***
«Это» появляется на его столе, пока он пытается привести себя в порядок после слишком бурной ночи и слишком бурного утра. Они с Майклом перебрали, и он зачем-то притащил пацана домой, о чем глубоко пожалел на утро. Не то что бы демон слишком с ним церемонился, выставляя из своей квартиры, просто мерзкий червячок, в который иссохла его Совесть, пищал, что он омерзителен. Что, вероятно, он мог бы справиться со своей болью как-нибудь иначе, а не втрахивать в матрас студента с разбитым сердцем, а потом вышвыривать его прочь. «А еще», — ворчала она. — «Ты надолго оставил своего ангела одного. Своего ангела, с горящими крыльями. И пусть тот наговорил всякого — возможно от боли, возможно от ужаса — но мог же ты хоть глазком за ним приглядывать»? «На то я и демон!» — отвечал он ей, пиная морщинистый бок. — «Мне по должности не положено быть хорошим!» «Это», в своей мерзости, попадается Кроули на глаза слишком поздно, когда, наоравшись на растения он, раздраженный, плюхнулся в кресло. Они посмели радоваться ему и даже не удосужились затрепетать при его появлении — беспредел! Свернутый в рулончик пергамент был скреплен сургучной печатью и оттиск на нем был до дрожи знаком. Это был рисунок кольца Азирафаэля, что вкупе с письмом — не звонком и не визитом — заставлял мужчину ежиться от нехорошего предчувствия. «Дорогой мой Кроули» — голос в голове мгновенно перешел на мягкие интонации Азирафаэля. — «Вряд ли, конечно, я могу теперь тебя так называть, но все же. Я хотел извиниться лично, но вчера в клубе ты был немного занят, и я решил, что послания будет вполне достаточно», — Кроули застонал от безысходности. Он видел их с мелким… Отлично! Лучше не бывает! — «То, что со мной произошло — кара небесная. Испытание, посланное Богиней, но я не справился с ним. Я поддался всем смертным грехам и, не позднее полуночи, должен буду обратиться в падшего. Прошу тебя, дорогой мой, прости за все обидные и грубые слова, что я сказал тебе за все время нашего знакомства. Ты самое чудесное, что случалось со мной со времен Эдема, а возможно, и со времен моего рождения по воле Всевышней. И ты, несомненно, мой лучший друг. С любовью, Азирафаэль». Кроули выругался витиевато и грязно. И он продолжал бормотать проклятия, адресованные всему миру и самому себе, пока складывал письмо, с парой расплывшихся, будто от дождя, строчек. «О Дьявол, пусть у него протекает крыша!» — думалось ему. — «Пусть это будут капли от воды, что собираются у запотевшего стекла. Пусть это будет что угодно, кроме слез моего чертова ангела!» Он тихо и зло шипел, пока заводил Бентли и гнал к старому букинистическому магазину, на котором вот уже второй месяц висела табличка «закрыто». И весь этот магазинчик насквозь провонял отчаянием. Таким густым и терпким. Совсем не человеческим, но страшным и неизбежным отчаянием, которое терзает сердца бессмертных светлых существ. Лавка была частью Азирафаээля, как милая Бентли была частью него самого, а потому, дверь легко распахнулась, будто всегда ждала только Кроули. Ждала, обнажая свое чрево: пыльное и покореженное. На полу валялись скинутые с полок книги, что раньше всегда купались в любви хозяина, разбитая бутылка вина и запятнанный бордовым ковер походили на место преступления, а сладкий запах разложения вызывал приступ тошноты. Кроули прекрасно знал, что верхние комнаты в лавке не были жилыми, поскольку Азирафаэль не спал, предпочитая коротать ночи за хорошим чтивом. А вот небольшое помещение в задней части магазина можно было бы считать личным кабинетом ангела. То, что творилось там — повергло демона в шок. Пол был устлан исписанными листами, покрывающими ковер так густо, что невозможно было разглядеть ни кусочка ворса. С тяжелым сердцем он поднял первый попавшийся кусок бумаги и обомлел: Благослови меня, звезда на темном небе, Благослови, я грешен без вины. Я вечность ждал, мне кто-нибудь ответит? Я вечность ждал, но сжег свои мосты. Мне золоченных глаз так было мало, Мне мало голоса, и образа в стекле. Я ангел же, но все во мне кричало, Что жажду я тебя забрать себе! Кроули вздрогнул и схватил еще один лист: Мне не противен черный цвет, Игривый взор, рискованные речи. Я говорил все время тихо «Нет!» А сам искал с тобой греховной встречи. Облобызать хочу твои уста, В дыхании растаять без остатка. Я в демона влюбился, вот беда, Но от того так горестно и сладко. И еще: Я сон, мой змей, не потревожу твой, Прости меня, и отпусти на волю. С тобою рядом знал я, что живой, Но я готов и к вечному покою. Ты озарял мой небосвод седой, Звездою яркой, влагою в пустыне. Вино горячее приправлено виной, Но чувств моих и небо не отнимет. Прости меня, и отпусти грехи, Возлюбленный с медовыми глазами. Я грешный ангел, пьяный от тоски, Я в землю рухну, проросту цветами. Безумие чувств, любви тяжелый крест, И что же в этой жизни будет слаще? Последний шаг — полет в один конец, И отпоют меня колокола на башне. Стихи, стихи, стихи — куда ни глянь, чего не коснись. И все о нем. Кроули хотелось вцепиться в волосы и выть: от радости, от ужаса — не важно. Его Азирафаэль был влюблен в него. Его Азирафаэль собирался сорваться вниз, не позвав на представление самого заинтересованного зрителя. Ну что за сучье блядство?***
Он стоял на покатой крыше часовой башни Вестминстерского Аббатства, чувствуя, как ветер треплет волосы. Вечерний Лондон дышал истомой. Под ногами плескалась старушка Темза, неся свои стальные воды вдоль чопорной столицы Англии, качая на своих волнах редкие желтые листья. А стоило повернуть голову чуть левее, и можно было увидеть золоченный осенью островок Сейнт-Джеймсского парка, такого родного и близкого. Он, как старый друг, шумел тихо и утешающе. Азирафаэль посильнее запахнул бежевый плащ и грустно улыбнулся. Он уже знал, что с минуты на минуты внизу разомкнется темная расщелина, что утянет его за собой. Он уже чувствовал зов Ада. Он расправил то, что осталось от крыльев и нежно, прощаясь, погладил почти полностью почерневшие перья, которых осталось слишком мало, и в промежутках можно было видеть воспаленный остов. Его крылья, те самые, что укрыли Кроули от первого дождя, больше никогда не поднимут его высоко в небо. Хотя, дело, наверное, было и не в небе вовсе. А в том, что он станет демоном. И, в лучшем случае, его просто растерзают за то, что он остановил Конец Света. В худшем… его заставят вредить людям или, что пугало больше всего, могут послать, чтобы убить Кроули. Он знал, что потеря памяти при Падении — первая ступень перерождения. Знак того, что теперь ты полностью отречен от прежней жизни. Что он больше не вспомнит, как много сделал для него этот хитрый старый змей, как много он для него значил. Этого нельзя было допустить. Ангел достал из-за пазухи небольшой стилет, плотно обернутый грубой кожей. Это был клинок, который Азирафаэль изъял у одного итальянского чернокнижника, который, науськиваемый самой Абаддон, вознамерился создать оружие против ангелов. В какой-то степени ему это удалось. Стилет был напоен настолько мощной черной магией, что если пронзить им сердце сосуда ангела, то он анигилируется вместе с божественной сутью. Естественно, такое одноразовое применение не несло большой опасности для Небес, но все же Гавриил приказал кинжал изъять, занести в каталог и отдать на дезинтеграцию. Но ангел, увлеченный вином и средиземноморской кухней, отдать оружие начальнику забыл. Вот тебе и божье провидение, грустно подумал он. Умирать, как ни странно, было не страшно, но тоскливо. Мир, что расстилался под его ногами, был так прекрасен, причудлив и столь же непостижим, как и Божий Замысел. Люди внизу спали или бодрствовали, влюблялись или расставались, вынашивали злые козни или тянулись к свету. Азирафаэль мечтал укрыть этот несуразный, восхитительный и пугающий мир своими крыльями и оберегать его до скончания времен. А потому, ради всеобщего блага, он должен был умереть. Ну, с человечеством останется Кроули. Уж он-то точно не даст его в обиду. Крепко зажмурившись, Азирафаэль взмахнул рукой… — Стоять, Джульетта недоделанная! Твой Ромео еще не помер! — Кроули? — Азирафаэль обернулся и удивленно уставился на демона, стоящего за его спиной. Тот выглядел так, будто без подготовки пробежал олимпийский марафон. — Ты почему здесь? — Потому что ты собрался совершить очередную глупость! — он попытался пригладить волосы. — Ты хоть понимаешь, что я поднимался на эту верхотуру пешком! Пешком, ангел! А теперь, будь добр, отдай мне зубочистку! От нее смердит, как от Хастура. — Я... — ангел растерялся настолько, что, сделав шаг назад, чуть не сорвался с крыши. — Я не могу! Ты не понимаешь! Я должен убить себя! Иначе, вдруг… вдруг они, — он многозначительно ткнул вниз, — захотят расправиться с тобой моими руками? Или прикажут убить Адама? Или Мага? Я не хочу… Как ты вообще узнал, что я здесь? — Азирафаэль, на будущее, если ты не хочешь чтобы кто-то тебя нашел, то необходимо: а) НЕ присылать этому кому-то тревожные послания, б) НЕ позволять своей лавке пропускать его внутрь, в) НЕ писать в пяти процентах своих стихов примерное место суицида! — Ой, — ангел вспыхнул как маков цвет, опустив голову вниз. — Вот тебе и ой, — ангел сжался еще сильнее, мечтая провалиться сквозь землю. — В свое оправдание хочу сказать, что на последнем этапе испытания, мне было довольно сложно трезво соображать. — Это я уже понял, — демон подошел вплотную, искренне наслаждаясь чужим смущением. — В таком случае, может, ты пояснишь мне свое творчество. — Ты ведь и так все понял, да? — Азирафаэль выглядел невероятно несчастным. — Понял, как я к тебе отношусь. Я отвратителен, Кроули! Все мои… поступки были продиктованы эгоизмом и жаждой обладания! Все то, что я так лелеял — грех! Это плохо… — Ты серьез-з-зно? — падший схватил собеседника за грудки и встряхнул. — Ты считаешь, что твоя влюбленность в меня — это плохо? — ангел нервно кивнул, а Кроули готов был надавать ему за это по голове. Ну что за святой идиот? — Кажется, ты не понимаешь, что происходит, ангел! Я, слышишь, я любил тебя все эти годы! С пресловутого яблока и по сей день! Я люблю тебя той самой жадной, алчной, ревнивой и отнюдь не платонической любовью! Страсть, похоть, гнев — часть этой долбанной любви! Но там же, в первом ряду, сидит и нежность, и смирение, и жертвенность! Это называется «земной любовью» ангел. И ничего плохого в ней нет! — К-кроули? — Азирафаэль осоловело моргал, видимо не в силах до конца переварить сказанное. — Почему ты не сказал мне? Почему… — Почему? — он содрал с себя очки, вышвыривая их вниз. — Может потому, что ты — ангел, а я — чертов демон, который не заслуживает ни любви, ни прощения? — желтые глаза гневно сверкнули. — Потому, что за нами следили все, кому, блядь, не лень следить? Потому, что ты невинен, как сраный херувим и в упор не замечал намеков? Пот… Кроули вздрогнул, когда мягкая, прохладная ладонь легла на его губы. Азирафаэль улыбался так ярко, будто солнце решило устроить внеплановый рассвет. Как же давно он был влюблен в эту улыбку и лучики морщинок в уголках глаз. Вся злость мгновенно улетучилась. — Дорогой мой, — он уткнулся горячим лбом демону в грудь. — Ты заслуживаешь всего и даже больше. Я так тебя… Вдруг ангел вскрикнул, чувствуя, как невидимая, необузданная сила дернула его за сочленения крыльев и потащила к краю. Мгновение, и он уже падал в расщелину, что разверзлась рядом с часовой башней.