. Сидела перед трельяжем в их с отцом спальне, ещё заспанная с утра, расчёсывала чёрные волосы гребнем. Её ещё молодое лицо уже стёрлось из памяти, и осталась только сама уверенность в том, что она ей тогда улыбалась в отражении.       А потом тонкие руки, учившие её перебирать на клавишах упражнения Ганона, быстро иссохнут, покрываясь морщинами. Точёные скулы исчезнут за провисающей кожей, глаза потухнут в тревоге под всё ещё аккуратно выщипанными бровями и смоляные волосы до седины отполирует временем.       ― Да, наверное, ты в отца пошла, ― взглядом будто примеряя что-то её волосам, задумчиво выдала Коу. — Я его хоть и в глаза не видела, но волосы у тебя точно не от Рэн. Да и лицо… Уж не серчай: ты англичанка. Но оно и к лучшему, Хороми-чан. Нечего тебе здесь, в доках-то и на востоке ошиваться. Тебе бы в Вест-Энде гулять по променаду…       Гостья сжала пальцы на юбке.       ― Ты вот что, милая, ― продолжала плести тётушка, ― не обижайся на своего Кайнца. Он тебе зла не желает, уж поверь. Просто бывает иногда у мужчин, заносит их… А вы, тем более, тогда, наверное, гуляли, выпили… Будь он плохим человеком, он бы вещи похуже делать думал, куда как похуже, чем поцелуи.       «Ой, тётушка, ты как обычно берёшься судить, не узнав всего», ― заскучавшее, Безумие свисало над ними вниз головой с потолка.       ― Так что ты не гоняй его от себя, а сама поближе держись. Не жди, что всё только он для тебя будет делать, сама-то что, принцесса какая? А там, глядишь, через год-другой меня и на свадьбу позовёшь.       «Что скажете, ваше Высочество?»       ― А там всё и наладится. Будет у тебя дом, новая, своя семья, и дети наверняка появятся. Вот и будешь счастлива.       Эти слова снова вызвали в ней то странное, скребущее мозг, жгущее глаза и дерущее горло чувство. Хороми казалось, что она вот-вот сможет понять, додуматься, чем же это было, когда за стеной звонко оповестил о госте керамический колоколец.       ― Не говори глупостей, тётушка, ― шёпотом возмутилась Эммит. — Ты знала, что Кайнц — ирландец? Наверное, просто запьёт мой отказ дешёвым виски. На крайний случай сходит в бордель.       ― Ты мне тут таких вещей не говори! — неслышно ахнула Коу, таким же шёпотом ответив на возмущение и пригрозив ей. Теперь звякнул колокольчик уже на стойке. — Ох, вернусь — наругаю! Леди — и о таких вещах!..       Поправив кимоно, хозяйка засеменила в узкой юбке к выходу в лавку. Притушила свет в гостиной мимоходом и, оказавшись в полосе света, улыбнулась. Хороми вздрогнула, расслышав:       ― Простите за вторжение второй раз на дню, мисс Коу… Я бы хотел ещё кое-что оставить для фройлян.       ― Ох, мистер Кайнц, что-то случилось? — исчезла за дверью тётушка.       ― Нет, мэм, всё в полном порядке, ― в горле мгновенно образовался ком, стоило услышать этот голос с одновременно и по-немецки, и по-ирландски рычащим акцентом. — Просто я вспомнил, что фройлян Эммит меня кое о чём попросила.       ― Во-о-от ка-а-ак, ― недоумённо потянула хозяйка лавки, судя по звукам, достав из ящика чистый лист. — Ну, ладно, не стану лезть…       ― Да здесь ничего секретного, так… Один адрес дать хотел.       Эммит так и замерла в одной позе, слишком отчётливо слыша собственный пульс и дыхание, непозволительно, ужасно частые. Безумие делало вид, будто выглядывает из-за двери, но кого оно пыталось обмануть: всё равно ничего, кроме того, что видит Хороми, не узнает.       ― Забери его.       «А?» — обернулось оно на пятках, скользнув длинными рукавами рубашки по паркету.       ― Забери страх, ты ведь всегда это делаешь.       Оно наклонило голову, и улыбка слишком быстро покинула его лицо:       «Я не чувствую в воздухе никакого страха».       Хороми хотела ответить, но вовремя прикусила губу: газовый рожок снова разгорелся сильней, когда тётушка Коу вернулась и подкрутила его. Вид у неё был озадаченный.       ― Что же это? — глядя в бумажку, которую Кайнц даже не удосужился почему-то сложить, она подошла к столу.       Хороми нашла силы подать севший голос, хотя по телу всё ещё лилось проклятое оцепенение:       ― О чём ты, тётушка?       ― Адрес мне знаком… ― она протянула послание ей. — Совсем рядом ведь.       «Собачий остров, Миллуол, пересечение Вест-Ферри-Роуд, Ист-Ферри-Роуд и Манчестер-Роуд. Суббота, 10 часов».       Перевернув листок, Эммит скользнула взглядом по смятому углу. Отогнув, увидела едва ли заметную приписку:       «П-з №4».