The Killing of the Secret Dear

Заседания Полярного комитета, куда Джеймс Росс силой затащил Крозье, по чудовищной бесконечности уступали только полярному дню. Прежде, сидя каждую среду за огромным, заваленным картами столом, Крозье из-под прикрытых век наблюдал за Джеймсом, пока тот пудрил мозги своему дружку Джону Барроу, и как-то умудрялся пережить долгие часы за пустопорожними разговорами. Но после того, как Джеймс подал в отставку, спасаясь от новых пуль и славы («Трус!» — едва не шипел сопляк Барроу), находиться в Адмиралтействе стало невыносимо. Крозье спал с открытыми глазами, проницая взором сидевшие напротив фигуры. Его не спрашивали, о чем он думает. «У тебя взгляд писателя, Фрэнсис», — пояснил Джеймс Росс, изрядно погрузневший с тех пор, как они вместе бороздили льды Антарктики. Крозье не отнекивался; он даже придумал начало для своих воображаемых мемуаров, на тот случай, если будет не отвертеться от расспросов. «Стояла полярная ночь, и зеленый мост перекинулся через небосклон, соединяя север с югом». Разумеется, он не сам такое сочинил, это все Джеймс, бессменный предмет преклонения для писак из «Атенея». «Господь на Подвиг направлял и Дух его благословлял на Покоренье Океана», все в таком пафосном роде, дикость. Крозье нигде настолько не хотелось выпить, как на этих собраниях, и нигде он так сильно не сдерживал себя. Тень сэра Джона витала здесь, словно принесенная с брошенного «Эребуса» в хрустальной колбе и выпущенная парить среди марин и моделей судов. «Ты умер, — хотел крикнуть Крозье, — а мы выжили, прости же нас за это, наконец! Что поделать, раз ты не протянул еще год! Кто в этом виноват? Будет полезнее, если ты оттуда, из рая, или что там наверху, вложишь хоть немного ума в эти старые черепа, покуда они снова не снарядили в пак чьи-нибудь задницы!» Тщетно было надеяться, что Адмиралтейство оставит Северо-Западный проход в покое. Слава Богу, Джеймс больше к этому не причастен. Его портрет висел в вестибюле напротив портрета сэра Джона: ужасное соседство, как если бы не Джеймс вернулся с того света, но кто-то другой, а «настоящий» сгинувший во льдах Джеймс, увековеченный на холсте, так и будет надменно взирать на публику из позолоченной рамы. Джеймс всегда усмехался, проходя мимо и глядя на себя, а Крозье опускал глаза. Уильям, так называемый брат Джеймса, собирал картины и поговаривал о том, чтобы выкупить портрет. Ха, легче заказать новый, чем пытаться отобрать что-нибудь у Барроу и его компании… Вот и теперь, сторонясь помпезной лживости («Сегодня, господа, мы существенно продвинулись на пути к нашей цели», и рассеянно кивающий Росс, и подхалимы вокруг Барроу), утомленный негодующий Крозье при первой возможности покинул Адмиралтейство с его ноздреватым рустом первого этажа и тяжелыми дугами арок. Пара джентльменов стояла и беседовала, испуская из трубок клубы адского дыма, поодаль кто-то курил сигару, методично стряхивая пепел на гравий. Крозье был рад, что никто не потревожил его одиночества; теперь, с тайным присутствием рядом Джеймса, с неустанными мыслями о Джеймсе, ценность уединения стала еще выше. Возможно, он и на портрет не смотрел потому, чтобы не вспоминать слишком ярко, не ощущать дрожи по телу среди враждебных стен и людей. Он достал часы, прищурился и сверил то, что увидел, с циферблатом на башне. Повернувшись, направил стопы под правую арку. Первым, что он почувствовал, увидев Джона Бридженса, было облегчение, словно камни над головой исчезли. Затем жалость, а после уже страх и, наконец, решимость выстоять. Крозье не дал кислоте вины вновь просочиться в швы между плитами своей базы, разъесть трещины фундамента. Слишком часто он прежде нырял с головой в это кипящее море, в котел со смолой. — Господи, Джон! Вот так сюрприз! Боже, как же он был рад, почти счастлив, и, кажется, улыбнулся, оскалив некогда щербатый, а теперь полный фарфора рот. Трость отбрасывала тень, как стрела. Он выпрямился и легче, чем в последние месяцы, зашагал навстречу Бридженсу. Тот совсем не походил на чудовище или призрака, который в сумерках поджидал Джеймса на улице. Крозье не увидел ничего, кроме очень худого мужчины; на его лицо и плечи падали серовато-седые волосы, клочковатая борода утыкалась в несвежий шейный платок. Сгорбленный, побитый, как больная носатая птица, он жался к стене, обхватив себя поперек груди в потертом сюртуке с разными пуговицами. Бридженс выглядел так, будто плакал, не переставая, пока слезы не высохли, оставив только вросшую в кожу гримасу горя; он выглядел хуже, чем в последнюю их встречу полгода назад, хотя тогда стояла зима и бурый снег хлюпал под ногами. — Капитан… Крозье обнял его, отчетливо помня, как обнимал никогда прежде не виденных доктора Кинга и доктора Рэя во главе сухопутной спасательной экспедиции. Такие же грязные и изможденные, слишком уставшие, чтобы поверить в их удачу. Погонщик собак — индеец, закутанный в меха, — смотрел на них, как смотрит скала на возню муравьев у своего подножия. Похоже, он один все понял, но не проронил ни слова. — Джон… Сколько же времени прошло? — Три года, один месяц, одна неделя, Фрэнсис, и еще три дня. Летосчисление от Рэя и Кинга. Они все подсчитывали свою жизнь так, радуясь новому детству, счастью делать то, что дозволено лишь человеку, ускользнувшему от смерти. Крозье отстранился, продолжая улыбаться. Бридженс смотрел ему в рот. — У вас зубы разного цвета. — Что? Ах да! Он чуть было не сказал, что обязан этим практике дантистов Гудсир, добрым братьям их доброго съеденного соратника. Литтл с полудюжиной людей ходили в лагерь бунтовщиков. Доктора Гудсира и лейтенанта Ходжсона похоронили отдельно, прочих (то, что от них осталось) — в общей могиле. Хикки был еще жив. «Что вы сделали с ним, Эдвард?» и молчание в ответ. Крозье сделал бы то же самое, но он не пошел в лагерь. Джеймс… он тогда молился рядом с ложем Джеймса, перемежая Божье слово бранью и проклятиями. — Как вы, Джон? Вы живете здесь, в Лондоне? Вы обедали? Не хотите ли присоединиться ко мне, я как раз собирался переку… — У меня нет денег. Кончились, — кротко ответил Бридженс (старый спаниель, вот на кого он всегда был похож). Он вздохнул, крепче обхватывая себя руками. — Хотя, если честно, я голоден. Кажется, я всегда голоден. Они отправились в знакомое Крозье заведение: капитан в парадном мундире и без пяти минут бродяга, от которого слабо веяло то ли старостью, то ли хворью. Крозье сделал несколько замечаний о погоде и кухне, которая их ожидает. Кухня там была недурна. Он переспросил, где живет Бридженс, и не получил внятного ответа. Бридженс из вежливости спросил, как поживают другие офицеры экспедиции. Крозье отделался парой общих фраз. — Я вас, верно, должен величать сэром Фрэнсисом? Прозвучало это немного диковинно, но без издевки. Возможно, причиной тому было слово «величать». Крозье помотал головой. — Нет, об этом нет и речи, все решено уже окончательно. Я и сам не считаю, что так было бы правильно. Я не герой. — Но вы вернули людей домой. Я думал, этого достаточно для титула. Не сомневался, что Адмиралтейство и народ тоже так думают. Крозье промычал что-то по поводу неведомых мыслей народа. Взгляд его упал на сильно поношенную обувь Бридженса. Края брюк над башмаками потерлись, ерошась отдельными нитками. — Скажите, Джон, вы видитесь с кем-нибудь еще? — Нет, не думаю, что это нужно. Мне было бы неловко с другими. Я больше никого не искал. — Забавно. На днях я беседовал с лейтенантом… то есть уже коммандером Ирвингом, и он утверждал, что видел вас в Брайтоне, но вы быстро исчезли. Бридженс затряс отросшими патлами. — Это какая-то ошибка, сэр. Я только сегодня приехал из Ливерпуля. Утренним поездом, сэр. Так что нет ничего забавного. Коммандер с кем-то меня перепутал. И я не могу исчезнуть, я человек из плоти и крови. Крозье немного растерялся такому повороту. По счастью, поблизости оказался свободный кэб. Он предложил проехать остаток пути, чтобы было быстрее и удобнее, и Бридженс согласился. Вдобавок стал накрапывать дождь. Крозье отметил, как быстро день превращается в вечер, стоит только начаться дождю. — Жаль, вы не предупредили меня о своем визите, Джон. Я бы зашел в банк. — Нет нужды, сэр, — Бридженс поджал ноги в стоптанных башмаках. — Перебиваюсь кое-как. Тех денег, что вы дали в прошлый раз, мне хватило надолго, сэр, и еще немножко осталось. Я бережлив, это христианская добродетель. — Вот, возьмите хотя бы… Это все, что у меня есть с собой. Бормоча благодарности, Бридженс взял деньги. Руки у него были грязные, словно он недавно рылся в сырой земле, и Крозье отвернулся к окну. Лошадь цокала по мостовой, колеса катились, и он ждал того же, чего и обычно последние три года: чтобы эта встреча завершилась поскорее и принесла хотя бы несколько дней покоя до следующей волны ожидания, до грозовых туч тревоги далеко над горизонтом. Они пообедали: Крозье поглощал пищу, толком не замечая, что именно он ест; Бридженс трапезничал медленно, препарируя блюдо ножом и вилкой, будто хирург в анатомическом театре перед толпой зрителей. Он вытащил и положил рядом с тарелкой завернутую в тряпицу замусоленную тетрадь, и официант неодобрительно косился на нее всякий раз, когда проходил мимо. Крозье знал, что мир Бридженса вот уже три года вращается вокруг этой тетради ровно так же, как его собственная вселенная — вокруг всякой точки, где теперь находился Джеймс. Сверток и манил, и отталкивал его; тайна души Джона Бридженса всегда была слишком близко, рядом с ними, между ними, и Крозье чувствовал себя непрошеным исповедником. Он все боялся, что Джон раскроет свою тайну и заставит его читать написанное, как Библию. Это было смешно. Тетрадь (дневник, никаких сомнений) была полна зашифрованных строк и непонятных рисунков. От вида некоторых Крозье испытывал какую-то сердечную тошноту. — Как вам живется в Ливерпуле? — спросил он, когда с обедом было покончено, и они брели по Сент-Джеймсскому парку. — Простите мою откровенность, но вы неважно выглядите, Джон. Я могу чем-то помочь? Бридженс пожевал губами, одной рукой прижимая к груди тетрадь, а другую запустив глубоко в карман, где бренчали пожертвованные ему гроши. Год назад Крозье показал ему место на Ватерлоо-плейс, где Парламент решил поставить памятник сэру Джону Франклину. Леди Джейн начала подбирать эскизы, как только оправилась от удара утраты. Бридженс сказал тогда, что монумент следовало бы возвести во славу Кинга и Рэя, дополнив его двумя фигурами спасенных моряков. «Каждый бы указывал на свою сторону света, капитан, сэр. Это мог бы быть фонтан, как в Риме. Вы же видели его — Четыре реки?» Четыре потока Аида, Фрэнсис: вопли, клятвы, пламя и забвение. Такова доля, уготованная нам всем. Бридженс не ответил. Они дошли до озера, шагая с севера мимо куп деревьев и подстриженных кустов. — Как поживает капитан Фитцджеймс, сэр? Крозье не вздрогнул; он ждал этого вопроса, звучавшего на пике каждой встречи. Вопрос этот означал перелом, спуск, близость конца пути. Он улыбнулся. — Кажется, все хорошо. Он много пишет мне о занятиях своего брата. Того и гляди, тоже начнет собирать картины или китайские редкости. Бридженс кивнул несколько раз, будто бы с одобрением. Лицо у него посветлело, или это солнце прорвало дыру в облаках, чтобы взглянуть на них обоих? — Я хотел бы увидеться с ним. Я тут решил… Вы же хотели знать, сэр, виделся ли я с кем-то еще. И я сейчас подумал, что это неправильно, вот так избегать капитана Фитцджеймса. Я долго служил ему на «Эребусе». Вы ведь когда-то приглашали меня отужинать с вами обоими, сэр. — Верно, — Крозье не стал упоминать, что речь об ужине шла год назад. Сейчас это было неважно. Облегчение, что затопило его, щипало ноздри, как морская вода. Он прогонит призрака, он поможет человеку. Джеймс убедится, что страхи его напрасны. Боже, как же хорошо, благодарю тебя… — Я пробуду в Лондоне до конца недели. Если вы согласны… Тут Крозье перебил его, возможно, слишком поспешно, испугавшись, что Бридженс передумает. Разумеется, он сегодня же напишет капитану Фитцджеймсу, он все устроит, капитан будет очень рад, он ведь тоже спрашивал о Бридженсе, как и о других их товарищах, и… — Вот что, я еще напишу Эдварду, то есть коммандеру Литтлу, и лейтенанту Джопсону, если хотите. Если вы этого хотите, Джон. Без сомнения, мы чудесно проведем время! Фрэнсис Крозье и «чудесно проведем время» звучали вместе как гнилая дудка и хрустальный колокольчик, но сейчас ему это было безразлично. Солнце смотрело на парк Святого Джеймса, играло на воде. Они живы, живы, черт подери! Объятый почти детской невинной радостью, Крозье кивком указал на тетрадь, которую Бридженс по прежнему прижимал то к груди, то к правому боку. Ободранный уголок выглядывал у него из-под мышки, вызывая уже не страх, но любопытство. — Как вы продвинулись? Удалось еще что-нибудь… перевести? Бридженс медленно, словно в трансе, качнул головой, отчего грязные волосы упали ему на лицо. Крозье подбодрил его улыбкой. Когда-нибудь, если судьбе будет угодно, он сможет расшифровать выцветшие письмена, которые то сворачивались спиралями, то огибали хороводом странные рисунки и символы, то тянулись вдоль полей зеркальной вязью больного разума. Насколько, должно быть, утомительно корпеть над всем этим, стараясь отыскать хоть крупицу смысла! До чего хороши бледные, набросанные дрожащей рукой эскизы Джеймса на страницах его дневника (айсберги, шатры аборигенов, а вот Рэй рядом с санями, и черно-белые собаки, и проводник-индеец), и до чего же жалки жалобные росчерки пера в тетрадке за пазухой у Бридженса! Вспоминая эти изображения, Крозье испытывал смесь брезгливости, и стыда, и презрения к себе за все вместе. Спокойствие Бридженса значило для него слишком много, хотя до самого старого вестового ему толком не было дела. Возможно, просто хотелось, чтобы все его люди были спокойны — ради возвращения сил души и тела, ради благословенного отдыха, которого можно достичь либо разгадав все загадки, либо забыв о них. Только вот касаемо Джеймса ему, Фрэнсису, не удалось ни то, ни другое. Тайны множились, сливаясь в единую тьму бездны, и мостик через нее становился все тоньше. Утки летели к своему домику на острове, разрезая криками воздух. * * * Литтл и Джопсон были похожи на две синие шахматные фигуры: широкоплечая ладья волокла на буксире пешку, а та упиралась, блестя гладкой напомаженной головой. Крозье поморщился. Лейтенанту полагается носить фуражку даже в жаркую погоду, неужто Джопсон забыл? — Капитан Крозье! — Капитан, сэр! — Эдвард, Томас! «Ба, милые друзья, что привело вас к нам… Ах да, за вами посылал я». Крозье пожал теплую волосатую руку Литтла и потную, слегка дрожащую ладонь Джопсона. Счастье, что прикосновения их обоих ничем не напоминали Джеймса с его узкими кистями и длинными пальцами. Даже температура кожи была другой, а манжеты сорочки иначе обхватывали запястья. Крозье указал, где повесить шинели, ткнул пальцем в пару картин (Джеймс утверждал, что стащил полотна из кладовки у брата, но для посторонних предполагалась менее скандальная версия) и предложил выпить. Да, он держит графины для гостей, что в этом такого? Да будем вам известно, что сила искушения существенно преувеличена. Джопсон попросил воды и поглядывал на него поверх стакана, пока Крозье объяснял, что нанял племянника кухарки подавать на стол этим вечером. Так-то он почти всегда обходится один, но ради капитана Фитцджеймса… Тут Крозье, разведя руками, отвесил театральный поклон. Литтл ухмыльнулся (цинга его не взяла, зубы сверкнули с вызовом зависти), Джопсон свел губы в нитку и проглотил воду, которую грел во рту. — Мы ждем только Фитцджеймса? — осведомился Литтл полчаса спустя; погода за прошедший месяц уже была перемолота в слова, а кухаркин племянник сунул нос в дверь. — Простите мои манеры, Эдвард, — промолвил Крозье, взглядом изгоняя парня в прихожую. — Похоже, сегодня дорогой Джеймс не почтит нас визитом. Прошу вас переместиться, м-м-м, в столовую, если можно так назвать… — Я видел его в книжной лавке вчера, — пробормотал Джопсон, не выпуская пустой стакан из-под воды. Литтл протянул руку и накрыл костяшки его пальцев. — Томас, не надо. — Но я видел… — Том, хватит. Поставь стакан, пожалуйста. Идем за стол, — Литтл только что не силой повел его из комнаты. — У вас тут хорошо, Фрэнсис. Никто не мешается под ногами. Очень… уютно. Им стоило немалого труда убедить Джопсона не помогать с сервировкой и не убирать посуду после ужина. Уже не вестовой, но толком и не лейтенант (он до сих пор даже не попытался сдать экзамен, чем очень злил Литтла и огорчал Крозье), Джопсон не находил себе места, грыз ногти и часто зыркал то на окна, то на дверь. Литтл молча, одним взглядом просил за него прощения. Он так и не избавился от бороды, хотя густая растительность на лице придавала ему неизменно суровый вид и добавляла с десяток призрачных лет. Крозье чудилось, Литтл стал ему ровесником. Он предложил обоим господам бренди, а сам пил кофе. Литтл спросил, можно ли курить, и отошел к окну. Джопсон вцепился в обивку кресла; Крозье, звеня чашкой о блюдце, сел напротив. — Как ты, Томас? — Ничего страшного, с-сэр, — Джопсон дернулся, посмотрел на него снизу и слева, искоса. — То есть я хотел сказать, я в порядке. Добрые люди помогают. Вчера я был в книжной лавке, там выставили мемуары Росса о второй попытке найти проход, немного потрепанные, но по хорошей цене, и я хотел было уже купить их, сэр, когда увидел… Он запнулся, умолк, глотнул бренди. Крозье горестно опустил голову. То, как в Джопсона рикошетила каждая беда, настигавшая их на Кинг-Уильяме, множило несправедливость их мук. Кто угодно должен был страдать — и страдал, мать вашу! — но за что было губить эту нежную кожу, и белые зубы, и зеленые глаза? Ничьего сострадания не хватит теперь, чтобы залатать зияющие раны. Литтл рядом с Джопсоном выглядел скалой, утесом, и это после всех слез и бормотания, когда Крозье воистину опасался за его рассудок! Как Литтл вывернул карманы перед эскимосами Рэя, выгреб из них пригоршни цепочек от часов, и брелоки, и блестящие пуговицы… рыдая, сложил мишуру в кучу возле саней, под лай собак, словно своей ничтожной и пустой жертвой надеялся купить еще несколько вздохов на этой земле. Путь через Атлантику измерялся для Литтла пузырьками лауданума, ведь по ночам он покидал каюту и бродил по кораблю, пугая вахтенных своим воем и воплями о том, что нас затерло льдами, разве вы не понимаете, мы вмерзли в чертов пак, мы не движемся, мы четвертый год никуда не движемся! Джопсон кутал его в шинель и выводил на палубу смотреть на воду — это поначалу. Потом Крозье распорядился насчет настойки, хотя доктор Кинг считал, что лауданум может навредить. «Пускай лучше навредит, — возразил Крозье, — чем парень бросится за борт». Дурная судьба и здесь подкралась к ним, цапнула за воротник. К концу плавания Джопсон в полной мере страдал тем, что мучило Литтла в море Баффина. На берег он сошел помешанным, под конвоем из выживших братьев-офицеров, и Литтл сразу увез его куда-то, вдаль от обезумевшей ливерпульской толпы. Там, в неведомом укрытии, Джопсон немного успокоился, то есть им всем тогда хотелось так верить. Но на похоронах Блэнки он вновь сломался, всхлипывал и цеплялся за Литтла, точно это его, а не старого Томаса, собирались заколотить в ящик и похоронить. Со стороны они выглядели непристойно — или необычно, что для многих суть едино. Однако то, как Литтл обнимал Джопсона, было вовсе не тем, как Джеймс обнимал его, Фрэнсиса (его Фрэнсиса), но Фрэнсис не посмел бы объяснять кому-либо, в чем разница. Теперь он смотрел на бывшего вестового и думал, не ошибся ли. Джопсон тянулся к Литтлу всем телом, ждал, пока тот докурит, чтобы снова оказаться рядом. Литтл замешкался, и тогда сквозь стиснутые челюсти Джопсона донеслось какое-то тонкое нытье, собачий скулеж или того хуже. Литтл ткнул окурком в пепельницу и пересек комнату. — Простите, сэр, — он наклонился через спинку кресла, гладя Джопсона по напомаженной голове. — Вы уже давно можете звать меня по имени, Эдвард, — устало ответил Крозье. Внезапно он показался себе старцем, который собрал совет из таких же дряхлых «мудрецов», но так и не отважился вынести на повестку дня ни одного вопроса. — Хорошо, Фрэнсис. Вы скажете, зачем пригласили нас? И где капитан Фитцджеймс? Позвольте быть откровенным: мне с трудом верится, что он, черт возьми, просто не явился. И Литтл рухнул в соседнее кресло. Джопсон тихонько замычал, и он подвинулся ближе, так, что чужие ноги в одинаковых сапогах терлись друг о друга. Крозье перекатывал слова в уме, как тяжелую гальку. Он не мог признаться своим друзьям в болезни и здравии, что в действительности не звал сюда Джеймса, что Джеймс сейчас был в безопасности в Брайтоне со своим странноватым братом-коллекционером. Не станет он говорить и о Бридженсе, которого вправду пригласил, но который не пришел по одному ему ведомой причине. Крозье следовало бы поскорее начать врать, ловко и складно, пока Литтл не изобрел собственную версию событий. — Наверное, капитану Фитцджеймсу что-то помешало, — промямлил Крозье, касаясь граней графинов на столике, скользя взглядом по (украденному) пейзажу над камином. — Он будет очень огорчен, что не встретился с вами. — Мне тоже жаль, — почти всхлипнул Джопсон и еще несколько раз прошептал, — мне тоже, тоже… — Я хотел узнать, — продолжал Крозье, — как чувствуете себя вы оба. Если вы в стесненных обстоятельствах, нуждаетесь в деньгах или… Я мог бы разузнать в Адмиралтействе, чем вам помочь. Литтл фыркнул в бороду, встал и нервно прошелся до окна и обратно. Джопсон все протягивал к нему руки, будто героиня итальянской оперы. Крозье уже не помнил, как она называлась, он задремал в начале второго акта. Джеймс потом страшно бранился. — Адмиралтейство вернет мне шесть лет жизни? А здоровье? А ему, — Литтл махнул седеющей гривой на Джопсона, — вернет? Ей-богу, Фрэнсис, вы слишком часто там бываете, чтобы так наивно… — Я лишь хотел узнать, — терпеливо, с ноткой отеческой любви в голосе (Литтл все-таки был существенно моложе него) повторил Крозье, — не могу ли я что-нибудь сделать, чтобы вам стало немного… комфортнее? Эдвард? Тот яростно тряхнул головой, огляделся по сторонам, повернулся к двери и ткнул в нее пальцем. — Не желаю, чтобы нас подслушивали. Хватит той грязи, что уже есть в печати. Крозье кивнул, извинился и вышел отпустить слугу. На коротком пути до кухни он удивленно размышлял, что за грязь имеет в виду Литтл. Они с Джеймсом, видимо, читали совсем другие газеты, полные исключительно дифирамбов и обильных слез сожаления (истинный патриотизм). Никто не позволял себе очернять память погибших, подвергать сомнению решения, принятые в подготовке и ходе экспедиции, переиначивать факты или идти наперекор официальной позиции Адмиралтейства. Цеховая порука, ненавистная Крозье в мирное время, тут сослужила им неплохую службу. Поставщики дурного провианта были публично выпороты в прессе. Диккенс готовился выпустить второй том мемуаров леди Джейн (сначала в своем журнале, а затем отдельной книгой), тогда как первый том переживал новое издание крупным тиражом. Сколько Крозье ни глядел, он не видел признаков угрозы извне: словно вся радость от пыток досталась его внутренним демонам, не пожелавшим делиться ею ни с кем. Кухаркин племянник сидел за столом с Филином на коленях — вместе они уписывали остатки ужина. Крозье заплатил ему остаток, похвалил за работу и обещал позвать снова, буде такая нужда. Парень ушел через черный вход (Крозье почудилось, что он беседует с кем-то на заднем дворе, но звуки в сумерках всегда обманчивы), а Филин улегся спать поближе к теплу. Дом вдохнул и выдохнул: тут еще оставались чужаки, пускай и хорошо знакомые хозяину. Впрочем, хозяин мог и ошибаться на этот счет. Перед тем, как вернуться в гостиную, Крозье остановился и послушал под дверью. Он не считал, что подслушивает, ведь он никогда и нигде не использовал полученные таким образом сведения. Он стоял так возле дощатой ширмы, которой отгородили койку Джеймса в их бараке в форте Черчилль, а затем на корабле перед его каютой, а позже здесь, в собственном доме, замирал на пороге спальни, боясь войти и увидеть постель пустой. Болезненные вздохи, скрип половиц, тихое «Фрэнсис… Где ты, Фрэнсис?», и он входил, прежде досчитав до десяти, или до трех, или сразу; обвивал руками тело, горевшее то в лихорадке, то в сонном плену, то во власти страха, что заставлял Джеймса иногда спускаться среди ночи и искать его, скользя призраком по одним и тем же комнатам. Двери глушили его зов, но если затаить дыхание и прислушаться, звук просачивался сквозь древесину, огибая препятствия, стремясь быть пойманным. Сейчас Джопсон говорил что-то, быстро и неразборчиво, а Литтл, кажется, возражал ему, но слишком тихо, чтобы расслышать хоть слово. Дуэт их голосов смешался для Крозье в далекий шум, в гул прибоя с чайками над волной. Внезапно ему захотелось сбежать наверх, спрятаться в своей комнате и переждать там, пока гости не уйдут. Проклиная себя за трусость, он распахнул дверь в гостиную, едва успев нацепить на лицо улыбку. — Ну же, дорогой Эдвард, что вас трево… Литтл только что не ткнул ему в лицо мятой газетной страницей. Крозье взял ее, расправил, пробежал глазами один раз, второй. С досадой и презрением бросил рядом с пепельницей. Жест был актерский, так назвал бы его Джеймс, сам не стеснявшийся подобных жестов. — Полная чушь! Томас Блэнки не писал и не говорил такого, Богом клянусь. Блэнки умер больше года назад. Что это за розыгрыш, черт вас побери?! Что себе позволяет этот… «Уолмерский вестник»? — Он опять схватил страницу. — Аноним! Автор — аноним! — Это напечатали на прошлой неделе, — угрюмо заметил Литтл. — Я думал, вы уже знаете, Фрэнсис. — Я не читаю паршивых местечковых газетенок! — Крозье стукнул ладонью по столу. Боже, дай мне сил, как же хочется выпить, боже, боже… — Я тоже не читаю, и тем не менее… — Мне подбросили ее на крыльцо, — просипел Джопсон, забившись глубоко в кресло, — позавчера. Эдвард, тебе ведь тоже… Где ты, Эдвард? И он испуганно завертел головой. Литтл шагнул ближе, чтобы Джопсон его видел. — Вы не получали похожих посылок, Фрэнсис? Каких-нибудь странных писем? Крозье не ответил: он вспоминал конверты, адресованные Джеймсу, которые тот вскрывал в одиночестве, содержанием которых никогда с ним не делился. Тихая улыбка на губах, и светлая грусть, с какой думают о далеком счастье, незримом и невозможном. Джеймс едет в Дил через неделю, а Дил — он ведь рядом с Уолмером, верно? — Что нам всем теперь делать? Клянусь, когда вы пригласили нас, я был уверен, что причиной тому эта статья. Упрек ужалил Крозье. Разве я отдалился так сильно, чтобы делить с вами одни лишь невзгоды? Да, пожалуй, что так. Гадкая правда. — Впервые ее вижу, — он уставился на страницу, вдумчиво прочел заметку в третий раз. — Значит, вы оба получили это неизвестно от кого два дня назад? Литтл кивнул, Джопсон откашлялся с видом человека, готового сообщить о чьей-то преждевременной кончине. — Я потому и пошел в книжную лавку, сэр, сразу, как только смог. Там ведь написано, в той статье, сэр, что Джон Росс принес жертву накануне третьей зимы. Я думал, вдруг в его книге найдется что-нибудь об этом. Ужасно глупая идея, — он потупился, как наказанный мальчишка. — В газете упоминают жертвоприношение или откуп, — отозвался Литтл, — якобы со слов мистера Блэнки. Намекают на вторую экспедицию Росса и открыто пишут о нашей. Мол, обе они схожи «невероятным спасением», и то благодаря… Господи, всякий раз тошнит, как об этом думаю. Крозье молча смотрел на него, стараясь узреть ход мыслей Литтла, словно череду картинок в волшебном фонаре. Его собственные размышления напоминали сейчас рой встревоженных пчел, утративших всякие ориентиры. Он отчего-то мгновенно отупел, тщетно морща лоб и отворачиваясь от Джопсона, который искал его взгляда, как якоря, как спасительной точки на горизонте. «Вы были там, Эдвард, Томас. Вы оба, я и мистер Блэнки. Мы всё видели. Мы уже говорили об этом, вчетвером. Мы всё решили тогда, условились о том, как понять и принять то, что случилось. Зачем теперь вам понадобилось сомневаться? Мы ведь приняли решение, помните?» — Мы все там были, — Крозье развел руками. — Вы хотите новых ответов, Эдвард? Эта заметка зародила в вас какие-то сомнения? Прозвучало это крайне жалобно: он просил Литтла об отказе так же искренне, как давным-давно умолял Софию о согласии. Он жаждал, чтобы именно Литтл, вернувший себе силы и крепость ума, положил конец их метаниям, ради себя самого, ради обоих Томасов — мертвого и еще живого. Сам Крозье не чуял твердой земли под ногами. Все это глупый розыгрыш, злая шутка. Обида за Тома Блэнки горько жгла веки. Литтл топтался на месте, как медведь на ярмарочных подмостках. — Я уже плохо помню, как все было, сэр, — буркнул он. — И потому вы склонны поверить анониму, который мерзко лжет, ссылаясь на покойного мистера Блэнки? Литтл уставился на него, будто раздумывая, опустил глаза и пожал плечами. — Если бы вы напомнили мне… нам, сэр. У вас наверняка остались записи, вы же много… — Нет, — резко оборвал его Крозье, — нет, ничего не осталось! Снова взгляд из-под кустистых бровей, снова то же движение плечами. Лицемер, подлый лицемер! — В тот день мы отправились на охоту, — спокойнее, чем он сам от себя ожидал, продолжал Крозье. — Вы, Эдвард, несли большую сумку с пулями и порохом. Вы, Томас, помогали идти мистеру Блэнки. Нам нужен был еще один стрелок, и жребий пал на мистера Пеглара. Люди тянули жребий, помните? Мы решили, так будет лучше, ведь в лагере ходили всякие слухи о преференциях для офицеров и якобы отказе простым матросам в шансе проявить себя. Я ничего не путаю, верно? Джопсон и Литтл кивнули: первый с нервной, почти восторженной бодростью, второй — сокрушенно. — Я сложил бумажки с именами в фуражку, лейтенант Ирвинг хорошенько их перемешал, а затем мистер Блэнки вслепую вытянул одну записку. Вы помните имя, Эдвард? — Нет, — хрипло ответил тот. — Правильно, ведь вас там не было. Вы готовили ружья. Я тоже не помню, кто там выпал по жребию, но мистер Пеглар вызвался вместо него. Почему он так поступил, я тоже не помню, увы. — Кажется, матрос, на которого пал жребий, плохо себя чувствовал тем утром, — услужливо подсказал Джопсон. — Да, возможно, так оно и было. Мы выдвинулись в путь в северо-западном направлении. У могилы одного из наших погибших товарищей мы остановились передохнуть. Мистер Пеглар отчего-то сделался взволнован. Помните, он спросил, на кого мы в самом деле собрались охотиться и зачем взяли самые крупные пули. Он вообразил, что мы решили… поймать наконец того зверя. Вы, Эдвард, пытались объяснить ему, что пули крупного калибра с большей вероятностью уложат карибу, если нам таковые встретятся, но мистер Пеглар все упорствовал. Он странно себя вел, никак не хотел угомониться, даже когда ему сказали, что своими криками он распугает всю дичь на милю вокруг. Помните, что он сказал на это? — «Дичь — это мы», — проворчал Литтл, — и рассмеялся. У меня мороз по коже пошел от его смеха. — Но мы нашли следы, Эдвард. Именно в той стороне, куда инуиты указали лейтенанту Ирвингу. Карибу заходили на Кинг-Уильям с юга, с Аделаиды. Если бы мы пропустили их тогда, если бы Джон Ирвинг не встретил местных жителей… — Мистеру Пеглару стало дурно, — очень тихо произнес Джопсон. — Он в судорогах упал на камни. С ним случился припадок, сэр, так сказал доктор Гудсир. — Гудсира тогда уже не было с нами, Том, — возразил Литтл, так ласково, словно на мгновение в него вселился кто-то другой, нежный и добрый. — Хикки увел его с собой. Хикки, который сначала убил мистера Фарра, а потом напал на Джона Ирвинга, думая, что тот идет к лагерю один. Крозье прикрыл глаза, вспоминая до боли короткий момент своего триумфа, единственный за всю экспедицию. Суд над Корнелиусом Хикки, этим крысомордым выродком, был коротким: против его слова выступили двое очевидцев и сам Ирвинг, едва не ставший жертвой. Охотник-инуит, второй по старшинству в семье, заметил прятавшегося среди камней Хикки, а жена охотника увидела труп несчастного Фарра и подняла крик. Негодяй даже не бросил тонкий, испачканный кровью нож, с которым собирался напасть на лейтенанта. На допросе он глумливо хихикал и прикидывался, будто не понимает, о чем речь. Джеймс (тогда он еще мог участвовать в собраниях) приказал ему молчать. «Если замолчу я, заговорят другие», — сказал на это Хикки. Его должны были повесить за убийство матроса, покушение на жизнь офицера и подстрекательства к бунту. За все эти преступления его следовало бы повесить трижды, и Господь свидетель, Крозье с наслаждением смотрел бы на это снова и снова. — Все верно, Томас, — сказал он. — Бедняга Гарри Пеглар упал без чувств. Он был уже слишком болен, чтобы идти на охоту, но по какой-то неизвестной нам причине захотел… попытать счастья? Джопсон повесил голову. Слезы капали ему на грудь, на сцепленные в замок руки. — Мистер Блэнки остался с ним, вы побежали обратно в лагерь за носилками и мистером Бридженсом, а мы с Эдвардом отправились дальше по следу карибу. Все случилось недалеко от могилы мистера Синклера. Пеглара похоронили там же. Кажется, он скончался, не приходя в сознание. Он умолк, Литтл и Джопсон тоже молчали. Снаружи не доносилось ни звука, как если бы вечер сгустился вокруг них непроницаемой пеленой тишины. Он ждал, возразит ли ему кто-нибудь, или они так и будут до скончания времен повторять один и тот же складный рассказ? Литтл хрипло вздохнул и поежился в своем кителе. — Все верно, Фрэнсис, однако когда мы с вами отошли за холм, вы вспомнили, что забыли флягу с водой. Вы вернулись к мистеру Блэнки. Я ждал вас, и довольно долго. Я никогда не спрашивал, но теперь спрошу — случилось ли тогда что-нибудь еще, чего не видели ни я, ни лейтенант Джопсон? — Нет, — твердо ответил Крозье, — больше ничего. Я изложил все как было. Я забрал фляжку и вновь присоединился к вам. Мистер Блэнки смотрел в подзорную трубу, как мистер Джопсон идет к лагерю. Он снял одну из своих поддевок и положил под голову мистеру Пеглару. Джопсон достал платок и высморкался. — Но я не понимаю, сэр, зачем теперь кому-то понадобилось писать такое? Это оскорбляет вас, и капитана Росса, и много кого оскорбляет! Я совсем не хочу, чтобы люди думали… — Успокойтесь, Томас, — Крозье чувствовал, что отступил от края пропасти и вновь обретает власть над собой. — Никто из важных людей этого не прочтет, а даже если и так, никто в своем уме в это не поверит. Пускай уолмерские кумушки чешут языки, какое нам до них дело? Забудьте про это! Глядите, я сейчас сожгу газету, и мы все о ней забудем. Вы согласны, Эдвард? Тот устало кивнул. Крозье вдруг сам отчетливо понял, до чего утомился за этот вечер. У него едва хватило сил бросить мерзкую страницу в камин, словно это был не лист бумаги, а гранитная плита. Надгробие, вот как это задумали, гвоздь в крышку гроба их репутации, пляска на костях. К горлу подкатила дурнота, он налил себе воды. Если бы он мог неким чудесным способом сообщить о своей тревоге Джеймсу, но Джеймс не должен быть в этом замешан, не должен знать, но если он вдруг узнает, Господи… Крозье почти рухнул в кресло, и Джопсон сразу же, как по команде, вскочил со своего. — Спасибо за приглашение, капитан, сэр, и за ужин. Боюсь, мы заняли слишком много вашего времени. Эдвард? — Кого же ты видел вчера в книжной лавке, Томас? — не глядя на него, не своим голосом спросил Крозье. Джопсон уже стоял в дверях, вцепившись в шинель. Свет лампы бликовал на его лакированной голове — обещание нимба в той, следующей жизни. — Мистера Бридженса, сэр. Он очень любит книги. Я уступил ему мемуары сэра Джона Росса. Мистер Бридженс был так благодарен… Только, кажется, он толком не вспомнил, кто я такой. И Джопсон пожал плечами точь-в-точь как Эдвард Литтл. Крозье смотрел, как они шагают прочь под фонарями, и боролся с желанием взять пистолет, кочергу, и затаиться дозором у черного входа.