***
Харли Квин, как Арлекин. Забираюсь на стул с ногами, пытаясь пристроиться так, чтобы было максимально удобно. Отбегав весь день по отделению, чувствую, как невыносимо ломит спину, заставляя грезить о горячей ванне. Но это Аркхем. Единственное что тут есть, так это душ — и тот отремонтированный силами местного среднего персонала. Жуткий, старый, с остатками сизой плесени и ещё бог знает чего. Рассеяно листаю мелко исписанные страницы. Любопытство сгубило бесчисленное количество женщин и кошек, но оно сильнее здравого смысла, поэтому, когда полчаса назад у стойки поста появился Пол с желтой папкой истории болезни, остановить себя было невозможно. Полиция передала нам на ознакомление карту Пенни Флек, матери смеющегося мальчика. Точнее, передавалась эта карта изначально доктору Дебре Кейн — лечащему врачу Артура — но поскольку Кейн уже ушла домой, а у нас впереди намечалось ещё четырнадцать часов увлекательной работы, было решено ознакомиться с ней самим. В конце концов, вдруг там действительно что-то важное. Важное... Страшное. Заставляющее пересмотреть свои взгляды на человека. Колоссальная разница между тем, что мы знаем о нём, и тем, что он есть. Пропасть, заполняемая предрассудками, догадками и личным опытом. Хочется помыться, но нужно дождаться окончания смены, чтобы попасть домой. Только вот не факт, что будет легче. Отмыться изнутри не так-то и просто, особенно если у тебя непереносимость алкоголя. Пенни Флек, женщина с параноидальной формой шизофрении. Основная фабула её бреда в том, что Том Уэйн состоял с ней в романтических отношениях, а приёмный сын Артур — их общий ребёнок.«”Эротический бред”, или синдром Клерамбо, когда больной усматривает заинтересованность в нём со стороны отдельных лиц противоположного пола. При этом наблюдается болезненная переоценка собственной личности. Типичны представления больных о своей интеллектуальной и физической исключительности, сексуальной привлекательности. Объект бредовых переживаний обычно подвергается настоящему преследованию со стороны больного, который пишет многочисленные любовные письма, назначает свидания.»
Но дико здесь другое — в Аркхеме Пенни оказалась не из-за Уэйна, а из-за Артура. Когда пятилетнего мальчика нашли в жилище его приёмной матери, он был привязан к батарее так, что не мог пошевелиться. Обессилен, крайне истощён: серьезные травмы головы, следы насильственных действий на теле. Закрываю лицо руками, растирая глаза. Хочется развидеть прикреплённые к делу газетные вырезки с жуткими фотографиями избитого ребёнка. За что так жестоко... Дальше читать совершенно не хочется, и я отпихиваю папку в сторону. Из-за одной поехавшей дуры, из-за вшивого государства, которое почему-то не оградило ребёнка от такой псевдо-матери, теперь, дальше по белому коридору, за железной решеткой, спит искалеченный мужчина. Потому что все его странности, этот смех и даже убийства — всё является следствием органического повреждения мозга и отсутствия лечения. А если бы... Если бы. Только вот история не терпит сослагательного наклонения. Видимо, Артур прав, и я в своей наивности действительно чем-то похожа на Арлекина. Надо будет утром сказать спасибо, а то, кажется, он вообще единственный, кто заметил мою взвинченность перед экзаменом. Слава богу, утром уже сданным, и даже на «хорошо».***
— А кто такая Иоланта? Слежу за мельтешащей по гостиной матерью. Отсутствие сегодня работы скрасилось ею, каким-то чудом обнаружившейся дома. Опять опаздывает на репетицию, но всё равно пройдёт все этапы сбора. На голове у маман завязан неизменный тюрбан из полотенца, а шелковый халатик накинут поверх нижнего белья. И это она уже минут как двадцать назад должна была покинуть квартиру. Недоумения по поводу чёрных лодочек поверх шерстяных носков были высказаны ещё утром. — Героиня одной оперы. Слепая девушка, чудесным образом исцелившаяся благодаря любви. Ма шумно опускается перед туалетным столиком с зажженными по раме лампочками. — И тоже умирает в конце? — отложив в сторону учебник по праву, залезаю на диван с ногами и, облокотившись на спинку, слежу за сборами. — Нет, что удивительно, в этом произведении во имя любви никто не умирает. А к чему ты спрашиваешь? Мама перестаёт рыться в ящичке, бросая на меня взгляд через зеркало. — Меня сегодня весь день один мальчик Иолантой называл. Пока не оказался у нас, он работал в оперном театре. Это тот самый, помнишь, про которого по телевизору рассказывали. Из центрального госпиталя. Он мне пел арию какую-то, представляешь? Пока я ему капельницу ставила. Красиво... Матушка разворачивается на стуле, складывая руки на груди и хмуря подведённые брови. — Давай я буду тебе петь, называть тебя Иолантой и периодически пытаться убить, а ты перестанешь там работать. Ей богу, за такие деньги — мне начинает казаться, словно ты получаешь удовольствие от нахождения рядом с психами. — Мам, пока ты работаешь, а Беллс катается по миру, у меня острая потребность находиться в привычной среде. Ма раздувается, словно растревоженная рыба-фугу, громко засопев и поджав губы. Я же фыркаю со смеху. — Ну серьезно, одной дома сидеть скучно, а так я хотя бы сама оплачиваю свои расходы на машину. — улыбаюсь я самой очаровательной улыбкой, на которую только способна. Слишком часто в последнее время мама выказывает своё недовольство моим местом работы. Но если раньше все её отповеди заканчивались тяжелым вздохом и фразой «в любом случае тебе решать», то теперь в них появляются новые подозрительные нотки. Лишь бы не начала шантажировать. Становится всё сложнее объяснять, почему я работаю за три копейки в больнице, а не в театре за нормальную ставку по знакомству — не только маме, но и себе. — Всё потому, что у тебя парня нет. Серьезно, начни вести себя, как подобает девочке твоего возраста. Мне остаётся только изобразить на лице вселенскую скорбь и согласно кивнуть. Когда заходит разговор о моей личной жизни (а он, к моему неудовольствию, заходит о ней с завидной регулярностью), маму не остановить. Последние пару раз даже проскакивали какие-то фразочки про внуков, от которых меня пробрало на истерическое ха-ха. Странно, что она вообще думает о внуках — мне всегда казалось, что человек, лишившийся собственной юности в пользу детей, будет мечтать пожить для себя тогда, когда дети уже вырастут. Мама сосредоточенно вырисовывает стрелки. — И во сколько тебя ждать? — К часу вернусь точно. — Мать забавно гримасничает: видимо, в попытке натянуть кожу, чтобы косметика лучше легла.***
— ...Ты понимаешь, за наши деньги, вместо того, чтобы изжариться на электрическом стуле, они ещё будут тут какие-то запросы мне выставлять! Совсем оборзели! Нет, ну ты представляешь, я тут горбачусь пять дней в неделю с семи утра до шести вечера, чтобы такие как они жили себе припеваючи! — Шер, полная афроамериканка, вторая штатная медсестра, взмахивает руками, тряхнув головой. Чёрные упругие кудряшки, выбившиеся из-под белого чепчика, забавно пружинят. Наверное, именно так сверху выглядит та, громко кричащая женщина-хозяйка кота Тома, от которой в мультфильме показывают только ноги в приспущенных чулках. — Я вообще не понимаю, почему они не могут сразу отправить бедняг на электрический стул и направить финансы на какие-то благие цели? По спине пробегают мурашки, и я приваливаюсь боком к стойке поста, пытаясь уловить, что же именно так взбесило Шер, что она почти готова вершить самосуд. Джордан, старшая медсестра отделения, только рассеяно кивает, лишь изредка отрываясь от составления графика дежурств, чтобы вздохнуть в знак согласия с этой безумной несправедливостью. — Ваш мистер весельчак сегодня просил чего-нибудь сладкого, понимаешь! А Соловей заказал Джек Дэниэлс. Может мне ещё шлюх сюда привести, чтобы все были довольны? И стриптизера для нашей девочки-цветочка! Я прыскаю со смеху и тут же зажимаю рукой рот, потому что Шер вскидывает голову, злобно сверкнув глазами. Женщина недовольно фыркает и, резко развернувшись вокруг своей оси, подхватывает бумажный свёрток, который до этого безжалостно крутила в руках. — Она обиделась? — перегибаюсь я через стойку, чтоб посмотреть на Джордан. Но та только равнодушно ведёт плечом, дескать, «не знаю и знать не хочу». — Эй, Шер, ты куда? — повышаю голос, не зная чего бояться больше: возможного последующего её появления с электрическим стулом или со стриптизером в сливках. — Таблетки дневные пойду вашему мистеру Кексику дам! — рявкает в ответ Шер, качнув полными бёдрами. Артур— мистер Кексик? Улыбка расползается сама собой. А мама ещё говорит, что у нас тут депрессняк! Пф, да тут веселее, чем в их театре!