***
Пятьсот шестьдесят три… Пятьсот шестьдесят четыре… Пятьсот шестьдесят пять… — Тц, какой же ты всё-таки упрямый, — стоящая напротив меня Тёко раздраженно похлопала по раскрытой ладони ручкой длинной тонкой плети и неодобрительно покачала головой, отходя к просторному столу в углу камеры, на котором лежали различные пыточные инструменты. Я слышал от неё эти слова уже много раз, но вместо того, чтобы прислушиваться, мысленно считал про себя опостылевшие цифры, чтобы ненароком не появилось желание наконец ответить на её вопросы. Это позволяло хоть немного сохранять рассудок и не вдумываться в смысл её слов. Я понятия не имел, сколько прошло времени с того момента, как я здесь оказался, может, сутки, может, неделя. Для меня всё это время слилось в один непрекращающийся поток невыносимой боли, то затихающей, то вновь пронизывающей каждую клеточку тела. Я стоял посреди камеры со вздернутыми вверх руками, прикованный к свисающим с потолка цепям, и едва сохранял равновесие на здоровой ноге. Что творилось со второй, уже освобожденной от укрепляющих бинтов и до сих пор неестественно искривленной в районе голени, я старался не думать. Мне хватало и остального букета ощущений. Бандиты, старавшиеся тщательно выполнить приказ, потрудились на славу, от души пересчитав мне ребра и если не переломав половину, то как минимум обеспечив трещинами. Каждый вздох давался с неимоверным трудом, но я всё же дышал назло своим палачам. По морде меня особо не били, но пару раз заехали, разбив губы и наградив впечатляющим фингалом. Глаз заплыл и почти не открывался, но, как оказалось, это было меньшее из зол. Рук я почти не чувствовал, лишь однажды взглянув наверх и увидев собственные потемневшие вывихнутые запястья и тёмно-фиолетовые, почти чёрные пальцы, так и не обработанные после загоняемых под ногти иголок. Да, примерно тогда я и сорвал голос, который теперь больше напоминал хриплое карканье простуженной вороны. Впрочем, это уже мелочи, разговаривать я всё равно больше ни с кем не собирался. Видимо, отчаявшись добиться быстрых результатов, проклятая баба решила взять меня измором, приходя через определенные промежутки времени с плетью, паскудной улыбочкой и очередной порцией однотипных вопросов. Говорят, хороший палач может убить одним ударом этой штуки, перебив приговоренному хребет, но это в её планы точно не входило. Она тянула время, всё еще надеясь, что когда-нибудь я сдамся. Раз за разом слышался короткий свист, и за ним следовала непередаваемая боль в рассеченной плоти, сопровождающаяся противным ощущением стекающей по коже липкой крови. После удара десятого я обычно переставал реагировать и просто обвисал на цепях, невольно молясь, чтобы следующий удар поставил жирную точку в моем жизненном пути и эти муки наконец-то закончились. В голове оставались лишь цифры, которые я повторял, как заклинание, борясь с желанием умолять её о быстрой смерти. Удерживало меня от этого лишь то, что остатками сознания я прекрасно понимал, насколько это бесполезно и бессмысленно. Она вновь и вновь повторяла про мое упрямство и оставляла меня на некоторое время одного, давая прийти в себя и хоть немного оклематься, но я и сам понимал, что долго так не протяну. На спине, груди, боках и руках с каждым её приходом оставалось всё меньше неповрежденных участков. Раны, нанесенные первыми, успели воспалиться и грозили в ближайшее время загноиться. Впрочем, в чём-то Тёко не прогадала. Я и правда сдался. Только не так, как ей было нужно. Я потерял волю к жизни и уже не верил ни во что, надеясь лишь на то, что когда-нибудь это всё прекратится. Иногда мне даже казалось, что на самом деле я всю жизнь прожил в этой долбаной камере, испытывая нестерпимые муки, а моё детство, отрочество, деревня, Сора и Хаятэ являются лишь бредом погибающего мозга и плодом воображения. Этого никогда не было, а я родился, вырос и умру здесь, в грязной камере, терзаемый ненормальной садисткой, задающей какие-то идиотские вопросы. Зачем она меня спрашивает обо всем этом? Я же ничего не знаю. Деревни, тайные техники, клан — этого всего не существует. Есть только боль и желание поскорее умереть, чтобы всё это закончилось. И больше ничего… Дверь камеры за моей спиной скрипнула, впуская в пропахшее кровью и потом помещение новое действующее лицо. Еще один палач? Что на этот раз меня ждёт? Может, мне отрежут ухо или ногу, позволив скончаться от кровопотери или болевого шока? Пожалуй, я был бы этому даже рад, хотя в моем положении само слово «радость» звучит как особо утонченное издевательство. — Ты вовремя, — Тёко одобрительно кивнула прошедшему мимо меня парню в маске с двумя ведрами чистой воды и какими-то тряпками. Мозг запоздало подсказал, что я знаю его имя. Хаятэ. Но его ведь не существует, так почему он здесь? Чудеса. — Знаешь, твой бывший друг уже начинает мне надоедать своим упрямством. Как думаешь, если отрезать ему, скажем, яйцо, он станет посговорчивей? Жуткая демоническая харя уставилась на меня, скалясь клыкастой пастью и будто взвешивая рациональность этого предложения. Не знаю, что он увидел, глядя на меня, но внезапно качнул головой и каким-то давно забытым голосом произнес: — Не думаю, что это хорошая идея. Судя по его виду, он уже готов лишиться обоих, но так ничего и не сказать. Наверное, он будет даже рад этому, ведь в таком состоянии для него это может стать отличным шансом погибнуть от болевого шока. — Здравая мысль, — неохотно согласилась красавица с душой монстра, поглаживая наманикюренным коготком собственный подбородок и размышляя вслух: — А если действовать через его подружку? Возможно, это сделает его более сговорчивым? — Сомневаюсь, — немного помедлив, ответил Хаятэ. — Если я правильно помню, то их с детства учат, что жизнь всей деревни ценнее жизни отдельных её жителей. Долгих пыток девчонка не выдержит, она сильно ослабла за эти дни, а он будет до последнего сомневаться и молчать. Мы просто уморим обоих пленников. Тем более, насколько я помню, Сора нужна нам живой и здоровой, разве нет? — Верно, но эта ситуация и неопределенность начинают меня утомлять, — прекрасное личико скривилось, и Тёко повелительно махнула изящной ладошкой. — Ладно, можешь приступать, а я пока схожу узнаю последние новости. Только учти пока, что он нужен нам живым, так что если от твоих действий этот упрямец сдохнет, то отвечать будешь головой. Если всё пройдёт как надо, возможно, он станет залогом лояльности своей подружки. Я прикрыл единственный здоровый глаз, так ни разу за весь их диалог и не подняв голову. Не знаю, что ему приказали со мной делать, но что-то я сомневаюсь, что это будет отличаться от того, что происходило до его появления. Так что сейчас главное стиснуть зубы и постараться не кричать, даже если новая пытка окажется даже болезненней предыдущих. Я ожидал чего угодно, вплоть до того, что он сейчас будет меня топить в этом ведре, но реальность превзошла даже самые смелые мечты. Ледяная вода шумнула, проливаясь на пол и окатывая меня с головы до ног, но это было даже неплохо. Не только потому, что если прибавить к воспалению и ледяным застенкам еще и пневмонию, то мои шансы на скорую кончину резко увеличиваются, но и потому, что это хоть ненадолго порвало связь болевых рецепторов с мозгом, дав ощутить лишь пронизывающий до костей холод в сравнении с предыдущими ощущениями являющимся скорее манной небесной. Я даже немного взбодрился, чувствуя, как от смены парадигмы сознание слегка проясняется. Отфыркавшись и начав жадно глотать разбитыми губами стекающую по лицу влагу, я даже соизволил приоткрыть один глаз, впервые за долгое время заинтересовавшись, что же меня ждёт дальше. Может, это какая-то уловка? Возможно, сейчас меня ещё покормят, напоят, помогут помыться и выдадут за раз годовой запас обезболивающих, чтобы я мог выспаться? Не спорю, в данном случае это будет даже более изощренной пыткой, ведь после всего этого последует возвращение в мое нынешнее состояние. Довольно жестоко пытаться вызвать во мне надежду, я на это не куплюсь. — Сейчас я промою и обработаю твои раны, так что, пожалуйста, не дёргайся, — предупредил меня мой мучитель и, намочив пару тряпок, зашел мне за спину, заставив зажмуриться. Я ждал, что прикосновения будут жесткими, нацеленными поскорее закончить процесс омовения, поэтому даже невольно вздрогнул, ощутив осторожные и даже, можно сказать, бережные касания влажной ткани, аккуратно обрабатывающие мою спину. Конечно, это всё равно было чертовски больно, но с него сталось бы начать драить меня хоть наждачкой, не особо церемонясь с пленником, как и все остальные. Хотя… В голове внезапно щёлкнуло, заставив лихорадочно соображать. Я должен хотя бы попытаться достучаться до его разума. Если он продлил жизнь Соре осознанно, желая спасти, то, возможно, еще есть призрачный шанс, что она права и где-то в глубине души он всё еще на её стороне и сможет помочь. Дождавшись, пока он покончит с моей спиной и обойдет, я с трудом разлепил губы и едва слышно выдохнул: — Хаятэ, — поначалу я даже не узнал свой сиплый голос, проседающий на половине звуков, но думать об этом было некогда. Он медленно поднял голову, замерев, терпеливо дожидаясь, пока я соберусь с силами и продолжу. — Если это всё ещё ты и в тебе осталось хоть что-то от нашего друга, умоляю, позволь ей бежать. Убей хоть всех нас, но спаси Сору, слышишь? Вспомни о нашем обещании, прошу… На секунду мне показалось, что бирюзовые глаза маски слегка вспыхнули и тут же угасли. Хаятэ неторопливо поднял ладонь к своему лицу, сдвигая эту демоническую харю на лоб и открывая собственное лицо, как обычно смотрящее на меня сверху вниз с непередаваемым презрением. Его собственный взгляд полыхал непонятной мне смесью обиды и злости. — В такие моменты я тебя просто ненавижу, — тихо произнес он, сверля меня своими разноцветными глазами и сжимая покоящуюся в руках тряпку до побелевших костяшек. — Ты всегда делаешь вид, что тебе всё до зеленой звезды, но когда дело доходит до других, то, не задумываясь, готов жертвовать собой ради мифического долга шиноби, друга, влюбленного. Вечно такой правильный и благородный, живущий по принципам чести. Бесит. Где твой хвалёный эгоизм и равнодушие, которыми ты так гордился? Просишь спасти Сору, хотя сам вряд ли доживёшь даже до конца недели. Скажи, ты совсем идиот или за то время, что мы не виделись, разительно поменял свое отношение к глупому героизму? — Ч-что? Я не понимаю, о чем ты, — я растерянно моргнул, невольно отодвигаясь от нависшего надо мной парня. Получилось не очень, но это движение не укрылось от него, заставив криво усмехнуться. — Знаешь, я ведь всегда любил тебя именно за это. За твою стойкость, умение принимать взвешенные решения и с достоинством переживать любые поражения и неудачи. Я годами из кожи вон лез, чтобы вывести тебя из себя, такого безупречного и спокойного. Прыгал, как базарная крыса через кольцо, лишь бы ты обратил на меня внимание и перестал смотреть лишь как на бесплатное приложение к Соре. Но даже сейчас, проведя несколько суток под пытками, всё, что ты можешь, это умолять меня спасти её? Ты надо мной издеваешься, что ли? Этот негромкий, полный необъяснимой злости голос причинял куда большую боль, нежели самые жестокие пытки. Я не хотел его слышать и совершенно не понимал, что несет этот безумец. Я не хочу об этом думать и вспоминать хоть что-либо из того времени. То, что он говорил, было одновременно похоже и нет на того человека, которого я знал несколько лет назад. Того, кого я давно похоронил, заклеймив предателем, несколько лет не испытывая к нему ничего, кроме ненависти и презрения. И сейчас он является и несет какую-то чушь, хотя всё было совершенно иначе. — Я… Я никогда на тебя так не смотрел, с чего ты вообще это взял? — пробормотал я, впервые за долгое время ощутив настоящий липкий страх. — О какой вообще любви ты говоришь? Да, мы дружили, но потом ты предал нас, попытался убить и теперь служишь врагу, убивая и похищая своих бывших товарищей. Я лишь сказал, что, если в тебе осталось хоть что-то человеческое, ты должен помочь ей. Ты знаешь её лучше всех, вы всегда были близки… — Прекрати пороть чушь! — горло обхватила прохладная ладонь, чуть сжимаясь и мешая продолжать говорить. Разноцветные глаза на приблизившемся почти вплотную лице полыхали безумным отчаянием. — Я натворил многое, о чём ныне сожалею, но сейчас это не имеет никакого значения. Важно лишь то, что больше я не собираюсь тебя никуда отпускать. Я слишком долго был в забвении и намерен всё изменить. Это ты вернул мне память и собственную волю. Ты всегда заставлял меня становиться лучше и пытаться прыгнуть выше головы. Вся моя проклятая жизнь крутится вокруг тебя, и даже в плен я попал лишь потому, что жаждал сделать тебя счастливым. Но знаешь что? Теперь мне плевать. Я вытащу отсюда вас обоих живыми, а потом, даже если придётся заковать тебя в цепи, заставлю меня выслушать и принять. Ты будешь только моим и ничьим больше, понял? Я невольно задрожал то ли от запоздало дошедшего холода, то ли от накрывших меня с головой эмоций. Всё, что он сказал, — это лишь бред. Как он может такое говорить мне, бывшему лучшему другу, мужчине? Это наверняка какая-то уловка, хитрость, попытка заставить меня отчаянно цепляться хоть за какую-то соломинку надежды. Но зачем тогда вся эта речь про любовь? Неужели за столько лет я бы не заметил его чувств? Хотя даже если в порядке бреда допустить, что это правда, то, если бы заметил, что бы сделал? Не знаю, в данный момент момент я ничего не соображаю. Мысли путаются, как клубок ниток, выданный игривому котенку, запертому в пустой комнате. Зачем ты вернулся? Зачем вновь и вновь возвращаешься, причиняя невыносимую боль? И почему какая-то часть меня отчаянно хочет верить твоим идиотским, насквозь лживым словам? Хотя бы на минуту. Ту самую минуту, в которую ты подаёшься вперед, впиваясь в мои израненные губы и терзая их жадным поцелуем. Я пытаюсь вырваться, отстраниться, но твои холодные ладони крепко удерживают меня за лицо, не давая отодвинуться. Прикосновение твоих губ словно обжигает, вызывая головокружение и невыносимые муки истерзанной души, искалеченной не меньше, чем тело. И в какой-то момент я сдаюсь. Я сломлен, и больше не могу сопротивляться, и не хочу. Я отчаянно желаю тебе верить, чтобы этот момент не заканчивался. Чтобы хоть раз в жизни ты выполнил свое обещание и больше никогда не покинул меня. Прошу, я больше не хочу оставаться один… Когда он отстранился, я даже немного пошатнулся, потянувшись следом, не желая возвращаться в реальность. Сейчас я был готов наплевать на всё, включая честь и гордость, лишь бы оттянуть неприятный момент. Ведь всего этого нет. И когда я открою глаза, то вновь увижу лишь стены камеры, ненавистный стол и почувствую, как боль, очевидно, слегка притупившаяся бредовым видением, вновь возвращается. — Ты… плачешь? — донёсся до меня слегка изумлённый голос Хаятэ, заставивший всё же приоткрыть глаза и убедиться, что это всё было по-настоящему. Прохладные тонкие пальцы коснулись моей щеки, и я запоздало осознал, что он прав. Позорище, даже во время пыток я вроде держался, хотя и не могу утверждать с уверенностью — большая часть слилась для меня в единый ад. А сейчас… — Это с волос течет, — попытался оправдаться я, но, судя по его грустной улыбке, вышло крайне неубедительно. Внезапно он резко посерьёзнел и, торопливо опустив маску на лицо, бросился к столу, схватив одну из стоящих на нём рядком баночек. Не готовый к столь разительным переменам, я в ярости зашипел, когда этот придурок принялся втирать пахнущую травами и спиртом дрянь в мои воспаленные раны. Впрочем, причина его странного поведения нашлась довольно быстро. Раздался знакомый стук невысоких каблучков, и я спиной почувствовал, как Тёко внимательно смотрит на нас, словно размышляя, какую бы гадость сказать. — Заканчивай тут, переговоры окончены. Незачем тратить лекарства на того, кто скоро все равно умрет, — с явным оттенком недовольства в голосе произнесла она, будучи не в восторге от результатов упомянутых переговоров. — Этот проклятый старикашка заявил, что не будет идти на уступки даже ради своей обожаемой внучки. Так что завтра на совете мы утвердим время казни и послезавтра, скорее всего, уже покажем, что бывает с теми, кто смеет нам не подчиняться. Этот мальчишка нам всё равно, видимо, ничего не скажет, так что больше не стану тратить на него свое время. — Как прикажете, госпожа, — Хаятэ коротко поклонился и, подхватив ведра, направился к двери, даже не удостоив меня взглядом. — Ах да, кстати, — она стояла за моей спиной, так что я не мог видеть ненавистного лица, но даже затылком ощутил, как она расплывается в ухмылке. — Ты сделал, как я просила? Пообещал вытащить его, притворившись, что ты на их стороне? Сердце пропустило несколько ударов от леденящего душу осознания, что меня просто использовали. Это была всего лишь очередная уловка, как я и думал, но… Почему я всё равно забыл, как дышать, ожидая его ответа и по-детски надеясь на чудо? — Да, — немного помедлив, ответил он всё таким же равнодушным голосом. — Он, похоже, лихорадит и уже начинает терять рассудок. Бредил, умолял меня спасти его подружку и, видимо, даже не слышал, о чём я его спрашивал. Мне жаль, что этот план не сработал, но в этом нет моей вины. Невозможно добиться внятных ответов от человека, который не понимает даже того, где находится и что происходит. — И правда жаль. Что ж, единственным моим утешением станет момент, когда этот бесполезный кусок дерьма, на который я потратила столько сил, наконец лишится головы. Свободен. Они ушли, заставив меня обессиленно обвиснуть на цепях и невольно расплыться в безумной улыбке. Он всё-таки не соврал. Если это не горячечный бред и не глюки, то Хаятэ и правда на нашей стороне, а значит, у нас ещё есть шанс. Я всегда старался мыслить здраво, но сейчас в моем положении всё, что мне оставалось, — это отчаянно надеяться на чудо. И имя этому чуду… Хаятэ.Часть 6. Токи.
20 октября 2019 г. в 00:54
Сознание вернулось резко, будто меня каким-то мощным рывком внезапно выдернули из воды в самый последний момент перед тем, как захлебнусь. Первые несколько секунд я лишь пытался вдохнуть, жадно хватая ртом воздух и силясь вспомнить, откуда эта нестерпимая боль. Мозг медленно, будто нехотя, подкидывал мне картинки того, что произошло за последние сутки. Однако в них я словно был зрителем на представлении, наблюдающим за всем происходящим со стороны. Будто это кто-то другой, чужой и отстраненный бессовестно врал в глаза моей подруге детства и заманил её в ловушку, из которой нам обоим уже никогда не выбраться. Зачем я только согласился на эту авантюру? Не знаю, глупый был, самоуверенный. Хотел, наверное, доказать себе, что я хорош не только в роли няньки. Как показала практика, я даже с этим не справился. Иначе не сидел бы сейчас у стены в каком-то не особо просторном круглом зале подземелья со связанными руками под надзором двух неотличимых друг от друга бандитов в масках. Еще около двух десятков ровным рядком стояли вдоль стен, застыв каменными изваяниями. А в центре…
— Сора, — упавшим голосом выдохнул я, чувствуя, как предательски защемило сердце. Это всё моя вина. Я не уследил, не уберег, не сумел придумать, как нам отсюда выбраться до того, как ситуация станет совсем уж безнадежной.
Она сидела на стуле, связанная, испуганная, но отчаянно делающая вид, что всё в порядке и под контролем. На мой голос она даже не обернулась, смотря лишь на того, кто возвышался за спиной Тёко, скалясь своей жуткой демонической маской. Интересно, знает ли она, что я не по своей воле всё это делал? Наверное, да, ведь идея с контролем разума принадлежала именно ей. Но всё же как унизительно и обидно, что даже в такой ситуации я вновь оказался лишь пустой декорацией, полезным элементом, который можно использовать, но обращать на него внимание не обязательно.
— Итак, все наши герои в сборе, и, наверное, пора начинать наше представление, — довольно протянула организаторша этого жуткого спектакля, убирая выбившуюся из прически прядку волос за ушко. Она искренне наслаждалась происходящим, нашей болью и отчаянием. Подойдя поближе, эта садистка цепко ухватила Сору за подбородок и с нескрываемым злорадством посмотрела в глаза. — Скажи мне, каково это чувствовать, что оба твоих лучших друга предали тебя? Меня просто никогда никто не предавал, так что мне очень любопытно.
Я думал, что она промолчит, упрямо сожмёт губки, сверля чокнутую бабу упрямым взглядом, но она вдруг тихо и уверенно заговорила:
— Может, это потому, что у тебя никогда не было друзей? Лишь марионетки и подхалимы окружают тебя, а по своей воле никто не хочет с тобой общаться? — Тёко вздрогнула, как от удара, недобро прищуриваясь и явно не ожидая от мальчишки такой дерзости. — Я не виню своих друзей в том, что они сделали, потому что они делают только то, что ты им прикажешь. Будь у них воля, то они бы никогда так не поступили. Я верю… Нет, я знаю это. А ты всего лишь психопатка, которая играет в свои кошмарные игры просто из зависти, потому что у других есть то, чего никогда не будет у тебя.
— Глупости, — как можно небрежнее фыркнула женщина, но было видно, как слова Соры больно задели её. — Дружба, любовь, преданность — всё это чушь для наивных идиотов. Миром правят сила и выгода. Впрочем, что ты можешь об этом знать, глупый мальчишка. Хаятэ, убей его, он мне наскучил.
Она отошла, и время будто замедлилось, позволяя мне в отчаянии наблюдать, как мой друг детства медленно подходит к нашей общей подруге, на ходу извлекая подаренный мной кинжал из ножен. Я всё так же ненавидел его всей душой, но, на своей шкуре прочувствовав действие проклятой маски, уже почему-то не мог на него злиться так же, как раньше. А еще меня вдруг посетила отстраненная мысль о том, насколько ж это надо быть злобной и обиженной на весь мир бессердечной сукой, чтобы испытывать такое злорадство от вида чужих страданий. Мы, росшие в период войны, с детства привыкали к мысли, что все жители страны Зимы — это враги. Но, поработав в замке с обычными людьми, я понял, что всё вовсе не так, как я привык считать. Что они такие же люди, как мы, совершенно не испытывающие восторга от завоевательских амбиций своего правителя. Они так же любят, дружат, работают и совсем не испытывают к своим противникам ни капли ненависти. Не бывает плохих народов, бывают гнилые люди, и они, судя по всему, есть везде. Просто здесь они еще и ухитрились дорваться до власти.
Когда Хаятэ остановился, я вдруг с предельной ясностью осознал, что это конец. Видимо, какая-то часть меня ещё верила в то, что всё закончится хорошо, что нас спасут каким-то неведомым способом, вытащат из этих жутких застенков и никто больше не пострадает. Но моим глупым надеждам не суждено было сбыться. Я невольно зажмурился, до крови закусывая губу и прекрасно зная, что сейчас произойдет. Резкий замах, следующий за ним удар и тошнотворные звуки агонизирующего тела, захлебывающегося собственной кровью. Знаю, малодушно, но я не хотел этого видеть. Прости меня, я такой же лжец, как и Хаятэ. Бесполезный, самоуверенный и никчемный идиот, который так и не смог выполнить свое обещание и защитить тебя. Прошли томительные секунды ожидания, но помещение заполняла лишь звенящая тишина.
— Что случилось, Хаятэ? — донесся до меня раздраженный голос Тёко после этой затянувшейся, пугающей паузы. — Ты осмеливаешься нарушить мой приказ?
— Нет, — немного помедлив, ответил приглушенный маской, но такой до боли знакомый голос, пробирающий до мурашек. Я нерешительно приоткрыл глаза, смотря на то, как мой друг медленно опускает уже занесенную для удара руку и поворачивается к своей госпоже. Как и в прошлый раз, он говорил абсолютно бесстрастно, словно неживая кукла, лишенная всех эмоций. — Я просто вспомнил, где видел это лицо, и подумал, что эта информация может изменить ваше решение.
— Хаятэ, нет! Не смей! — впадая в лёгкую панику, выкрикнул я, рванувшись вперед, желая заткнуть этого идиота. Если сейчас Сору ждала быстрая и относительно лёгкая смерть, то, если они узнают, кого на самом деле поймали, мне даже страшно представить, что эта кошмарная баба сделает с полученной информацией. — Козлина, даже не думай! Если ты скажешь ещё хоть слово, я убью тебя, понял?!
— Заставьте его замолчать, — раздосадованно поморщилась красотка, и мне в рот вновь запихнули уже знакомую омерзительную на вкус тряпку. Убедившись, что я могу лишь протестующе мычать, жестко зафиксированный руками надсмотрщиков, она снисходительно кивнула своему подчиненному. — Продолжай. Но учти, твои сведения должны быть настолько ценными, чтобы у меня даже мысли не возникло о возможном предательстве, иначе ты разделишь их участь.
— Это вовсе не обычный мальчишка из деревни, — спокойно, будто не заметив угрозы в её голосе, продолжил Хаятэ. — Я никак не мог вспомнить, где же я видел это лицо, но, когда она сейчас зажмурилась, понял. Это внучка главы деревни, которую вы посылали нас найти. Прошу прощения за своевольность, но мне показалось, что будет лучше, если я сообщу Вам об этом до того, как её убить. Возможно, Вы захотите использовать её как-то иначе, но если нет, то я без промедлений перережу ей горло.
— Так вот где я видела это лицо, — я тихо застонал, глядя на то, как осененная догадкой Тёко кивает двум бандитам, и те, повинуясь её безмолвному приказу, быстро стаскивают с беспомощно вырывающейся девушки кимоно, оголяя худенькие плечики и небольшую, но всё же выпирающую из-под покрывающих её бинтов грудь. Убедившись, что Хаятэ не соврал, женщина довольно потёрла руки, смотря на мою подругу с нездоровым азартом. — Что ж, я прощаю твою вольность, это и правда стоящие сведения. Тогда наши планы меняются. Девчонку запереть в самой надежной комнате и глаз с неё не спускать, теперь она не пленница, а ценный заложник. Я пойду доложу правителю о нашей находке и составлю список требований, от выполнения которых будет зависеть её жизнь. Ах да, чуть не забыла, — она кивнула в мою сторону, едва заметно поморщившись. — Этого в камеру, проучить за непочтительность и подвесить, как обычно, чуть позже я приду с ним побеседовать лично. Если он приближенный к главе и друг этой девчонки, то в его блондинистой голове должна храниться масса полезных сведений, так что постарайтесь не отбить ему мозги — от пускающего слюни идиота толку не будет.
Женщина скрылась на лестнице, а нас разделили и развели по разным коридорам. Ходить самостоятельно я не мог, так что меня часть пути грубо волокли под локти, игнорируя вопли и невнятные попытки протеста. Хотя сопротивлялся я скорее из чувства противоречия, прекрасно понимая, что моей судьбы это не изменит. Зато это давало мне немного времени осмыслить произошедшее и посмотреть на выходку Хаятэ немного под другим углом. Как ни странно, своими словами он фактически спас Соре жизнь. Ну ладно, не спас, но по крайней мере продлил на неопределенный срок. Переговоры с кланом Огня могли затянуться на несколько недель, а кто знает, что может случиться за это время? Возможно, её дед в кои-то веки отступится от правила «жизнь клана важнее жизней отдельных его представителей» и всё-таки пришлет кого-нибудь за нами. Шансы на это, конечно, ничтожно малы, но вдруг случится чудо? В тот момент, когда меня втолкнули в небольшую камеру и коротким, но мощным ударом в голову повалили на холодный пол, я еще даже не представлял, насколько плохи мои дела. И что это всё только начало.