Сборник драбблов по Дарк Соулс

«Не спешить… Не спешить!» – в очередной раз напомнил себе брат Гвиндолин. Перехватив палку поудобнее, он осторожно повернулся боком к истёртым от времени ступеням, с усилием наклонился и подтащил правую ногу к краю. Неуклюже дёрнул лодыжкой. Ногти привычно проскребли по влажной стене, и он остановился отдышаться. Каменная лестница без перил была скользкой от вездесущей сырости и круто уходила вниз, в подвальные кельи. Никто знал, что благочестивый брат Гвиндолин ненавидел её едва ли не больше, чем ересь, когда ему приходилось спускаться в подземных ход, нелепо раскачиваясь и с трудом удерживая равновесие. Впрочем, мало кто знал и о том, что под его излишне широкой и длинной сутаной прятались уродливые, скрюченные конечности: четыре лишних ноги, недостающие до земли, две из которых мешали ему свести колени. Когда он родился, повитуха лишилась чувств, а семья вызвала священника. На допросе мать призналась, что изменяла их отцу, видимо, поэтому Бог лишил её своей милости, и демоны овладели её младенцем. Во всяком случае, так ему говорили. Сам Гвиндолин не помнил ни этого, ни того, как в его ноги загоняли освящённые иглы и прижигали плоть, в надежде изгнать из него злые силы. Не помнил он и проверки утоплением. Он знал только, что если бы отец-настоятель не выловил его, наглотавшегося воды, он бы не выжил. И, если быть откровенным, он не был уверен, что выжил бы и потом, в родной деревне, если бы отец-настоятель не забрал их с братом в обитель. Брат Гвиндолин пошатнулся и коротко выдохнул. «Не спешить» Не было ни дня, чтобы он не молил Господа о прощении греха своей несчастной глупой матери. Когда-то ему казалось, что этого будет достаточно, но Господь молчал. Напротив, посылал испытание за испытанием. Гвинсен, его старший брат, пропал три месяца назад, во время паломничества, а вернувшись, впал в ересь. И сейчас брат Гвиндолин должен был его увидеть. «Не…» На последней ступеньке пятка всё-таки соскользнула, и в попытке остановиться, он стесал о стену запястье. «Ну что ж, я мог и скатиться кубарем, растеряв всякое достоинство. Видимо, это добрый знак» Тёмный коридор встретил его въевшимися запахами крови, сырости и нечистот. Брат Гвиндолин слабо улыбнулся и расправил плечи: с его походкой стоило ему наклониться хотя бы немного, как он тут же начинал походить на огромную уродливую утку. Он признавал, что это было проявлением гордыни, и возможно, поэтому он всё ещё не был достоин божьего ответа, но он позволял себе эту маленькую слабость: хотя бы не быть смешным, если не мог перестать быть уродливым. Брат Гвиндолин поднял подбородок и потянул на себя ржавую ручку нужной двери. Та скрипнула, где-то в глубине коридора раздался крик и тут же заглох. Он протиснулся в комнату, щурясь от слишком яркого света, пониже натянул капюшон и кивнул застывшему у стены брату Арториасу. Белёную стену за спиной брата Арториаса пятнали неопрятные островки плесени и плохо замытые бледно-розовые разводы. Брат Гвиндолин медленно перевёл взгляд на узника. Закованный в цепи, со следами ожогов, тот выглядел истощённым. Пальцы на левой руке были лишены ногтей и кровоточили. Гвинсен поднял голову, отбрасывая спутанную гриву волос. «Молчи, брат мой, молчи во имя Господа! Молчи и кайся!» Но обожжённые губы Гвинсена растянулись в улыбке. И он заговорил. – Гвиндолин, – голос его звучал тепло, как в детстве, – братишка, помнишь, мы видели драконов над северными горами? Святые отцы нас учили, что это нечистые твари вырываются из самой преисподней, дабы нести беды и разрушения. Но это вовсе не драконы, это небесные корабли и, знаешь, они прекрасны. Гвиндолин вздрогнул: – Ты безумен, брат. Демоны наслали на тебя дурные сны. «Молчи, молчи!» – Нет, ты же помнишь, я обещал тебе не лгать! – Гвинсен покачал головой. – Я видел их собственными глазами. Они прилетели с неба, со звёзд, небо над нами вовсе не твердь! Там тысячи миров. Но это не главное. Люди с кораблей могут вылечить твои ноги! – Тебе ли не знать, что мои ноги – это плата за грехи нашей матери? Гвинсен невесело усмехнулся. – Нет никакой платы. Должна была родиться тройня, мне объяснили, что это просто нарушение внутриутроб… – Молчи!!! Если бы только Гвиндолин был здесь один, он мог бы сказать, что вино помутило рассудок брата Гвинсена, и сказанное им не более, чем бредовые видения. Он мог бы свидетельствовать, что речь брата была бессвязной, а глаза дикими, как бывает со всеми, кто пьёт безо всякой меры и тогда бы того на двадцать дней заперли в келье, ограничив в мясе и вине, тогда бы брат Гвинсен просто читал молитвы до захода солнца, как те, чья провинность усугубилась тошнотой во время таинства Святого причастия, тогда бы его… …не сожгли. Но брат Арториас стоял рядом, и лицо его было мрачным. Без всякого сомнения он слышал то же, что и Гвиндолин, так же не чувствовал винного духа, видел тот же ясный и чистый взгляд перед собой. Вовсе не твердь. Нет никакой платы. Теперь и сам отец-настоятель не смог бы спасти его брата. – Разве ты не пришёл выслушать меня? – Я пришёл тебя исповедать, – покачал головой Гвиндолин и отступил на шаг, прикрыв глаза. – Уже всё решили, да? С неожиданной силой брат рванулся вперёд и вцепился в ворот его сутаны закованной рукой, горячо зашептал в ухо: – Передай мне бумагу во время исповеди, я начерчу тебе путь, ты найдёшь. Они сделают тебе операцию. Антон, прогрессор, он обещал. Я спас его во время обвала… – Я не поддамся искушению, – Гвиндолин услышал свой равнодушный голос будто со стороны. – Завтра тебя предадут огню, дабы ересь твоя, подобно чуме, не распространилась и не погубила весь Лондор. Тебя исповедает брат Арториас. Он развернулся и, тяжело опираясь на трость, зашагал прочь. Отец-настоятель пощадил его, уродливый и проклятый плод измены, вырастил при монастыре, скрыл его чудовищные ноги, и Гвиндолин поклялся столь же неотступно преследовать ересь и быть достойным своего благодетеля. Всю жизнь он был верен церкви и ни разу не поддался соблазнам. Интересно, зачтётся ли ему, что он сегодня отправил на костёр единоутробного брата? Услышит ли на сей раз Господь его горячие молитвы? Проснётся ли он без лишних ног?