***
Босс Варии не готовит в их первый вечер. Они выбираются в ресторан, находящийся в получасе езды от их резиденции, в котором, по словам Занзаса, изумительное вино. Тсуна озирается, сидя за столиком возле окна. На ней — бордовое шёлковое платье на несколько сантиметров выше колена. Небольшое декольте, чтобы была фантазия додумать всё самому. Длинные и не поддающиеся ни одной расчёске волосы забраны в небрежный пучок, и несколько прядей выбиваются из него, обрамляя шею и касаясь ключиц. — Добрый вечер, Занзас, — к их столику подходит подтянутая черноволосая женщина, как потом выясняется — владелица небольшого ресторанчика. — Что будете заказывать с Вашей женой? На удивление, она не игнорирует Тсунаёши и не пытается флиртовать с ним. Такое было у Хаято и Селесты — девушку официантки настойчиво игнорировали, окружая вниманием только Хаято. Терпения у Селесты надолго не хватило — она в несколько слов объяснила, что за столом сидит не только «потрясающий молодой человек». — Добрый вечер, Беатрис. Как обычно. И что-нибудь из вина к блюдам. — «Небесное сплетение» подойдёт? Очень популярное, — добавляет она, видя, как у Десятой дёрнулась бровь. Смотря на Тсуну, он произносит: — Вполне. «Небесное сплетение» ударяет в голову так, что Тсунаёши, когда они выходят из ресторана, не может стоять на ногах. Она смеётся, делает шаг на очень высоких шпильках, но оступается, и Занзас подхватывает её. Пальцы Тсуны сжимают его плечи, обтянутые тканью шерстяного пальто, она запрокидывает голову и смотрит ему в глаза. Скайрини едва заметно вздрагивает. В этот момент она до боли похожа на маму. — Савада, — хрипло начинает он, старательно отгоняя образ женщины перед глазами, — ты что, вообще пить не умеешь? — Реборн не разрешал. Говорил, что я маленькая настолько, что меня может унести с одного глотка. — Ну, тебя и унесло, поздравляю. Тсуна растягивает губы в улыбке. — Спасибо. — Не верю, что ты не пила тайком. — Не пила, я же «папина примерная девочка», — выплёвывает она последние три слова. Занзас нутром чувствует, как она «любит» своего отца. Он усмехается. — Теперь у тебя новая должность. — Какая? — «Жена бастарда, любящего качественный алкоголь». — Мне нравится. И… — Что? Она прижимается к плечу и чётко произносит, словно и не пьяная вусмерть: — Мне неважно, бастард ты или нет. Самое главное, чтобы человек был хороший. А ты, Занзас, хороший. Я чувствую. — Я пытался убить тебя. — А я — отнять то, чем ты так хотел обладать. Мы квиты. Занзас наклоняется к её уху и шепчет: — Ты не сама этого хотела. Так что нет, мы не квиты, Савада. Она усмехается, прикрывая глаза.***
— Ты там её не убил? Почему время двенадцать, а она ещё не проснулась? Занзас, сидящий с бумагами, поднимает голову и смотрит на озадаченное лицо своей правой руки по ту сторону экрана ноутбука. — Убил. Только что закопал. — Хреново у тебя с чувством юмора. Восемь лет во льдах и на него повлияли. — Про твои тупые вопросы я молчу. Скуало закатывает глаза. — Да мне Бьянки с утра названивает. Савада… Синьора Скайрини на связь не выходит, вот и беспокоится. И Конь волнуется. — Я не собираюсь её убивать, — Занзас смотрит на абсурдное условие дона Лучиано — тридцать процентов от сделки их — и подчёркивает этот пункт. Он не думает, что Савада обрадуется, узнав, сколько запросил этот старый маразматик. — Я привёз Саваду сюда, чтобы она хоть ненадолго отдохнула от ваших рож и от рожи своего отца в первую очередь. — Это что, забота? — Следи лучше за Варией, — он вновь смотрит на Скуало. — Почему Бел во время последней миссии вырезал целую деревню? Там что, все враги были? — Чего? — Из-за этого поползли слухи, что Вария действует сама по себе и плевать хотела на Вонголу, как передаёт нам любезный дон Бруно. Разберись с этим, иначе Внешний Советник окончательно с цепи сорвётся. Мечник кивает и отключается. Занзас берёт в руки красную папку, когда раздаётся стук о дверной проём. — Можно? — Если ты принесла поесть, то да. Тсуна усмехается, подходя к столу и ставя на него поднос. На ней — белое хлопковое платье, ходит босиком, волосы забраны в высокий хвост. — Я приготовила рыбный суп. Прости, что не говядина. — Ничего, переживу, — он отодвигает в сторону бумаги. Тсуна садится в кресло напротив и протягивает ему ложку, внимательно наблюдая за тем, как он дегустирует её блюдо. — Вкусно. — Мама научила. Я решила приготовить, пусть это и любимое папино блюдо. — Яд не добавила? — Ты же не Внешний Советник Вонголы, — она усмехается. — Незавидная у него участь. — До сих пор не понимаю, что мама в нём нашла. Видимо, любовь зла, полюбишь и его. — А чтобы ты ответила нашему ребёнку на этот вопрос? Тсуна не доносит ложку до рта. — Брак по расчёту. — Дети таких слов не знают. Они верят в любовь и то, что мама с папой всегда неразлучны. — Ну… В Италии, может, и верят. Но не в Японии. Мать Такеши бросила её и Тсуёши, родителям Хибари было на него плевать, от Хаято скрывали правду, а от Ламбо вообще семья отказалась. — Но мы в Италии. И ты — моя жена, — услужливо напоминает ей Занзас. Тсуна усмехается. — Такое не забудешь, — она смотрит на кольцо, а затем переводит взгляд на Босса Варии, ждущего её ответа. — Я бы ответила, что есть люди, которые должны быть вместе, но по каким-то причинам они долго это осознают. Но в конце концов, они остаются вместе, чувствуя, что так и должно быть. — Какая ты романтичная, Савада. — Такие слова они знают. — Ты просто удивительная женщина. Почему романтик в тебе не умер, когда ты попала в мафию? — Не знаю. — Что, твой придурок в пластырях любит все эти розовые сопли? Шёлковые простыни, лепестки роз и прочее? — Энма здесь не причём. — Ну, тогда имей в виду, — Занзас усмехается, — что со мной всё иначе, — и с самодовольной ухмылкой добавляет: — Я лучше. Тсуна давится воздухом. Самомнения у него было не занимать — так всегда было, и эта черта никуда не делась спустя десять лет. Если раньше она была наивной девчонкой и не могла понять многих вещей, то сейчас всё было иначе. — Знаешь, надо было бы добавить чего-нибудь в суп. Занзас хрипло смеётся, запрокинув голову. Она ловит себя на мысли, что ей нравится смотреть на то, как он смеётся. — Савада, если ты будешь вдовой, это не помешает твоему отцу выдать тебя замуж ещё раз. Так что тебе лучше, чтобы я жил. — А это, пожалуй, весомый аргумент. Он убирает поднос со стола, пододвигая к Саваде стопку документов и протягивая ей ручку. Она совсем не так представляла свой медовый месяц. Понятное дело, что они отличались от «нормальных» пар, женившихся по любви, но она хотела совсем не этого. Да и после того, как она вспомнила рассказ Селесты о том, как они отдыхали с Хаято, Тсуне стало совсем тоскливо. Единственный романтичный поступок Занзаса (если его таковым можно назвать) — ужин и вино, после которого она проспала до обеда. А ей хочется совсем другого. Тсуна представляла, как она и муж будут отдыхать где-нибудь на острове, где будут только они. Как будут не вылезать из кровати целыми днями, занимаясь любовью и прерываясь только на то, чтобы сходить в ванную комнату и поесть. Как ей бы готовили завтрак и приносили в постель, и Тсуна бы чувствовала себя самой любимой и желанной. А вместо этого — отчёты. — Тебе не нравится предложение Лучиано? — спрашивает Занзас, заметив по её выражению лица, что что-то не так. «У тебя всё написано на лице», — бросает ей как-то Реборн, намекая на то, что ей нужно быть уверенной двадцать четыре часа в сутки. — Мне тоже. Старый урод. — Я просто подумала, что не так всё это представляла, — негромко произносит она. — И дело не в сексе, нет. Я не думала, что и в свой медовый месяц буду сидеть за скучными бумагами. — Хорошо, — неожиданно соглашается с ней Занзас. — Давай займёмся чем-нибудь другим. Тсуна с готовностью поднимается из-за стола.***
Занзас возвращается в детство и чувствует себя мальчишкой, когда они начинают развлекаться. В ход идёт всё, что они делали с Тимотео: подводное плавание, после которого они сидят на берегу и наблюдают за закатом; экспедиция в глубину леса, где находится фантастический водопад, увидев который, Тсуна замирает на месте. Вечером Занзас готовит, и Тсунаёши с удовольствием ест, отмечая, что у него это получается намного лучше, а значит, готовить в их «семье» будет он. — Давай, ходи уже. — Подожди, я пытаюсь не слушать Интуицию, чтобы наша игра не закончилась через два хода, — Тсуна склоняется над шахматной доской, уперевшись в неё по обе стороны руками. На ней — бежевая шёлковая пижама (Занзас уже успел понять, что ей нравится этот материал, поэтому ничего другого и не ждал), состоящая из рубашки и брюк. Волосы вновь забраны в небрежный пучок. Тсуна облизывает губы, гипнотизируя взглядом фигурки. — Савада… — Вот так. — Не прошло и года. Она смеётся, зажмуриваясь, и вновь задумывается над ходом, пока Занзас делает свой. — Хочу пойти вот так. — Нет. — Это ещё почему? — Поставишь туда фигурку — выиграешь. «И вновь сделаешь меня», — мелькает мысль, которую Занзас отгоняет. Ей не пятнадцать, да и он уже не хочет с жадностью завладеть Вонголой. — Ну, тогда я это, пожалуй… Сделаю. Занзас усмехается, и в следующую секунду запястья Тсуны оказываются в плену его пальцев. Он тянет её на себя, и она поддаётся, забирается на стол. Шахматы оказываются на полу, а она — в опасной близости от лица варийца. Тсунаёши склоняется над ним, продолжая удерживать в руке злосчастную фигурку. Её грудь, обтянутая шёлковой тканью, кажется, вообще не поднимается. Она не прерывает зрительный контакт, выглядит невозмутимо, но по подрагивающим кончикам пальцев можно понять, что внутри неё — вихрь эмоций и чувств. Занзас запрокидывает голову, сокращая расстояние на сантиметры и оставляя миллиметры. Он на секунду опускает взгляд на её губы (покусанные, Реборн так и не смог отучить от дурной привычки), а затем смотрит в глаза. И в тот самый момент, когда они готовы были поцеловаться, звонит телефон. Отпустив одну руку Савады, он достаёт его и отвечает на звонок. — Да. — Прости, босс, — раздаётся виноватый голос Алиды, — но дон Аллегро решил, что он бессмертный. Нанял головорезов, чтобы они убили дона Тимотео. Мы их поймали и… — И что мне сделать? — Дон Тимотео просит тебя вернуться. Занзас, я пыталась ему объяснить, что у тебя медовый месяц, и всё прочее, но он… — Я понял. Ничего страшного, Алида, мы всё равно собирались возвращаться. Говоря это, он отпускает вторую руку Тсуны, и она встаёт со столика. Пока он разговаривает с Хранительницей Облака, Савада уходит из комнаты. Сердце готово выскочить из груди.