Из истории болезни

— Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю! — раздаётся истерическо-визгливый вопль вдогонку, но я всё-таки влетаю в комнату, хлопнув дверью и поворачиваю замок. Рухнув лицом вперед на кровать тяжело втягиваю воздух. От обиды мерзко дерёт в основании шеи. — Харлин, я с кем разговариваю?! Прекрати себя вести как малолетняя истеричка! Раздаётся за дверью, и почти моментально следуют два тяжелых удара по деревянному косяку. — Кому сказано, немедленно открой! — И не подумаю.— ядовито шиплю себе под нос, подскакивая на пружинистом матрасе. Ну её к черту со своими запретами! Мне двадцать пять лет, а я перед ней буду отчитываться! Словно своей жизни не хватает, обязательно надо влезть ещё и в мою. — Квинзель! Подлетев к шкафу вытаскиваю большую спортивную сумку. Вещи на первое время, заначка, все учебники и тетради, документы, какие-то девчачьи побрякушки— все без разбора летит в сумку. Жалобно заскрипев, молния наотрез отказывается сходится. Ну и пусть. Наконец отпираю дверь, почти врезаясь в растрёпанную мать. — Куда ты собралась? Мать хватает меня за руку, резко дёрнув на себя. — Жить своей, отдельной жизнью. Где захочу, с кем захочу и работать буду там, где нравится мне, а не тебе! — рявкаю в ответ выдернув руку и схватив с вешалки куртку быстро обуваюсь. — Ну и катись! Сама через неделю вернёшься! Дверь с грохотом закрывается, а я быстро сбегаю вниз по лестнице, подгоняемая бурлящим в крови адреналином. Мать узнала про инцидент с пациентом. Но на том, чтобы просто побурчать, эта инициативная женщина, понятное дело, не остановилась. Упустить повод напомнить о себе очередному мужчине она не могла, поэтому почти моментально позвонила главе клиники, и попросила перевести меня куда-то подальше от психов. Когда я впервые услышала об этой бредовой затее то только посмеялась, но сегодня, приехав на работу оказалось что меня переводят наверх, кабинетной медсестрой к местному психологу из отделения частных услуг. На парковке стоит привычный специфический запах холода и бензина. Мою маленькую старушку практически не видно за черным маминым ягуаром. Цезарь, директор театра, никогда не скупился на подарки заездам своих мюзиклов. Так год назад, на сорокалетие, мама обзавелась очередной дорогой игрушкой. Закидываю сумку на пассажирское сиденье и выжимаю тормоз и сцепление, заводя машину. Мотор тут же отзывается утробным урчанием. За окном мелькают неоновые вывески. Одевшийся в ночь Готэм, такой завораживающий и отвратительный одновременно. Словно непентес, раскрывший свою притягательную алую глотку, так и манящий дурманящим нектаром окунуться в обещанную эйфорию с головой. А окунувшись тут же оказаться переваренным. В нашем мире даже растения приспособились пожирать наивных существ. Видимо я застряла где-то между влипшими в желудочный сок лапками и осмыслением безысходности положения. Упираю машину под боком какого-то круглосуточного магазинчика и глушу двигатель. Все прекрасно в моей эксцентричности, кроме умения просчитывать действия наперёд. А просчитать бы не помешало. За всю свою относительно долгую жизнь у меня никогда не возникало необходимости искать гостиницу, да и вообще хоть какое-то жилье. «Везучая», как когда-то сказала Кира. На душе становится по-желчному мерзко, но я тут же мысленно себя одергиваю. В конце концов надо где-то переночевать и чем-то поужинать. Вряд ли у меня получится потянуть гостиницу в своём районе, но хочется верить, что денег хватит на что-то более-менее приличное.

***

— Послушай, Джонни, какой урок мы можем вынести из сегодняшнего дня? — раздаётся задорный голос с экрана, видимо начинающий очередную шутку. — Корейская бурда на голодный желудок способствует развитию гастрита.— Бурчу в ответ, согнувшись пополам, обхватив себя за живот руками и уткнувшись носом в коленки. Как же плохо. А ещё будущий врач. За кадром раздаётся смех, мужчина на экране лучезарно улыбается, словно приклеенной улыбкой и машет рукой. Почему-то от этого зрелища становится совсем тошно. При всей своей видимой способности к отдельному существованию, в номере одной не определившейся в количестве звёзд гостиницы на редкость тихо и как-то одиноко. Отсутствие нагромождения коробок, разбросанных женских вещей и ядерной смеси дорогих духов нагоняет необъяснимую опустошенность. Излишняя импульсивность пожалуй то, что находится у нас в крови. Может действительно не стоило сбегать из дома? В конце концов мать так коряво выражает свою любовь, да и ей так одной должно быть тоскливо. И может быть все-таки и Аркхем просто подыграл, и через пару дней вернёт меня обратно на отделение?

***

Черта с два я ещё раз о чем-то буду рассказывать матери. Вот переведусь в тюремный лазарет просто из вредности, посмотрю как она меня оттуда достанет. Ни через пару дней, ни даже через неделю высшее руководство не вспомнило о необходимости вернуть меня на место. Поэтому вместо увлекательной беготни по отделению за придурошным Джеффом ради его присутствия при купании девочки-цветочка, я изобрела если не четыре, так три точно, отличных между собой варианта написания текста. Имя и фамилия, возраст, диагноз прописью и по международной классификации болезни, назначения врача, а так же на что и в каком объёме выписаны рецептурные бланки. Ещё пара таких дней, и я сбегу сверкая пятками. Ощущение такое, словно твои мозги начинают расслаиваться как отстоявшийся кефир, а количество историй вокруг кажется и не думает убавляться. Идеальная работа если тебе ну лет так семьдесят. Сиди себе, карябай нечитаемым почерком записи, которые нужны ради галочки перед страховыми и горя себе не знай. Таким образом и суточных смен по повышенной ставке я тоже лишилась. Кажется от отсутствия жизни вокруг можно начать сходить с ума. Вырисовываю кружевную закорючку в заглавной букве «Д». Такими темпами я начну скучать не только по матери с её едким сарказмом, но и по мисс Стокс с вечным «Полли», да и по мистеру Флеку. По улыбчивому маньяку Артуру, назвавшему себя Джокером, хладнокровно застрелившему Франклина в прямом эфире, задушившего собственную мать, изрешетившему трёх клерков в вагоне метро и вроде убившем ещё кого-то, но дочитать дальше я тогда не смогла. Парадоксальное, конечно, явление. И при всех этих зверствах так чутко улавливать переживания постороннего человека. Словно… Словно ему не всё равно. — Бред.— одергиваю сама себя, сконцентрировав своё внимание на том, что уже с полминуты рисую сердечко на тушке рецептурного бланка. В конце концов ведь нам ещё во время практик говорили о том, что психи совершенно спокойно умеют вести диалоги, сопереживать и сочувствовать, и это совершенно не означает, что через три секунды они не решат тебя убить. Но ведь это органика? Да и если проанализировать его историю, он же всегда просто хотел, чтобы на него обратили внимание, поднять людям настроение, и всё? — Харли, солнце, ты вообще помнишь, что у нас сейчас летучка? От неожиданности вздрагиваю, чуть не свалив стопку папок и поднимаю взгляд на замершую в дверях кабинета медсестру кабинета неврологии. — Ой, да, точно, — рассеянно бормочу в ответ, заторможенно прокручивая информацию. Летучка. Летучка это такая ерунда, когда тебе пять раз говорят одно и то же, но с разной интонацией. Если на отделении можно услышать что-то интересное по новоприбывшим пациентам и нарезку задач с ценными указаниями, то здесь это какой-то призыв в воздух трудиться усердно и вовремя заполнять все документы. Поэтому где-то на начале второй минуты не особо пламенной речи, после фразы о том, что премии в этом месяце тоже не будет из-за нерезинового бюджета, я благополучно перешла в режим автопилота. На подоконнике зелёными стеблями на добрые метра полтора в высоту уходит сансевиерия. Страшненькое, куцее растение, покрытое толстым слоем пыли. Никогда не понимала этого странного выбора растений для оформления кабинетов и холлов. Сколько себя помню, у нас дома всегда были цветы, но это были пышно цветущие фаленопсисы, вкусно пахнущие жасминовые гардении или же стройные спатифиллумы и цикламены. И все исключительно белые. —… в первом отделении. Что? Не сразу замечаю, что разговор зашёл в какую-то другую степь. По странно скисшим лицам собравшихся женщин первой приходит мысль о сокращении. — Да ладно вам, просто будете их прокалывать, потом запирать дверь и спать себе до семи утра. Ну же? — вздыхает старшая сестра отделения, закатив глаза к небу. — А что ещё раз предлагают, я немного прослушала. — Да на первом отделении кто-то уволился, сейчас ищут кого-то на ночные трижды в неделю. После того инцидента с пациентом у них никто работать не хочет. Дебильная улыбка расползается как-то сама собой. Ещё бы кто-то хотел работать в нашем цирке шапито! Ждите меня, дети мои! Кажется, я возвращаюсь.

***

Он улыбается. Как-то по-особенному, хитро, словно что-то задумавшая лисица, при этом продолжая внимательно следить за каждым моим движением. А в глазах пляшут не то смешинки, не то чертята. — Я думал, вы от нас сбежали.— Наконец подаёт голос Артур, улыбаясь шире. На какое-то мгновение от этого хрипловатого голоса, от взгляда, от улыбки, странно схватывает дух. Мужчина чуть встряхивает головой, откидываясь на подушку. — Не могла сбежать не задав вам один очень важный вопрос.— Улыбаюсь в ответ, не сразу вспомнив зачем я вообще зашла к Артуру. Уколы, вечерняя порция уколов с большим приветом от лечащего врача. — Вопрос? — Да. Мне вот было интересно узнать, а вы умеете делать из воздушных шариков зверушек? Ну там собачек, или слонов… Мое неловкое блеяние прерывает тихий смех. Улыбаюсь в ответ, поняв что мои вопрос действительно развеселил мужчину. Артур смеётся хрипло, прикрыв глаза рукой, как вдруг замолкает, снова вперившись в меня своим прожигающим взглядом. — Харли, что случилось? — Поругалась из-за случившегося в больнице с матерью, и пришлось сбежать из дома.— Выдыхаю быстрее, чем успеваю осознать.