***
Артур еле заметно улыбается, продолжая молча следить за моими действиями, а у меня единственное желание это провалиться вот прямо вот тут, сейчас, сквозь землю от стыда. — Это же вы сделали?— мужчина чуть наклоняет косматую голову, видимо стараясь прочитать что-то на моём лице. — Нет! Провал. Только слишком громко и слишком резко выпалив ответ, до меня доходит, что мужчина не задавал вопроса, а констатировал факт: это я притащила сегодня коробку кексов, и попросила санитарку из столовой угостить ими пациентов. Чувствую, как начинает печь уши. Почему-то дома идея воплотить в жизнь желание одного из пациентов не казалась настолько бредовой. — Мисс Квинн,— Артур нагибается так, что чуть ли не падает на кровать, от чего я улыбаюсь, хотя и старательно пытаюсь не поддаться на провокации и закусываю губу в попытке держать серьезную мину.— Спасибо. Было очень вкусно.***
Шум выдергивает из сна, заставив резко сесть на кровати. Где-то в районе горла засела мерзкая, мелкая дрожь, отдающая в руки и под рёбра. Требуется несколько секунд, чтобы определить источник звука: на кухне надрывается телефон. В первую секунду появляется желание проигнорировать звонок, прослушав утром автоответчик, но быстро отгоняю эти мысли. Если звонят ночью, значит что-то случилось. В темноте не сразу нахожу тапки, и мысленно охаяв незваного собеседника, всё-таки вылезаю из кровати. — Да?— голос противно хрипит. — Харлин? Разбудила? Извини меня Бога ради, я совсем запуталась во времени с этими переездами! Как вы там? Я безумно соскучилась? Тараторит бодрый голос на другом конце провода. Сон как рукой снимает. — У нас сейчас ночь глубокая, — улыбаюсь темноте, разглядывая в окне мрачные силуэты домов.— Как ты? Где вы сейчас? Мы отлично, очень по тебе соскучились. — В Лондоне, сегодня прилетели из Мюнхена. Тут так серо и сыро, совсем как у нас. Двадцать пятого возвращаемся домой.— Поворачиваюсь туда, где по идее должен висеть календарь. Надо будет отметить.— Мама рядом? Как вы вообще там? Она тебя не обижает? — Завалила весь дом коробками и старается не появляться. Сегодня опять где-то шляется, видимо у Марты ночевать осталась. А так у нас всё по прежнему, сессию закрыла, работаю вот... Повисает неловкое молчание. При всем том, что хочется рассказать, наконец таки созвонившись появляется какая-то странная опустошенность. Хочется ещё хоть чуточку поговорить, но совершенно нечего сказать. — Это, Ли, мне бежать надо, звонок международный, вот. Маме привет передай, и не скучайте, я скоро приеду! Позвоню из аэропорта! Наконец раздаётся с другого конца телефона. — Да, конечно, обязательно передам! Была очень рада тебя слышать! Кажется, я не успеваю договорить, когда в трубке раздаются короткие гудки. Так странно. Родная сестра, столько многое связывало в жизни, я так сильно её люблю, но в такие звонки совершенно нечего сказать кроме стандартного «хорошо, а ты как?». И так всю жизнь. Даже когда близкие люди на расстоянии вытянутой руки, никогда не получается сказать что-то правильное, искреннее. Как бы ни хотелось, но жить загнав себя в собственную скорлупу проще и легче. Поток мыслей прерывает истерический писк из телефонной трубки, сообщающий о том, что она так и не была возвращена на место.***
Отпихиваю решётку в сторону локтем, просачиваясь внутрь камеры с двумя тазами наперевес и подтаскивая ногой манипуляционный столик. Всё почему? Потому что мне опять больше всех надо. И потому что санитары у нас выполняют роль не то телохранителей, не то просто заполняют собой пустое пространство. И если меня сейчас порежут, Джефф получит по голове, так как фиг знает где шляется, а Пол видел, что я просила его быть, блин, рядом. Периферическим зрением замечаю, как Артур поднимается с кровати, ожидая представления. На манеже всё те же. — Сегодня банный день, насколько это позволяют условия.— Наконец объявляю я, улыбнувшись. Почему-то при всей странности контингента здесь обитающего, почти ни к кому из пациентов я не испытываю личной неприязни. Артур удивленно дергает бровью. — Давай, наведём красоту. Извини, но бритву я тебе не дам, сам понимаешь. Мужчина выразительно выгибает вторую бровь, добродушно улыбается и разводит руки в стороны. — Моя жизнь в ваших руках. Пожалуй эта затея на этапе идеи мне нравилась гораздо больше, нежели в реализации. Я в жизни не сталкивалась с необходимостью брить мужчину. На практиках по сестринскому уходу в клиниках наши задачи сводились к заготовке перевязочного материала, да тасканию уток и суден. О каких-то вещах в духе наведения марафета никто даже не думал- на это тупо не хватало времени. Все знания о том, как мужчины бреются сводятся разве что к объяснению в классе на пальцах. Как Эдвард брился я тоже ни разу не видела. На секунду замираю с полотенцем в руках, нервно передернув плечами. Не думать об этом. Отвлечься. Ещё раз рассеяно проверяю ремни, фиксирующие руки Артура. Слишком опасно оставаться один на один с не прикованным убийцей и бритвой. Делаю так, как мне удобно. — Ну что ж, начнём.— Выдавливаю нервную улыбку обращаясь не то к себе самой, не то к миске с водой. Руки дрожат. Это настолько отвратительно, что хочется самой себе влепить пощёчину и потребовать собраться, но смекалки хватает только сосредоточенно кусать губу и приложить все усилия на попытку скрыть дрожь. Как же стыдно... На секунду отрываюсь от острой скулы мужчины, чтобы бросить виноватый взгляд и извиниться за свои жалкие попытки, но... Серо-зелёные, светлые, но при этом безумно темные. Внимательные, затягивающие, глядящие не на тебя, а куда-то внутрь, в душу... По особенному красивые не своим цветом, а каким-то практически необъяснимым магнетизмом... И я не сразу соображаю, что уже несколько секунд так и держу руку с помазком в воздухе, бесстыдно глядя мужчине глаза, словно какой-то маньяк. — Мама говорит, что зелёные глаза у колдунов.— Изрекаю я какую-то первую пришедшую на ум глупость, видимо надеясь что это как-то объяснит мое внезапное помешательство. — Вы живете с мамой? Артур задерживает дыхание, когда я аккуратно, насколько это возможно, касаюсь его кожи острым лезвием бритвы. Повисает тишина, прерываемая лишь тихим характерным скрежетом. — Да, с мамой и сестрой, когда та не на гастролях.— наконец выдыхаю я, смывая со станка пену и вдруг поняв что я с какого-то дуру начала рассказывать пациенту так на минуточку психушки о своей семье.« Если кто-то из ваших пациентов узнал вас в транспорте, вы лучше выйдите на остановку пораньше. Правда, лучше не шутите с судьбой.»
Ага, молодец Харлин, так держать. Давай ещё скажем адрес и часы в которые дома кто-то есть. — Я тоже жил с мамой.— Тихо отзывается Флек. Снова повисает тишина и мы оба затаиваем дыхание. Чертовски страшно обрезать человека. Снова окунаю бритву в стакан с водой. — Я... Я видела вашу историю, и читала карту вашей мамы... Мне очень жаль.— Совсем тихо бормочу себе под нос, кожей ощущая неловкость от темы разговора. Артур криво ухмыляется. — Гребаная комедия, мисс Квинн. Мужчина бросает на меня внимательный взгляд, словно за этой странной фразой я должна была уловить что-то ещё, важное, что нельзя произносить вслух. — Все вокруг— гребаная комедия.