hoc vince

…И вышел другой Ангел из храма и воскликнул громким голосом к сидящему на облаке: пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва на земле созрела. Откровение Иоанна Богослова

В самом центре бетонного лабиринта, среди монстров, созданных из людей, и людей, давным-давно появившихся из монстров, покоился человек, погружённый в жидкость, липкую и солёную на вкус. Человек спал. Спал и видел сны, в которых мальчик по имени Тенко постепенно учился смотреть на мир глазами того, кому однажды было дано имя Томура. В этих снах у мальчика Тенко была настоящая семья: папа, бабушка, дедушка, лучшая собака на свете, другая бабушка, совсем не похожая на бабушку, о которой им строго-настрого запрещалось говорить, а ещё — а ещё мама и сестра, пахнувшие цветами, молоком, печеньем и всем самым прекрасным и замечательным, о чём только стоило мечтать. В этих снах тот, кого звали Томура, уничтожал всё, что было ему дорого и ненавистно, и беззвучно кричал в тенях и темноте; глазами Тенко наблюдая за Отцом, он слушал голос Сестры, который в его — их? — голове раз за разом повторял строчки из эн-цик-ло-педии. Тенко хорошо запомнил их, он всегда всё запоминал. Поэтому запомнил и то, как сестра, пахнувшая цветами, содранными коленками и землёй из сада на заднем дворе, рассказала ему, что если найти и слегка прижать тихое биение, спрятавшееся у каждого из них на шее, то они заснут. Но если будут зажимать его слишком долго, то могут уже никогда не проснуться. Тенко помнил её лихорадочно блестевшие глаза, как она держалась за край своего платья, дрожа от волнения и испуга, и как горело его собственное лицо, пока они пытались нащупать друг у друга этот невидимый пульс. Томура прекрасно помнил момент, когда маленькая ручка Тенко коснулась шеи отца — так бабочка садится на протянутую ладонь. Он помнил, что это Тенко следил за тем, как чужая грудь медленно приподнималась от расслабленного дыхания, и думал о растаявшем мороженом, мёртвой крысе, которую недавно притащил их пёс, фотографии красивой женщины, прятавшейся в рабочем кабинете, и пятнах утреннего солнца, падавших на пол. Это из-за него Томура видел сны о ребёнке, который не был ими, который встретил своего Учителя, давшего ему — им? — своё имя и впервые погладившего его — их? — по голове (точно успокаивая животное, которое требовалось приручить); сны о том, как Учитель, который всегда рассказывал о ненависти и силе, придерживал жавшегося к нему незнакомого мальчишку, а Томура, заметив пристальный немигающий взгляд, изо всех сил пытался не обращать на него внимания. Что было не так-то просто, особенно после того, как он превратил в пыль липкие фантики от подсунутых ему конфет. Тем не менее, Томура сомневался в том, что ему не нравился этот сон. Особенно этот сон. Поэтому он спал. Спал многие ночи и многие дни, укрывшись в плену холодного стеклянного кокона, пока видения его не переполнились ужасом, нёсшим с собой разрушение и медленную, мучительную смерть. Но Ужас знал его боль, был его болью, и существо, которое (всё ещё?) являлось Шигараки Томурой, впитало Его и Его дары. Встретило их с улыбкой, точно мать, принимающая дитя. И снились ему чьи-то громкие, тревожные голоса, разбитые камни и багровые пятна на острых блестящих сколах, и было в нём нестерпимое желание стереть, сломать, уничтожить, и творить зло до тех самых пор, пока… Томура? Томура, пришло время проснуться.