До петли

      ― О, похоже, промах? — чёртова сущность не упустит возможности поглумиться.       ― Пусть бегут искать меня, пока Йоханс делает дело. ― Щелчок затвора.       ― Жаль, а твой подельник, по-моему, иного мнения.       Сорель, уже потянувшись к футляру, глянул на пакгауз, сощурившись:       ― Du feiger Scheißkerl! Я сейчас спущусь и сам прикончу этого приблядыша!       ― Если вас не прикончат раньше… ― Безумие замерло на секунду, а затем резко обернулось. Молча всматривалось темноту под ними несколько мгновений и вдруг махнуло вниз.       Кайнц дёрнулся к краю, но убийца стояла на крыше верфи, снова бездвижно, будто вслушиваясь. Ему хватило знать, что девчонка не сломала ничего — значит, позаботится о себе сама. Тогда Сорель спешно закинул свою ношу на плечо и начал спуск. Планы, как это иногда случалось, резко менялись. Не всё же танцевать на званых вечерах и позорить офицеров безопасными пулями. Похоже, ему придётся заканчивать всё одному. Хорошо, что Йоханс проник в пакгауз и открыл дверь — этого Кайнц бы не сделал. Ну, зато теперь Сорель явно сможет спросить с Джонса больше фунтов.       Земля под ногами, какое же наслаждение! Не особо разбирая дорогу, Сорель пустился между домов. Он видел краем глаз тень на фоне просвеченных луной облаков, но и пусть: пока убийца и вправду не вмешивается, ему без разницы. Нужно делать работу.       Вдруг боль под рёбрами согнула его пополам: из-за угла Сореля встретили чем-то тяжёлым в печень. Он мгновенно выбросил руку с револьвером, но одна мысль о выстреле в человека заставила сжаться желудок ещё сильней. Секунда промедления — оружие выбито из руки.       Опомнившись, Кайнц вцепился в то, чем его ударили — весло — и со всех сил дёрнул вперёд, а потом назад. Невысокий китаец с чёрной косичкой через плечо сам получил под дых, а, выпустив рукоять, пару раз по голове. Рукавом утерев вспотевшее лицо, Сорель нащупал в грязи Веблэй и, спрятав обратно в карман, кинулся к просвету в конце проулка, к лунной дорожке на воде.       Пока его сейчас ищут… Что, если Йоханса уже схватили?       После тьмы улочек луна ослепляла. Скрипящие мачты как спящие пауки в канатной паутине, но ещё страшней их сделал птичий гам. Посреди ночи чайки, уснувшие на реях, в единый миг будто взбесились, с криками взмыв в воздух при виде Кайнца. Сорель бы понял, если бы их напугал бой часов минуту назад, но…       ― Так что же, мне всё ещё не вмешиваться? — голос за спиной уже переставал так пугать.       Сорель, тяжело дыша, вгляделся в дальний конец вытянутого слепой кишкой дока.       ― Выбора у меня нет, верно? — А там, кроме Йоханса, в тумане стрелок насчитал троих. Высыпали после выстрела из соседних складов.       ― Конечно же, есть. Я ведь могу вмешаться совершенно разными методами…       ― Забудь о том, чтобы начать убивать, verdammtes Mädchen! Что угодно, но тебе нельзя...       ― Ну, неплохо для начала, ― как всегда непредсказуемо, Безумие почти прильнуло сзади. Злость, похоже, только обрадовала его. — А теперь достань винтовку.       Сорель бы возразил или хотя бы спросил: «Was?» ― но терять время было худшей из затей. Щелчок застёжек как обыкновенно нагоняет ужасную усталость на несколько секунд, а Ли-Метфорд, кажется, весит не десять, а сотню фунтов.       ― Делай всё, как обычно.       Кайнц вновь послушался. Пусть дрожащими руками, но вскинул винтовку. Так трудно сфокусировать взгляд…       ― Нет, рано. Не отводи глаз.       Контральто слишком близко, в дюйме над плечом. Пальцы настолько горячие, что он чувствует их на предплечье даже сквозь одежду, но за спиной — только холод, скользким угрём заползающий в самое нутро через позвоночник. В ружейном телескопе размытые силуэты, и от них сжимает внутренности. Движением пальца он волен взорвать их ворохом брызг.       ― А вот теперь ― не думай. Поддайся.       Горячие ладони с плеч проползли по воротнику. Одна обвила шею, другая — лоб, покрывая глаза. Шевелиться Сорель не смел, да и не хотел, на самом деле. Затылком чувствовал чужое дыхание.       Его плечи и руки внезапно расслабило. Внутрь затёк холод, мгновенно прогнавший спазм и заставивший сердце биться ровно. Всё стало пустым, лёгким и онемелым. Время, казалось, загустело, как клубящийся под крышами туман. Одобрительный, шипящий смех мурашками разошёлся от шеи по позвонкам и до самых кончиков похолодевших пальцев.       ― Смелей!       Сорель стиснул зубы. Вздор! Стрелять вслепую?       Но Безумие единственное понимает, что это больше, чем страх. Что пугает не смерть, не оружие, а что-то внутри, будто вот-вот взорвётся в голове. Если это и вправду поможет…       Щёлкнул спусковой крючок, отдача толкнула в плечо. В тишине после выстрела чужие руки отпустили глаза и шею. Кайнцу показалось, будто по лицу проползло нечто скользкое и холодное, но на коже, когда он схватился за голову, ничего не осталось. Точно так же, как и внутри.       ― Из раза в раз ты видел тот день во сне и не мог ничего изменить, убивая констеблей одного за другим. Одни и те же раны, брызги, испорченная стена и залитые кровью полы. Но ты когда-нибудь вспоминал их лица? Вообще их помнил?       Ровно. Рёбра не сводит, не мешает вдыхать глубоко и неспешно. Кровь полна кислорода, но вовсе не кипит. Она как колодезная вода остужает и ум, и сердце до онемения. Ведь стрелять нужно с холодной головой и ровным пульсом.       ― Ты не видишь в них людей. Ты знаешь, куда стрелять у цели — большего и не надо. Потому что их так просто покалечить… А ещё проще убить. И от этого страшно.       Даже мушка, единая с целиком на линии глаз, не мешала. Перед Сорелем не было ничего, кроме обволакивающей влажной темноты, мягкого сияния реки, горящего газовым светом города и трупа с дырой в груди на дальнем причале.       Когда Кайнц рывком обернулся, позади не оказалось ни чудовищ, ни демонов, ни леди. Только китаец с разбитой губой выполз из проулка и уже занёс весло. Удар отрезвляет — так раньше думал Сорель. Но вместо колких иголок в мозгу, оказавшись ничком на пирсе, всё что он чувствовал — напряжение в теле. Оно росло и множилось, а больше Кайнц не ощущал ничего, кроме слабых отголосков боли в затылке, а после ― спине и рёбрах.       Перед глазами его ладонь в перчатке — будто вовсе и не его — упёрлась в доски. Поворот, ложем винтовки ударить в колено, быстро передёрнуть затвор и снова отдача бьёт в плечо. Звуков нет: ни выстрела, ни крика.       Ноги слушались неохотно, заплетались, будто он пьян. Странно. Всё странное. Но кажется, так и должно быть? Взгляд никак не поднимается выше брусчатки под ботинками. Внимание привлекают странно отчётливые следы, остающиеся от подошв. Ну, подумаешь — кровь. Разве есть хоть один бескровный человек на этом свете? Тени мачт как стволы деревьев. Не хватает опавшей листвы под ногами, и почти как лесная дорога вдоль ручья.       Сквозь туман в голове на секунду что-то пробилось, залезло под череп, заставив замереть и почти обернутся. Но нет. Движение, замеченное боковым зрением, тянет глаз на себя сильнее.       Выпад ножом для рыбы заставил его лишь отшатнуться. «Надо же, ещё один местный. Рыбак, наверное?» ― вот и всё, что подумалось Кайнцу, когда он одной рукой схватил того за запястье, потянув, и вывернул ему локоть об своё колено. И снова он не слышал крика, только видел разинутый рот. Кричали бесноватые чайки.       Блестящее в луже, острие манило взгляд, и Сорель решил, что ему не помешает холодное оружие. Пожалуй, он соскучился по штыку. Снова движение сбоку: он среагировал раньше, чем подумал… Зря. Местный просто хотел сбежать, но теперь уж что, посидит у стенки.       ― Развлекаешься? Там, кажется, твой друг в беде. ― Проклятое контральто ― пробралось сквозь птичий гам.       Сорель резко обернулся, но лезвие в разводах крови не срезало ни одного каштанового волоса. Ветер трепал их и они, как гадюки, обвивали его рукав. Слова казались то ли непостижимо сложными, то ли излишними, то ли и то, и другое разом. Кайнц молча нырнул в туман, всё ещё сжимая ремень винтовки на плече.       За спиной ни шагов, ни дыхания, ни присутствия, но Безумие рядом, он знал. Из-за пелены проник свет фонаря, оставленного у сторожки. В густом тумане казалось, что чайки кружились прямо над головой. Пар взметнулся вместе со смазанной тенью, ведущей его, и Сорель бросился следом. Безумие исчезло, а вот перед ним возникла чернеющая в молоке тумана створка ворот.       Когда он шагнул, до сознания добрался новый отголосок боли в затылке. Тьма из пакгауза поглотила всё, что он видел.

      ***

      Боль. Усталость. Где он? Который час? Первое, что ударило в голову. Крик ― второе, что ударило в уши. Неяркий свет масляной лампы ― третье, резануло глаза.       Сорель даже не дёрнулся ― сил едва хватило приподнять голову через хруст в позвонках. Крепкие пеньковые узлы на руках и без лишних движений тёрли кожу: чего ещё ожидать от моряков? Припозднилась мысль, что рядом должна быть аммиачная селитра. Они идиоты зажигать здесь фонарь?       ― Scheiße… ― или товар уже забрали отсюда. Но и это оказалось не худшим.       Глаза с трудом сфокусировались за светом лампы, и крик повторился. Тихое ругательство Сореля ― тоже.       ― Просить дважды не стану, ― китаец, ужасно картавый, приложил почти белое лезвие к внутренней стороне запястья Дицу.       Бедняга стиснул зубы, дёрнувшись, и Кайнц увидел ещё ожоги под расстёгнутой рубашкой: на шее, руках и груди. Цинично, но он обрадовался, что лицо не тронули, Бетховен бы прикончил стрелка за потерю товарного вида Дица.       Моргая, каждый раз приходилось всматриваться в плывущие пятна реальности заново. Одно из пятен в распашной рубашке обернулось и, заметив щурящегося Кайнца, подошло. Сорелю достался безмолвный пинок в подбородок, заставивший с хрустом повернуть голову.       Пять фигур под брезентом, пропитанным тёмными пятнами крови и птичьего помёта.       Сорель зажмурился, уже готовый к новым кошмарам и бунту желудка, но… Нутро молчало. А вот подошедший китаец перебросился парой фраз на родном наречии с напарником. Кайнц, втягивая холодный влажный воздух, осмотрелся: футляра нигде нет. Уже утянули?       ― Может, хоть ты пояснишь нам, что здесь случилось? ― второй английским владел явно уверенней. Сорель не мог поднять глаз выше его рук, но и нужды в этом не было: как раз в ладони поблёскивал тот рыбный нож с застывшими разводами.       ― И с чего начать? ― мерзостный металлический привкус льётся с языка по глотке.       ― О, вариантов немало. Что хотели вынести? Для кого? Зачем было кончать сторожа, кладовщика и наших? Тогда уж и патрульным бы снёс бошки. Ты же вроде тот глазастый, от Бетховена? ― лезвие оказалось под подбородком, заставляя поднять лицо. Второй точно знал, как нож держать. Но, подумав, медленно отнял лезвие от шеи, чтобы поднять к глазам. Что ж, стрелку не привыкать к таким угрозам.       Затянувшееся молчание прервал не Кайнц, а Йоханс, снова сдавленно вскрикнув и зашипев… Нет, шипел не он. Раскалённое остриё, вогнанное ему выше колена. Нож от зрачков Сореля отдалился, когда «его» китаец бросился к напарнику, бранясь на ходу, до жути злой, ведь от бессознательного тела ответов не добьёшься.       ― Итак, теперь мне тоже просто наблюдать?       Дуновение прохлады растеклось по вспотевшей спине, но чужое дыхание обожгло ухо. Безумие всё это время было здесь?       ― Нельзя, чтобы тебя увидели, дура! ― насколько мог тихо прошептал он.       ― Твой подельник только что потерял сознание от боли. А эти двое… Вряд ли увидят.       ― К чему ты спрашиваешь меня?! ― не имея возможности крикнуть, Сорель почти захлёбывался возмущением под спор китайцев. ― Сколько уже мертво, по-твоему, дурная девчонка? Хочешь ещё больше проблем?!       ― О, дружочек, но это была только увертюра! От lugubre до vivo, оборвавшись на предпоследнем такте…       ― Сумасшедшая!       ― Ты ― тоже, ― Кайнц не видел, но знал: оно улыбнулось шире. ― Поэтому можешь услышать.       Но услышал он только треск пеньки под натиском ножа. Освобождённый, Кайнц с грохотом упал на настил, чем и привлёк внимание. Второй бросился к нему, когда в стороне звякнули свисающие цепи. Через секунду лампа брызнула в стороны осколками и маслом.       Кромешная мгла застелила глаза, но уже через пару мгновений Сорель рассмотрел очертания грузов. Шаги, едва различимое трение шёлковой ткани и взмах. Кайнц откатился, нащупав позади опору ― огромный ящик ― и как можно скорее поднялся на шатких ногах. Ещё один взмах по плечу и предплечью, которыми он закрыл лицо. Глубокий порез не худшая плата: чужое запястье теперь в его руках. Чёртов китаец предпочёл вывернуться, зато оставил ему лезвие. Потому что у него было припасено ещё одно, собственное. Вместо того, чтобы напасть или ждать нападения, Сорель перевалился через ящик и рванул между грузов, успев прижаться к нагромождению бочек спиной. Рёбра и всё, что под ними, никак не успокаивалось.       Ещё шорохи, сбоку. Дерьмо, про другого совсем забыл!       Плечо снова жжёт чужой выдох и жуткий смешок, но, когда Сорель повернул голову, рядом уже никого не оказалось.       ― Послушай, парнишка, ― голос китайца звучал через пару проходов от него, ― ты, конечно, опасный малый, но у нас здесь твой подельник. Бедолага и так без сознания от боли. Бледный, вон, вспотел. На твоём месте я бы крайне осторожно подал голос прежде, чем выйти из своего укрытия и сдаться подобру-поздорову. Искать тебя один между ящиков я не стану, а вот калечить воришке пальцы мнится мне более разумным. И времени на раздумья у тебя нет: если тыкать его стылым железом ― сдохнет бескровным. Лезвие над мизинцем левой руки, ждём…       Кажется, китаец и после продолжал его запугивать, но чем больше он говорил, тем меньше Сорель слышал его слова, зато всё громче ― плеск воды и птичьи крики снаружи. В один миг он понял, что это не Темза и не канализация, не чайки и не птицы вовсе… Поздно. Шумный прибой вместе с пульсом накатывал волна за волной, пока последняя здравая мысль не растворилась.       Он тонет в собственном бреду.       Мокрая спина заледенела, когда Сорель поднял взгляд и не сразу сумел узнать очертания девушки в тёмной фигуре на вершине горы из бочек. Взлохмаченная, клыкастая и безумная тень смотрела на него сверху, скрывая в собственной тени. Она легко перескочила дальше, без шороха или стука каблуков, будто и вправду не имела тела, скользнула по стене из высоких продолговатых ящиков, стоящих вряд как гробы в ритуальной лавке, и только когда по пути играючи коснулась чернеющей чугунной цепи ― отозвались звенья. Кайнц шёл за ней понизу, как зачарованный идиот, не зная точно: сейчас убийца такая же иллюзия, как море в ушах, или нет? Тень остановилась, развернувшись ― вскружились оборки на юбках ― и приложила палец к улыбке. Завела его в тупик и исчезла. Но, обернувшись, Кайнц углядел: футляр!       Руки сами потянулись, касаясь дублёной кожи осторожно, как леди перед объятием. Застёжки приветствовали его пальцы, и, как казалось, далеко-далеко, за ящиками, кто-то обернулся. Каждая царапина на лаке и стволе, винт и выемка ― всё знакомое и родное.       Прибой и чаек перекрыл удар курка о боёк и выстрел. Затылок и левое ухо оцарапало щепками, хотя Кайнц тут же припал к настилу. Он перестал слышать собственное дыхание и пульс, не зная точно: из-за пули, пролетевшей прямо над плечом, или из-за новой волны видений, накрывшей голову?       Сорель не думал, выдадут ли его шаги, когда огибал сложенные в кучу каретные детали. Не слышал, говорили ли опять те китайцы между собой. Но видел тень на фоне темноты за каждым новым поворотом и ясно ощущал: только она ему поможет.       В один момент Безумие не исчезло. Осталось стоять там, где стояло, только присело в пригласительном реверансе, потянув юбку вправо. Кайнц сделал шаг из-за сложенной парусины, повернулся и наставил винтовку. Вспышка от его же револьвера в чужих руках, обжигающая боль. Вспышка выстрела винтовки, отдача, почти неотделимая от пары щелчков затвора и нового выстрела.       Волны в голове в одну секунду разбушевались до шторма и откатили, словно их вытянули за ниточку из черепа через уши. Бредятина! Осадком осталось тяжёлое дыхание и сердце, стучащее по груди, будто он в лихорадке. Над Сорелем захлопали ― нет, не крылья чаек:       ― Какое фортиссимо со стаккато в финале! Из andante сразу в presto, я бы даже сказало, prestissimo…       Не слушая безумицу, Кайнц бросился к двум трупам и Дицу. Дышит! И даже все пальцы на месте.       ― Verdammt, du hast Glück, kleiner Fuchs! ― проскрипел Сорель, оглядываясь в потёмках.       Надо же, «второй» ещё жив, только говорить не может: пуля прошила легкие, и из рта и раны выходили только кровавые кашель с бульканьем. Забрав револьвер, Кайнц без слов приставил дуло к его виску:       ― Стой! ― и выстрелил. ― Он ведь мог продолжать ещё минут восемь, а то и все пятнадцать!..       Признаться, Сорель сам от себя не ожидал, но вскочил, хватая тень за горло. Нет, она ― реальна. Под его перчатками кружево воротника, под кружевом ― кожа, под кожей ― пульс, такой же бешеный, как у него самого. Но тень от собственной реальности не становилась менее взлохмаченной, клыкастой и безумной. Убийца с улыбкой встретила его, глядя прямо в глаза, будто просила. Только это и остановило Кайнца, потому что больше слушать Безумие он не желал. Что бы оно ни задумало, под его дудку он плясать не станет.       ― Ну вот… ― о, какое разочарование сразу, как он молча отступил! ― Даже не ударишь?       ― Меня учили, что женщин бить нельзя, ― недовольство Безумия просто бальзамом пролилось ему на душу, пока Сорель вернулся к Дицу, отыскивая снятую с того куртку ― не хватало снабженцу их ячейки заработать воспаление лёгких в довесок к ранам. Подумав, добавил: ― По крайней мере, пока они не нападают на меня. Но я точно знаю, что такой радости ты лишено.       ― Ну, что ж… Как пожелаешь, ― пожало оно плечами. ― Своего я всё равно уже добилось.       ― О, и чего же, позволь спросить?! Бардака? Проблем мне на голову? Йохансу пары недель лечения? ― всё-таки обернулся Кайнц, почти рыкнув.       ― Твоей ненависти, ― блеснули в темноте зубы. ― Заодно, забавно было наконец открыть тебе глаза на твою же маленькую тайну.       Сорель криво ухмыльнулся, услышав это, и снизу глянул на убийцу совершенно без слов. А после осторожно взвалил на свободное от винтовки плечо Дица.       ― Подлец! ― прошипели вслед.       ― Ты знаешь, мне это частенько говорят. ― Ворота пришлось открывать бранью, пинками и Божьей помощью.       ― Ты же врёшь: и другим, и себе. Снова.       ― Может быть, кто знает.       Оказавшись снаружи, Сорель жадно вдохнул туман. Кажется, последний раз он так радовался свежему воздуху после скарлатины, чудом и матушкиными молитвами перенесённой в детстве.       Сейчас небывалой удачей оказалось то, что их товар эти двое как раз перетаскали в свою лодку. Воду уже, похоже, начали поднимать через шлюзы в Канареечной Верфи. Прислонив Дица к стене сторожки на причале, Сорель крайне аккуратно похлопал его по щекам, приготовившись чуть что зажать рот. Не зря: сквозь ладонь Йоханс громко и жалобно проскулил. Кайнц приложил палец к губам, оглянувшись; убийца, вроде бы, исчезла. Тогда свободной рукой он достал и открыл флягу, сделал напоследок пару больших глотков и почти насильно пихнул Дицу в руки:       ― Пей, Dummkopf! Будет меньше болеть.       Пока Йоханс, тяжело дыша и морщась, заставлял себя хлебать пойло ― без лишней скромности, крепкое ― Сорель бегло осмотрел рану на его бедре. Кровь и вправду прижгло, правда от дырки в ноге беднягу это не избавило.       ― Сам встать как, сможешь?       ― Мистер Кайнц… ― на фоне следов угля Диц смотрелся ещё бледней. Дрожащий и мокрый, он не вызывал у Сореля ни малейшего желания спорить или что-то доказывать.       ― Ja, ja. Ужасный, подлый, мерзавец ― эпитеты оставь при себе. Расскажешь всё Бетти, как доберёшься.       ― …Спасибо, ― выдохнув, свёл брови тот, и отпил ещё. Голос, похоже, сорвал. ― Впрочем… всех перечисленных «эпитетов»… отрицать не собираюсь. И знать, какому дьяволу вы продали душу, чтобы… такое проделать, не хочу.       ― Хэ! ― Кайнц не постеснялся дать тому легонький подзатыльник ― в ячейке раньше никто таким жестом мелкому вору не брезговал. Особенно когда тот начинал всех обыгрывать в карты. ― Впрочем, от благодарностей не отказываюсь. Так смыться сам сможешь?       Потерев затылок ― хотя это бы Сорелю, не единожды получившему в голову, делать ― Йоханс постарался свесить ноги с причала, чтобы свалиться в лодку. Упав между вёсел, вскрик сдержал, новый скулёж ― нет, хотя винить его было трудно. Кое-как расположившись и вытянув раненное бедро, отдышался и кивнул в знак готовности.       Кайнц только прикрыл глаза в ответ и быстро отпилил рыбным ножом верёвку, чтобы не возиться с моряцким узлом. Драматичных прощаний не последовало, и под плеск вёсел в бледно-жёлтом тумане Сорель вернулся в тьму пакгауза номер четыре. Не дожидаясь, пока убийца покажется, он процедил в темноту:       ― У нас был уговор.       ― Действительно? — контральто без предупреждений оказалось позади. — Не помню, чтобы я что-то подписывало. Как я и сказало, ― смешок под ухом, ― ты — очень удобный и добрый дружочек.       Слов, которыми он мог бы разбрасываться при женщине, не осталось. А она продолжила, отстранившись и забрав рукой волосы назад:       ― В конце концов, разве теперь мы не в расчёте? Ты ведь тоже лишь желаешь воспользоваться нами. И воспользовался бы, не будь я тогда настороже. Тебе повезло, что у неё нет не только страха, но и смелости… Я бы не раздумывало.       Сорель не оборачивался и не обращал внимания на бред этой сумасшедшей. Его волновало только одно:       ― Ты первым убило их. — Стиснутые кулаки дрожат.       ― И что с того? — Безумие мгновенно отпрянуло назад. — Какое тебе до них дело?       ― А должно быть какое-то особенное дело, чтобы они были живы? — всё же он повернулся, но только чтобы заглянуть тени в глаза. Дёрнул губой: ― Если бы обошлось без жертв, Йоханс остался бы цел. Всё было бы гладко, а ты, чёртова сущность…       ― Я?! — Безумие вдруг согнулось, округлив глаза, и безудержно рассмеялось. Пальцы под чёрным кружевом простёрлись в сторону тел под брезентом. — Двое, дружочек, мои. Все остальные — твоя, ― оно распрямилось, утерев проступившую слезу, ― и только твоя работа.       Кайнц замер, прикусив губу, и свёл брови, почти прорычав:       ― Этой работы бы не было, если бы не одна полоумная сущность, которая влезла в мои дела!       ― Вот как, ― дёрнуло бровями оно, всё скалясь. И вдруг спросило: ― Так что, думаешь уже пора это всё завершать?       Сорель, сказать честно, в тот миг почувствовал настоящий ужас, глядя на убийцу, закрывающую ему путь к воротам. Он ведь заперт здесь, один в тёмном кирпичном гробу. Что бы он смог сделать теперь самому… Безумию? Тем более, что воплощением его для Кайнца стала именно эта девушка.       Безумие не боялось его глаз, ловя каждый взгляд и отвечая жуткой ухмылкой. Но вместо того, чтобы на самом деле закончить всё, достав поблёскивающий под рукавом нож, вдруг повернулось ко входу.       ― Я бы на твоём месте повременило с финалом… Маловато частей для сюиты, ― Кайнц попытался перебить, но оно, не обращая на него внимания, двинулось к дверям, перешагнув растёкшуюся как желток по тарелке голову китайца. ― Сперва увертюра: вступает неспешно, размеренно, ускоряясь к финалу. Середина должна быть ещё быстрей. Самая живая часть ― третья. И, наконец, реприза. Мы ещё даже не на кульминации. ― Створки будто вздохнули от толчка, открывая содержимое пакгауза для прикрытого жёлтого глаза в небе.       За темнеющей фигурой убийцы Сорель различил в тумане оранжевый свет фонарей на той стороне. «Успели позвать подмогу», ― до ужаса равнодушно пронеслось в голове. Скрип петель заставил рыщущие огни замереть на мгновение и после пуститься бегом под беспокойные голоса. Единственное, на что хватило нервов Сореля, так это волнение за то, успел ли Диц отгрести достаточно далеко. Сам он тут же бросился вглубь склада, надеясь спрятаться, а лучше выйти к задним воротам и бежать. Но, когда петли завыли и там, прислонился к ящикам без сил, без остановки повторяя: «Scheiße, Scheiße, Scheiße!..»       ― Передохни, дружочек. ― Оборки юбок зашелестели лишь сейчас, будто удостоились наконец разрешения. ― Здесь должно быть моё вступление. Фа мажор, сon affetto, con brio, con fortzo! На две четверти… нет, все четыре!       Безумие уже напевало мелодию, ему одному слышимую ― или знакомую ― под нос. Сорель вжался в дерево, когда подле его ног высветило огнями тени: казалось, они извивалась то ли в танце, то ли перед броском.       Убийца спокойно приподняла руки, разведя в стороны, и неторопливо двинулась вперёд. Подоспевшие, должно быть, расценили этот жест как «сдаюсь» ― их голоса шептали и спорили за стеной света. Один Сорель понимал: Безумие ступает на сцену. Сталь ножа, казалось, светилась, отражая заглянувшие внутрь бычьи глаза, и первый же взмах оставил в воздухе иллюзию следа ― палочка, достойная безумного дирижёра.       ― Брось, девчонка!       Скрипели ручки ламп как лодки на волнах.       ― Что здесь происходит?..       Шёпот катился между ящиков как прилив.       ― Чего не хватало…       Гам чуждого, крикливого языка звучал спорами птиц на берегу.       ― Ещё не вытянута доля во втором такте.       Контральто же подрагивало в предвкушении.       ― Да ты пьяна!       Пауза, как затишье перед штормом.       ― А теперь нисходящее тремоло, ― затрепетав, распахнулись прикрытые до того ресницы, ― и переход в си минор.       Тень на полу метнулась в сторону, давая свету пролиться на длинную дорожку брызг, окропившую проход между грузов. Огни отпрянули, охнув на разные тональности, а тени удлинились, напевая контральто. Кайнц ощутил, как сердце бьётся в ритм.       Шаг, шаг, шаг, перекинутое остриё рассекло воздух. Раз-два-три-четыре. Ещё три шага, нет, без остановки, а вместо металла возмущённые голоса. Их гомон растёт, вновь подобно волне, вот-вот накроет, но резко притихает, когда дирижёр велит, исчезнув из света ламп. Реприза ужаса настигает тех, кто осмелился выйти вперёд, между ящиков, и снова всё ложится на четыре доли: шаги, шаги, шаги, отпрянуть при виде тел. Пауза.       Изнутри прорастает нечто такое же тёмное и тягучее, как в пабе под считалку и ритм молотка. Хочется отвернуться, но невозможно оторвать глаз, и чем дольше смотришь, тем глубже утопаешь.       Тихий напев продолжал кружиться около одной ноты, форшлагами переливаясь выше, выше. Свет фонарей на мгновение отразился между кружева потолочных балок, когда близящиеся шаги ускорили ритм, но, кроме Кайнца, наверх никто не смотрел и контральто не слышал. А мелодия повторилась: отчётливей, торжественней, ― когда и голоса зазвучали громче, встревоженные видом продырявленных тел.       Около границы света под потолком глаз заметил движение. Прижавшись к балке, Безумие наблюдало, покачивая в такт головой. В один момент пакгауз почти затих: только люди между ящиков взволнованно совещались. Убийца прикрыла дрожащие веки — «тремоло», верно?       Лёгкие, короткие, почти беззвучные прыжки из-под крыши вниз по грузам. Это точно не видение и не бред? На несколько секунд Безумие затаилось за темнотой вместе с его пульсом: взглядом даже Кайнц не отыскал бы убийцу, но слух поймал новый минорный лейтмотив на вальсовый манер.       Он на секунду увидел её уже у ворот ― покачивалась с прикрытыми глазами, и бледные губы едва шевелились под ноты, такие высокие и печальные, что на мгновенье подумалось: неужели Эммит? Но только за ящиками к ней отрывисто зашагали — мелодия потеряла лад, искажаясь сильней и сильней.       Широкий взмах и красная дуга брызнула по настилу. Застучали каблуки и вскружились юбки, когда убийца отступила от бросившихся на неё огней. Один шаг, второй, третий — брызжет новая дуга по кругу. Освещённые красно-оранжевым руки тянулись к чёрной фигуре, но тень ведь нельзя поймать: ускользает немыслимым пируэтом. Реприза бежит уже скорее, и Безумие почти забывает дышать, пока свет бычьих глаз заставляет светиться сильнее его собственные.       То, что делало Безумие, отторгало, но то, как — вот, что притягивало взгляд. Не этому ли завидовала Эммит? Поступь каблуков звучала всё скорее, оживляя тени от ламп, и Кайнц, оглушённый собственным пульсом, не замечал ничего вокруг, пока до него не добрался случайный луч с другой стороны пакгауза.       Даже он уже не вытянул бы Сореля из тёмного омута, в котором он утоп.       ― Grave! Marciale! — эхом отозвалось в ушах.       Что-то поднимается со дна разума. Подступает к горлу, давит, душит, заставляя вдыхать сильней. И, когда свет подошёл опасно близко, Кайнц был готов к встрече. Оглушительное фортиссимо выстрела в упор, стаккато капель крови на скатанной парусине и лице. Он умел замедлить сердце перед выстрелом, а Безумие заставляло его бить барабанами, перекрывая прибой и чаек. Контральто ведёт эту арию — или вальс? ― и наслаждается каждым мигом.       Стальная палочка дирижёра измазалась, скользя по кругу и оставляя красные дуги легато в унисон с отрывистым стаккато револьвера. Каждый новый голос, вскрик — звенящие тарелки на замирающем крещендо. Пропустить несколько тактов на перезарядку, давая солистке кружиться октавами всё выше и скорей под её трепещущий, разлаженный минор, потерявший определённую тональность в этой дисгармонии.       Голова заныла от беспорядка звуков. Сорель схватился за висок, а второй рукой, не глядя, вновь зажал спусковой крючок. Интересно: его или чужая кровь осталась на коже перчаток, когда он отнял ладонь от лица? Сбоку накинулись с лезвием, но Кайнц замахнулся прикладом. Удар — нарастает валторна, удар — подкрепляет басом туба, ещё удар — поддерживает тромбон. Воздух, выскребающий лёгкие — дрожь струн виолончели и контрабаса. А чей-то вскрик — лишь высокая партия скрипки. Снова ритм барабанов пульса и треск плоти под натиском железа.       Кайнц позабыл, как считать. Не видел ни лиц, ни людей. Не чувствовал боли, жалости или злости. Просто поддался, растворившись в звуках, ныряя в тёмный и вязкий, рябящий омут с головой. Студёный, чёрный как земля на пальцах, покрытых мраморным рисунком вен; его ледяные волны зализывали раны до онемения ― только мурашки щекотали сознание, и глубина дразнила тем, что он не отыщет дна.       Справа грохотнул чужой револьвер, но, когда Сорель обернулся, дирижёр уже избавился от инструмента, нарушающего такт. Безумие металось между ящиков без устали, едва сдерживая хохот, чтобы не прерывать оркестр. Всё шире движения и улыбка, беспокойные тени на стенах лабиринта из грузов пожирают всё больше огней: один за другим…       Огонь.       Сорель без раздумий выдернул из рук у кого-то, хрипящего на бочке, фонарь, и со всей силы бросил под ноги. Зараза не желала разбиваться, но выстрел из винтовки в упор продырявил бронзовый бок, брызнувший раскалённым керосином на пропитанные кровью опилки.       Мгновенно вспыхнуло, но тени на стенах забесновались только сильней. Сквозь безумные, дисгармоничные аккорды пробрался вызывающий мурашки смех, а после он добрался и до самого Сореля через дымку. Безумие, восторженное и раскрасневшееся, на секунду оказалось перед его лицом, а после прыжками по ящикам, под которыми уже разливался огонь, унеслось вперёд. Кайнц бросился следом: он не знал другого пути.       Перед ним выскочила фигура, в страхе ищущая выход из задымившегося лабиринта ящиков так же, как и он, но тень одним прыжком раздавила её, прибив к настилу лезвием, и снова исчезла наверху. Огонь уже рос. Как бы спешно Сорель ни метался в поисках выхода, дым начинал душить, а Кайнц и так боялся сделать лишний вдох, чтобы не захлебнуться окончательно бредом.       Скрип петель! Значит, ворота там! Сорель махнул через бочки, на удачу толкнув следующий за ними ряд ящиков. С дребезгом стекла они разлетелись новой порцией опилок, вымоченных в пойле.       ― Scheiße! Scheiße! Verdammte Scheiße!       Он отпрянул, отчаянно матерясь, когда позади что-то с треском взорвалось, искрами чуть не подпалив самого Сореля. Пришлось взять короткий разбег и выйти из кольца вспыхнувших опилок. Там, где он разбил фонарь, уже что-то прогорало, с грохотом обвалившись и оборвав чужой короткий крик. Почти тут же сдавленно отозвались впереди и, выбежав к воротам, Кайнц встал как вкопанный. Только рёбра отчаянно просили воздуха.       Всё заволакивал чёрный дым и фигура, освещённая пламенем, на секунду раздвоилась, быстро собравшись в одну. Её глаза, он помнил — голубые, как лёд, но пламя наполняло их отражённым углём, ярким, неестественно-красным. Впрочем, прожигала ими она не его: мужчина в старенькой флотской куртке, пытаясь дотянуться рукой до шеи под кружевом, насадился животом на лезвие. С влажным хрустом, перекрывающим треск пожара, провернула. Выдернула, отступила по дуге.       Мешкающего Сореля толкнули в спину — так он подумал. Взметнулись опилки, под которыми по доскам прокатился выпавший из руки револьвер, и тень резко обернулась, в один рывок оказавшись подле. Тот, кто стоял за его спиной, почти сразу проскулил. Но Кайнц не смотрел ни на него, ни на Безумие, потому что видел: ублюдок со вспоротым животом дотянулся до револьвера. Господь, Дьявол, да кто угодно: лишь бы Сорель забыл, что истратил все патроны!       Выстрел, бессмысленное клацанье спускового крючка и прокручивающегося барабана; сталь бесшумно вошла в чужой податливый глаз, а дальше Сорель снова стал видеть лишь пятна. Они плясали оранжевым с красным, чёрным и синим, белым и жёлтым…       Жёлтый! Пятно сложилось в месяц за драными облаками под бой часов на церкви Святого Луки и Иоанна. Эту надкусанную луну затмевала взлохмаченная и безумная тень с бледным женским лицом, приближаясь неровно, будто хромая. Сорель обессиленно выдохнул, опуская взгляд. И тут его пульс пропустил удар. Под безумный бой колоколов кровь лилась по её сапогам. Сделав ещё пару дрожащих шагов, тень с глухим стуком повалилась на землю. Это не видение, не бред и не демон. Это и вправду была лишь больная девчонка.