Noblesse oblige

Всё наваливается так резко, так сразу: неудавшийся переворот, червём засевшая в сердце болезнь Константина, раскрывшаяся загадка собственного происхождения… в водовороте всех проблем и дел, впоследствии появившихся, де Сарде просто не успевает обдумать это, расщепить, разложить по полочкам. Накуриться, конечно, успевает, но толку от этого мало, только время тратится, поэтому со времени своего неуместного срыва Герберт просто игнорирует все болезненные мысли, не давая им выхода. Бессилие перед чёрной немилостивой рукой малихора, отбирающей у него близких, просто сводит с ума. Он игнорирует. Проблемы с Монетной стражей заставляют оглядываться по вечерам и проверять, не идёт ли следом кто-то, кто может оказаться непойманным и ненаказанным участником заговора. Он снова игнорирует. Откладывает на потом, а мысли, чувства и переживания зависают в голове мутным глинистым осадком, который Герберт тоже игнорирует, как может. Слова Корнелии и откровение Петруса врезаются в эту зловонную жижу с силой и скоростью пушечного ядра: во все стороны летят землистые комки тревоги, гнилые самоуничижительные размышления и брызги злости. Герберт искренне боится — надеется, — что его прямо там, в зале дворца предстоятельницы, разорвёт на части и ему не придётся иметь со всем этим дело. Но — нет, его не разрывает. Он даже умудряется удержать лицо и быстро откланивается, чтобы не наговорить лишнего. Когда Корнелия, ужасно довольная собой, остаётся упиваться своей маленькой победой в кабинете, Петрус пытается его остановить, поговорить, но, видимо, не находит правильных слов. Отчаянное сожаление во взгляде обжигает кипятком, и Герберт отмахивается: — Не сейчас, Петрус. Пожалуйста, — и если первая часть фразы получается достаточно вежливой и при этом холодной, то "пожалуйста", сорвавшееся с губ против воли, звучит жалобно. Не такого эффекта он хотел добиться, но назад не повернёшь. Хорошо, хоть Курт всё понимает без слов и сваливает куда-то до того, как Герберт его об этом просит. В свою резиденцию де Сарде заваливается так, что бедная служанка, протираюшая пыль с полки над очагом, вздрагивает и едва не роняет тряпку, а секретарь упускает пенсне в чашку. Он резко, холодно сообщает, что в их услугах сегодня не нуждается, и сразу же сбегает к себе, наверх. Невыносимо хочется напиться. Проблему это не решит, но хотя бы мысли, утяжелённые алкоголем, перестанут жалить голову роем разъярённых ос. Даже не напиться — надраться. Пойти в таверну, ужраться до полусмерти, до прыгающих зелёных демонов, чтоб с пьяной дракой, дебошем, разбитой головой и криками "Да я тебя на костре сожгу!" вдогонку. Как в Телеме было, когда он ещё мог позволить себе такое поведение. Но Сан-Матеус — городок маленький и его, де-сарде-эмиссара-торгового-содружества, скоро каждая собака будет узнавать. Остаётся только пить в одиночестве, но Герберт не планирует пока скатываться в откровенный алкоголизм. Поэтому мыслям — кто эти мысли вообще всунул ему в голову, это же просто невыносимо — ничего не мешает думаться. И чем дольше они думаются, тем уверенней полное искренней, какой-то детской болючей обиды "За что?!" вытесняется холодным и прагматичным "Это было выгодно". Отлично сыграно. Случайно оказавшаяся беременной дикарка случайно родила случайного ребёнка с меткой островитян, а дальше князь взял судьбу на поводок, и случайность превратилась в продуманную стратегию. Содружество хотело повторить попытку колонизировать остров, не провоцируя новое восстание, и такой посол подходил идеально. Тот, кого местные, вопреки одежде и внешнему виду, принимают за своего, и тот, кто при этом верен князю — лично князю, а не стране в целом. Конечно, никто не рассказывал ему о настоящей матери — это чревато неконтролируемой реакцией, а значит, не выгодно. И Константину князь тоже ничего не говорил не потому, что презирает сына, а потому что Константин непременно рассказал бы всё ему. А это не выгодно. Выгода-выгода-выгода. Торговцы всегда ищут выгоду. Политики всегда ищут выгоду. Политики, вышедшие из торговых семей Содружества, ищут двойную выгоду. И князь Орсей нашёл её, ухватился обеими руками и взял. Потому что мог. Герберт чувствует злость, он ею просто исходит, и желание задушить дорогого "дядюшку" кипит в груди, раскаляя добела. Но, если отринуть все тёплые и не очень чувства, он его прекрасно понимает — и от этого злится ещё больше.