проволока из одуванчиков.

Ты говорил мне не бойся ничего, Я тебя защитил от других людей, что зло, Ну, и тебя никому в этом мире не отдам Одним вечером, ведь, я тебя обижу сам

      За окном давно расцвело, только вот шторы были плотно закрыты и первые солнечные лучи на кухню не пробивались, а утреннее пение птичек перекрывал гул мегаполиса. Других факторов, которые как-то могли помешать мирному и тихому сну парней, попросту не было. Поэтому просыпается Арсений от разрывающегося наперебой звонками родителей телефона и слишком быстро и резко распахивает глаза, от чего голова будет болеть весь оставшийся день. Не так он себе представлял первое утро с любимым человеком, но, если учитывать, что у них всё с самого начала через недалёкие места идёт, то другого ожидать и не стоило.       — Антон, сука, уберись с меня, — Попов безнадёжно пытается снять с себя Шастуна, который, вцепившись в него так, что любая коала позавидует, лежал на нём и спокойно посапывал.       Арс почти стонет от отчаяния, потому что происходящее идёт в разрез с тем, что он читал в романах. Начало у них, конечно, как в мечтах любой девчонки было, если в сложившейся ситуации такое сравнение вообще уместное. Провалились в царство Морфея в глубокой ночи, плечо об плечо, со счастливыми улыбками на лицах. Прямо на кухне, на неудобном диване, потому что оторваться друг от друга и разговоров ни о чём и обо всём сразу — непозволительно. Арсений настолько удовлетворённым уснул, что ему даже сны не снились, не говоря уже о кошмарах, довольно-таки часто посещающих его в последнее время.       А проснулся Попов уже с гудящей головной болью, Антоном сверху (читать, как оскорбление) и грядущим дома скандалом. Именно в этот момент хочется забить на всё и не вставать ещё ближайшую вечность, потому что объясняться перед родителями, где их сын шастал целую ночь, нет вообще никакого желания. А ещё нет желания будить Шастуна, ибо тот, кажется, действительно чувствует себя в безопасности. Жмётся, как ребёнок, и отпускать не хочет.       Арсений может сколько угодно бучиться и бухтеть, но один только вид спящего Антона может заставить его забыть о всех проблемах сразу. В принципе, так и происходит. Когда они вместе — они по-настоящему вместе. Не просто рядом, не просто два человека. Они одно целое. Друг в друге целиком и полностью, дышат одними лёгкими и живут одним биением сердца. Всегда под кожей, всегда в мыслях, всегда друг друга.       я клянусь тебе, что мы справимся.       — Арс...? — Попова смешит удивлённая интонация в голосе Шаста, ибо, а кого он ещё ожидал тут увидеть? Или считает Арсения остатком сна, от которого не до конца пробудился? Думать о том, что Антон считал, что он сбежит, не хочется. Стыдно.       — Нет, Сеня, — произносит с сарказмом и морщится от такого сокращения, которым любили называть его родители. Телефон, кстати, Арс ставит на беззвучный режим, но звонить ему от этого не перестают. Вставать не хочется до жути, хоть тело и затекло от долгого пребывания в одной позе. По-хорошему, он некоторых частей тела уже не чувствует почти, но там, за пределами этой квартиры, его снова настигнет суровая реальность.       Там снова те же лица, однотипные нотации и сплошная серость. Там плохо, некомфортно и давит, давит, давит. Тут тепло, хорошо и по-родному. Так, когда любовь отдают тебе, а ты улыбаешься и отдаёшь свою в ответ. Так, когда не хочется никуда бежать — замереть бы в одном мгновении и проживать его, как в дне сурка. Но необходимости в этом нет, ведь знаешь, что тебя обязательно обнимут и поцелуют ещё тысячи раз.       ошибка. цени каждое его прикосновение.       И тогда, пустота на момент заполнится чувством, испытать которое даровано не каждому. Чувством, которое нельзя приторно-розово описать в книжках и сыграть актёрам. Чувством, что пропитывает каждую клеточку твоего тела и просит оставить его в самом потаённом месте твоей души. Потому что сокровенное. Потому что личное. Потому что твоё.       Чувством, что подталкивает остаться, когда надо уйти. Чувством, что лавиной уносит за собой все принципы и установки. Чувством, что заставляет жить не для себя, а для кого-то. Чувством, от которого спирает дыхание и щекотно в животе. Чувством, что испытывает Арсений к Антону. Вслух он об этом, конечно, никогда не скажет.       Нежности Попова хватает на поцелуй в кончик носа, точно в родинку, и Шастун на мгновение превращается в яблочко румяное, примерно такого же цвета. Арсу и такое сравнение милым кажется, ему вообще Шаст сейчас произведением искусства мерещится. Взгляд-то у него замыленный, влюблённый.       Антон сейчас такой по-детски невинный, что хочется смотреть, смотреть, смотреть и напитываться светом. С лохматыми волосами, оттянутой на плечо футболкой и взглядом больших глаз, которому сам Бэмби позавидует. Хлопает ресницами, и Арсению становится ещё тяжелее встать с дивана, потому что его сказка заканчивается прямо сейчас, а не после того, как часы пробьют двенадцать часов.       Шастун же просто немного отползает от парня, который смотрит на него примерно так, как маньяки на своих жертв. Ему, конечно, льстит это, но всё же немного странно ощущать себя так...? Да кому он врёт, он отчаялся в своих попытках понять происходящее примерно тогда, когда впервые увидел Попова. И, вроде бы, всё предельно понятно — человек читается, как открытая книга, — но одно гадкое чувство повисает над их новоиспечённой идиллией грозовой тучей. Сдавливает горло и не даёт спокойно продохнуть ни одному, ни другому. Шепчет, что такие истории, как у них, заканчиваются плохо. А шестое чувство подсказывает, что конец близок.       Имя этому чувству, что решило венчать чужие судьбы — безнадёжность.       Они пытаются отмахиваться от него, как от назойливой мухи, показывая прямо в лицо неприличные жесты и крича о том, что у них всё будет хорошо. Но у него своё мнение на свой счёт. Оно заполняет внутренности тогда, когда сомнения приглашают в свои объятия. Оно скрывается в молчаливых взглядах, не видное никому, кроме них, потому что оно засело где-то слишком глубоко, так, что клещами не вытащишь. Оно в каждом касании, которое горит пламенным огнём, в доказательство, что они друг для друга. Что они в м е с т е. Наплевав на всех и всё, в том числе на какую-то часть себя.       Антон улыбается и старается не хмурить брови. Пытается уверить своё подсознание, что он сегодняшним моментом живёт и не хочет задумываться о внешних и будущих проблемах. Хочет доказать всем, что он любил, любит и будет любить. Что никто не в праве забирать у него любовь. Никто не в праве разбивать ему сердце, как разбили однажды. Никто. Кроме Арсения.

Всё, что лечил, то ты сам и разодрал Не хотел прекращать, пока слез не увидал, Но знаю я, что твоя подружка смерть На моей стороне, проиграешь ты теперь И точно знаю, младшая сестра печаль Наконец-то подмешает ту отраву в твой чай

      — Арс, ты на телефон ответишь? — Шаст зевает и, потянувшись на месте, встаёт с дивана, чтобы налить воды в стакан. Подходя к столешнице, он случайно роняет спичку в разлитый по венам бензин, потому что воспоминания вчерашнего слишком свежие, прикосновения рук и губ слишком явные и горячие, а мысли до сих пор слишком туманные. А что, если бы они не остановились? А что, если...       — И что я скажу им? Они уже, скорее всего, позвонили Серёге и Эду, так что мне плевать на размер скандала, если его не избежать, — пожимает плечами Арсений, наблюдая за повёрнутым спиной Антоном. Он испытывает чувство дежавю, когда тот поворачивается к нему лицом и опирается бедрами на тумбу. Вчера они зашли слишком далеко, потому что увлеклись или потому что давно хотели? Старые вопросы растворяются в воздухе, не забыв услужливо постелить красную дорожку новым. Искать ответы уже на них нет ни сил, ни желания, поэтому Попов пускает всё на самотёк.       — Просто скажи, что был у меня, — отзеркаливает пожатие плеч Арса и делает большой глоток воды. Арсений прыскает от смеха и решает всё таки встать, чтобы размять конечности. Те хрустят так, что любой дедушка позавидовал бы, и Попов слишком увлекается своим телом, не замечая выжидающего взгляда напротив.       — Ты не шутишь, что ли? — поворачивается всё-таки к Шасту и видит лишь то, как тот складывает на груди руки и качает головой. Арсению его слова кажутся слишком абсурдными, так что он даже не верит в их серьёзность. — Антон, ты прекрасно знаешь, как мои родители относятся к... всему этому, — решается всё же заговорить, когда повисает неловкое молчание и делает неопределённый жест рукой в воздухе. — Им лучше не знать, что мы общаемся, — на последних словах смешно ведёт бровью, но Шастуну совсем не до смеха.       Они так долго шли к "всему этому", чтобы что? Прятаться в его квартире и ждать лучших времён? Возможно, наивно было ожидать чего-то большего, но Антон ждал. Надеялся и верил. А сейчас их песочный замок рушится под одним несчастным камнем.       — Ты планируешь прятать себя вечно? — буквально выплёвывает слова, даже не стараясь задеть по-больнее, но попадая в самое жерло вулкана. В то, что давно кипело и болело, что жаждало лавой извергнуться наружу. Вопрос ударяет под дых так, что задевает не то, что за живое, но и за мёртвое тоже. Арсений обходил этот вопрос, как мог, а сейчас его задают в лоб и у него нет ответа. Карты открыты, уровень проигран, жизнь смыта в унитаз. Титры можно?       В помещении повисает напряжённое молчание. Антон ответа и не ждёт уже, понимая, что вопрос оказался риторическим. Осознание этого бьёт по ушным перепонкам и горечью оседает на языке. Ему больно. Больно так, что сердце крошится на мельчайшие осколки. Осколки слепых ожиданий. Под закрытыми глазами скапливается влага, но он применяет все известные техники самообладания, чтобы та ушла через пару вдохов. Арсений копает в себя с каждой секундой всё больше, не желая врать ни на одно слово. Но и правду сказать не может, потому что та громкой пощёчиной ударит обоих. Разорвёт все раны и плюнет прямо в лицо.       В следующий момент Попов просто шагает в бездну, не справляясь с роящимися в голове мыслями и грузом эмоций на плечах. Он сокращает расстояние между ними так, чтобы тела соприкасались, иначе сердце зайдётся в сумасшедшем ритме и выпрыгнет из груди. Тянет к лицу Шастуна дрожащие руки, чтобы чувствовать землю под ногами, ведь рождённый ползать летать не может. Смотрит глаза в глаза, прямо, безотрывно, будто боясь потерять. Арс ищет поддержку в человеке, цепляясь за него всеми руками, ногами и душой, только бы не ушёл.       Антон для Арсения становится солнцем, возле которого он движется по своей оси. Путеводной звездой, что помогает заблудшему страннику найти дорогу домой. Показывает как, для кого, почему и зачем. Он для него становится новой вселенной, в которой за место старого всегда рождается новое. Шаст даёт Попову ответы про него, но сам остаётся неизведан и непонятен. Если у Арсения его забрать — маленький мир на двоих схлопнется, не оставляя места на одного.       Антон это понимает. Антон поэтому отказать не может.       Арс целует страстно, не боясь того, что пацан растает сахарной мечтой. В противовес касается щёк с максимальным трепетом, а подглядывает из-под полуопущенных ресниц слишком нежно. Но губы напротив — неугасающий шанс на жизнь, поэтому он цепляется за них слишком рьяно, прикусывая и оттягивая нижнюю губу. Во мгновении, когда взгляды пересекаются, Арсений читает надежду, теплеющую душу и сердце. А касание рук на его шее, он впитывает, чтобы никогда больше не усомниться в том, что имеет право на любовь. Правильную, неправильную — не важно. Такую, какую ему захочется.       Шастун забирается холодными пальцами под футболку Попова, пуская мурашки по спине и бокам, на память соединяя родинки в созвездия. Ощущения чертовски правильные, нет неловкости или смущения, потому что они определённо состыковались, как последние элементы большой мозаики.       Антон стонет в поцелуй, когда Арсений даёт им маленькую передышку и стягивает футболку сначала с себя, а потом с Шаста. Кожа к коже — внутренности полыхают огнём, выжигая всё на своём пути и заставляя задыхаться то ли от нахлынувших чувств, то ли от нехватки воздуха.       Такая романтика, когда друг друга любят без слов и до тошноты приторных атрибутов настоящей любви — им бесспорно подходит. Она не для других, потому что в ней ни капли показушного и чуждого им. Она такая, что поцелуи с утра не доставляют отвращения; такая, что запахом чистой кожи и шоколадного шампуня тут не пахнет; такая, что не надо эмоциональных признаний, ведь и так всё понятно. Зато она им родная, безмерно своя.       Запертая на ключ глубоко внутри, чтобы не кричала слишком громко. Чтобы не дала слишком быстро упасть в бездну, не надышавшись напоследок. Чтобы не отключала разум, давая волю чувствам и эмоциям. Чтобы не позволила задохнуться, обрушив всю себя сразу. Чтобы выдавала маленькими порциями, потому что, когда откроется, произойдёт взрыв. Сокрушительной силы, сметающий на своём пути все остатки былого и заставляя заходить всё дальше.       Последний взрыв происходит сейчас.

Спать с тобой — это самоубийство Самый быстрый способ покончить с жизнью Ты мне в самых страшных кошмарах снился В общем, спать с тобой — самоубийство

      Арс не даёт отдышаться, считая пальцами рёбра Антона и пытается впитать его в себя полностью, паралельно желая не оставить на чужой коже ни сантиметра без его прикосновений. У Шастуна подкашиваются ноги, когда Попов влажными поцелуями перебирается на ключицы и шею, не обделённые повышенной чувствительностью. Сам он оставляет попытки делать что-то, кроме как поддаваться — Арсений забирает всю инициативу целиком и полностью, будто желая через прикосновения выразить всё то, что не может сказать словами. И никогда не сможет, наверное. Возможно, так ему легче, возможно, так ему понятнее. Много чего возможно, но никто и никогда не сможет точно сказать, из-за чего мы стали такими, какими стали. Каждый со своими личными табу и установками, правилами и принципами, комплексами и привычками.       Устоявшимися личностями, пока не найдётся тот, кто сломает и, одно из двух: либо сделает сильнее, либо не оставит шанса. Тогда мы будем другими.       Антон и Арсений сломали друг друга.       Попов губами движется ниже, невесомо целуя молочную кожу грудной клетки, от чего Шаст плавится и чуть ли не мурчит, как довольный кот. Сам бездумно гладит вспотевшими ладонями спину партнёра, а позже вплетает пальцы в его тёмные волосы на затылке. Пелена застилает дымкой сознание, когда Арс прокладывает дорожку из поцелуев минуя рёбра, заостряя внимание на впалом животе и параллельно повторяя свой путь уже рукой до самой резинки домашних штанов Шастуна.       Время на кухне будто взаправду замедляется, тянется, как жевательная резинка. Потому что так сильно хочется трогать, ощущать, смотреть глаза в глаза и сгорать вместе заживо. Максимально близко, пусть неумело, но так, как нравится. Представляя, что весь мир замер только для них. Сузился до чужих губ и рук. Чтоб мурашки не сходили от поцелуев, а в горле что-то заставляло рвано вдыхать и выдыхать. Пусть они оба не профессионалы, но с любимым человеком даже обыденное прикосновение к руке кажется нечтом интимным и личным. А они касаются намного более сокровенных мест.       Заходить дальше всё же немного страшно, потому что у обоих опыта ноль. Антон, если и знает теорию, то вряд ли в свои шестнадцать использовал её на практике. У Арсения ситуация обратная, но с женским полом. Да там вообще всё было легко и понятно, он в детстве фильмы для взрослых смотрел, а тут... А вдруг он что-то не так сделает? А если причинит боль? А может...       — Арс, ты... — начинает было Шаст, но наглейшим образом затыкается поцелуем. Он заминку расценивает, как страх Арсения, ибо слишком быстро у них всё происходит. Но кто вообще определяет, когда рано или поздно? Желание есть сейчас, значит нет смысла оттягивать неминуемое. Как говорится, вижу цель — иду к ней. Попов видит почти голого Антона и не видит препятствий, чтобы сделать его ещё и удовлетворённым.       Но базовых знаний о чужом теле катастрофически не хватает и это факт. Кто же знал, что обоих друг к другу манит, как магнитом, да так, что на ногах не устоишь. С Шастуном не хотелось второпях, сумбурно и быстро, чисто для разрядки. Ему хотелось делать приятно, слушать приглушённые стоны и растягивать моменты сладкой неги, чтобы максимально и до пика. Антона хотелось л ю б и т ь. Во всех пониманиях этого слова.       Пройти все этапы паники Арсений успевает, когда лениво целует парня и поглаживает его бёдра через ткань одежды. Попов отрывается от губ Шаста, не забыв оттянуть напоследок нижнюю, и, наконец, забирается горячими и сухими ладонями под пояс чужих серых спортивок. У Шастуна, напротив, ладошки по-трупному холодные и чуть влажные. И тут непонятно: то ли нервничает, то ли всё тепло отдаёт, то ли нужно менять резинку на стеклопакетах, чтоб не продували, а то холодно. Он ими обнимает Арса за спину, смотрит доверчиво и ждёт последующих указаний.       Попов в себе почти уверен, но "почти" не считается, поэтому внешне он, конечно, спокоен, но внутри бегают маленькие человечки, как в головоломке, в полнейшей панике. Волнение проявляется в мелочах: бегающий взгляд, закушенная губа, растягивание момента. Антон это всё, естественно, замечает, но перечить не хочет, раз тот так решительно настроен. Возможно, Арсений считает, что выбросившийся в кровь окситоцин после разрядки как-то поможет разогнать тараканов в голове, кто его знает. Шастун сам так-то не против, поэтому мешать не торопится. Помочь тоже, потому что Арс создание неземное — не знаешь, какое слово и движение будет уместное, а какое спугнёт и заставит сделать шаг назад.       Ещё раз вдохнув и выдохнув — как на казнь идёт, честное слово, — Попов запускает тёплые руки под чужие спортивки и в голове крутится какая-то абсурдная сейчас фраза "а тут я без трусов", и это вообще ни к чему, потому что Шаст как раз-таки ещё в боксёрах. Дыхание спирает у обоих, когда большая ладонь ложится на член Антона, а дальше мгновение останавливается и оба не предпринимают дальнейших действий. Шастун уже хочет было встрять, но Арсений будто чувствует это и заминка оканчивается медленными поглаживаниями полувставшего органа, а так же тихим стоном, еле колеблющем воздух.       Шаст скрепляет руки в замок за шеей партнёра, рвано дыша больше от нахлынувших эмоций, чем от стимуляции руками. Совсем скоро они окончательно будут друг друга, Антон назовёт Арса своим парнем, а тот больше не будет шугаться собственных чувств. Для их отношений — это маленькая победа. Главное, не давить и не торопиться. Тогда у них всё будет х о р о ш о.       Спустя некоторое время, Попов отодвигает мешающую ткань и высвобождает налитый кровью член, от чего головка шлёпается по животу Шастуна и размазывает предэякулят по дорожке русых волос. Арсений смотрит, не отрываясь, явно находясь где-то не здесь, а в познании себя. Он растворяется в моменте полностью, желая доставить Антону удовольствие, а не механически подрочить. Занимать сексом и заниматься любовью — это всё-таки разные вещи, он в этом убедился сейчас.       Любовь хочется дарить, ощущать и чувствовать. Любовью хочется окружать, выжимая её из себя до последней капли, чтобы без остатка. Обернуть человека, как в плед, и не выпускать из себя никогда. Любовью хочется дышать. Любовью хочется жить.       Арсений живёт сейчас и ради этого ощущения крыльев за спиной он готов сломаться, собраться и начать заново ещё тысячи раз. Дышать легко, на плечах нет груза ошибок, а внутри завязывается узел, когда Шаст смотрит туманно из-под ресниц.       Попов двигает кистью вверх-вниз, ловя тяжёлое дыхание и растворяясь в ничтожных миллиметрах между телами. Антон долгой стимуляции не выдерживает: может, в силу не опытности, может, потому что и так ждал слишком долго. Изливается себе на живот, немного пачкая грудь и ладонь Арса. Он пытается отдышаться ещё несколько минут, ибо в горле пересыхает, а лёгкие отказываются нормально набирать кислород. Хочется сказать и слишком много, и ничего одновременно. Арсений прислоняется вспотевшим лбом ко лбу Шаста , пронзительно смотря ему в глаза, пока тот усиленно прячет взгляд.       — Арс, я... — Попов быстро машет головой в стороны, прикладывая палец к губам напротив, и недосказанное признание повисает в воздухе. Слова в голове складываются сами собой, но он слишком боится, что не справится. Он не хочет обещать.       — Не надо, Антон, — Арсений отшатывается от него, не прерывая зрительного контакта. — Ты знаешь, что я... не смогу ответить тебе, — ему правда жаль, но он ничего не может поделать с собой. Он и так приложил слишком большие усилия. — Мне пора, — быстро хватает телефон со столешницы и через несколько минут слух Шастуна ловит хлопок входной двери.       Антон ощущает себя самой настоящей брошенкой, хоть его никто и не бросал. Но под ложечкой всё равно навязчиво сосёт — нет, это не от того, что он не ест вторые сутки, — а фокус перед глазами замыливается. А ещё сейчас он похож на влюблённую нищенку, не смотря на то, что день и ночь провёл с любимым человеком. А ещё поматрошенной и брошенной, а ещё тысяча сравнений, означающих то, что ему надоело быть взрослым и ответственным за себя, не давая волю эмоциям. Хоть раз можно пострадать, как герой дешёвой американской драмы?       Сыпать проклятиями там, бросать телефон в стену, трагично размазывать слёзы по щекам — хоть что-нибудь, куда можно выплеснуть наболевшее? Но у Шаста нет никакой агрессии, потому что невозможно долго злиться на того, кого любишь. Если возможно — значит, влюблён не так сильно, что до сведённых конечностей. Более того, у него не остаётся даже сил на продолжение этого дня, поэтому Шастун проваливается в сон прямо у кухонного гарнитура.       Недостаток энергии он, конечно, списывает на эмоциональную вымотанность, но проблема кроется в другом.       антон медленно потухает.       А кто-то там, сверху, запечатывает эту картину из жизни двух молодых людей, ставя неутешительную метку "обречены".