Твириновая настойка

С каждым днём в Городе-на-Горхоне становилось всё холоднее: покинутые и заброшенные, улицы укутались в густой туман, как в чумные тряпки, и притихли, не в силах говорить с теми, кто желал их слушать. Хрипели окна, задыхаясь от болезни и копоти, скрипели вывески опустевших магазинов, гудели трубы заводов, выбрасывая в воздух пепел сожжённых трупов. Нагнала тучи старушка-степь, будто хотела умыть лицо умирающего стылым дождём, а земля бунтовала, разрывая свежие могилы-разрезы и не принимая вложенных в её тёплые объятия мертвецов. Сцена тоже молчала. Театр безмолвно наблюдал за очередной ночной репетицией. Собрав необходимые вещи и приняв горсть иммунных таблеток, Артемий покинул своё убежище и смело шагнул в густой полумрак, пахнущий дождём и глиной. Параноидально оглядываясь по сторонам, Бурах вслушивался в мертвецкую тишину в надежде уловить голоса других действующих лиц этой проклятущей постановки. Он шёл по примятой траве, по проложенным им же самим тропам, переглядывался с бегающими по углам тенями и привычно принюхивался — Город умел подбрасывать подсказки, когда его хорошо об этом просили глотком твирина или молитвой. Устав от загадок, наблюдательный Артемий стал полагаться на органы чувств. Там, где побывала Самозванка, пахло сырой землёй. Там, где побывал Бакалавр, отчётливо стелился металлический аромат крови и кедровых шишек. От обоих слышались особые ритмы, чуждые степному гортанному вою. Свернув с тропы, Гаруспик остановился на пороге «Разбитого Сердца» и внезапно услышал доносящийся из-за двери настойчивый шёпот. Не став противиться зову, он вошёл внутрь, стремительно спустился по лестнице и бегло осмотрелся — в зале царило запустение, несвойственное тем, кто привык пировать во время чумы. Выискивая глазами хозяина заведения, Артемий кивнул уставшему бармену, сдвинул со своего пути колченогий стол и, заметив лежащую на крышке закрытого пианино пару длинных ног в полосатых штанах, торопливо зашагал к Стаматину. Тот по своему обыкновению был мертвецки пьян. Сидел, опершись плечом на балку, и ритмично щёлкал ручками резного ножа-бабочки, на диво чётко, не сбивчиво. Андрей уже давно находился в подобном пограничном состоянии между жизнью и твириновым забвением, медленно съезжая с катушек и срываясь на каждом городском повесе, перебравшим с выпивкой в его кабаке. Пока Пётр пытался всеми возможными предметами расковырять себе вены, его брат предавался гедонизму, потому как знал, что они умрут не так. Не здесь. Может, во сне или за гранями Башни, где не будет печальных грёз и утопических фантазий, но не в притоне падших. Утопии со дна не достичь. Артемий нейтрально относился к их тяге уничтожать друг друга и других. Мать Бодхо сама решит, кого земля заберёт, а кого заставит доживать свой век на этой отравленной земле. — О, это ты, Бурах? — Андрей поднял на него взгляд. — Пришёл с обходом? Тут больных нет, все на улице сдохли. А те, что не болеют, к ним скоро присоединятся. Стаматин попробовал встать, однако ноги его не держали, и, помучавшись, он всё же остался сидеть. Артемий тяжело вздохнул, сделал необходимую паузу, наблюдая за потугами архитектора казаться солиднее, и спросил без приветствия: — Где Данковский? Вопрос этот сам сорвался у него с языка. Андрей сконцентрировал на нём свой недобрый взгляд и нахмурился. Нож щёлкнул в длинных пальцах в последний раз, и ритмичный стук прекратился. — А зачем тебе он? — Дело есть. Стаматин глумливо хохотнул, уставившись на Артемия с неприкрытой иронией. Видимо что-то подозревал, но не хотел задавать лишних вопросов, предпочитая оставаться в роли заинтересованного наблюдателя. Он был нетрезв, охоч до ссоры, но положение было не слишком уж выгодное. Вступится за столичное светило, а мясник его заточкой ночью чикнет — так ведь они с братом наговаривали на Бураха? — Он работает. Попросил у меня ключи от верхнего зала. Хочешь, загляни. Только потом не обвиняй меня в том, что я тебя в клетку со зверем бросил. Сам пошёл и сам сбросился, идёт? — Стаматин откинулся на спинку стула и усмехнулся, кивая в сторону лестницы. Решив не допрашивать и не провоцировать его на дальнейшую беседу, рискующую перерасти в безобразную потасовку, Гаруспик благодарно откланялся, не стал пить предложенный твирин и, отмахнувшись от бармена, проследил за направлением его взгляда. Верхний зал, мол, на то и верхний, чтобы на первом этаже располагаться, а не в лофтовом подвале. Там, мол, и найдёшь дополнительное помещение, где хранились раньше заводские принадлежности да оборудование. Вернувшись ко входу в кабак, Артемий сдвинул в сторону скрытую фанерой проржавевшую дверь. Просторное помещение за ней чем-то напомнило отцовскую лабораторию: Стаматин зря времени не терял, скупая травы у степняков и производя твирин едва ли не в промышленных масштабах. Перегоночные дистилляторы распространяли вокруг себя спиртовое амбре, тут и там стояли бутылки из зелёного стекла с потёртыми этикетками, а по стенам, прохладным и влажным, были развешаны пучки твири, готовые к отправке в чан булькающего варочного аппарата. За узким коридором действительно обнаружился закрытый зал, где в ночное время предавался различным утехам гедонист Андрей вместе с молодчиками, падкими до открытого женского тела. Сейчас он пустовал, лишь дымились курильницы да подрагивали догорающие свечи. Сквозняк лениво облизывал полупрозрачный тюль, маскирующий обглоданный временем высокий заводской потолок. Проходя мимо низкого столика, Бурах заметил в одной из пепельниц вскрытые ампулы из-под морфия и непроизвольно стиснул челюсти — в городе была острая нехватка обезболивающих, и часть из них сгинула в этом проклятущем логове, самое время патрульных звать, да некогда. Даниила долго искать не пришлось — тот нашёлся за одиноким столиком для двоих в дальнем углу, его выдал тёплый оранжевый свет настольной лампы, просачивающийся сквозь ширму. Бакалавр действительно работал, и казалось, даже не обращал внимания на стойкий запах воска и твири, от которого кружилась голова. Он сидел неподвижно, только глаза змеиные бегали по нервным строчкам и формулам. Вечно холодные руки то перелистывали толстую тетрадь, то подносили к свету лампы упаковки антибиотиков — ни дать ни взять сверял номера партий и сроки годности. Весь его вид к беседе совершенно не располагал, он даже не заметил, как на стул напротив грузно опустился Артемий. — Здравствуй, эрдэм, — Гаруспик довольно бесцеремонно отодвинул в сторону пачку пилюль. — Есть разговор. Даниил вздохнул и с некоторой неохотой отложил антибиотики в сторону. На Артемия был устремлён недобрый ледяной взгляд, не растерявший впрочем фирменного столичного лукавства. Бурах подозревал, что ему не рады. — Какие-то проблемы? — негромкий голос Данковского обжёг ядовитой желчью. Так обычно общалась с постояльцами Оспина, и из уст столичного интеллигента такой тон звучал крайне забавно. Но менху не смеялся. — Проведать тебя зашёл. А в проблемах мы с тобой уже восемь дней как по уши. Пообвыкся. Бакалавр аккуратно сложил упаковки и сдвинул их ближе к краю стола. В кобуре на его поясе мелькнула резная рукоять револьвера. Не веяло от Данковского желанием вести светские разговоры с коллегами, он скорее был готов объявить Гаруспику войну, сражаясь за собственные идеалы, и, к сожалению, это у них было взаимно. Бурах мотнул головой, отгоняя навязчивые мысли. — Хорошо, говори. Я тебя слушаю. Даю тебе на это пять минут, — Даниил поднял взгляд и пугающе равнодушно сложил руки на груди. Бурах спокойно выдержал давление и спросил напрямую, без вступлений: — Ты с отцом моим давно дружбу водил? Знал что-нибудь о Песочной язве до этого? Человек в змеином плаще улыбнулся. Его брови медленно поползли вверх. — Не то чтобы я был готов услышать именно это, но предположим. — Отвечай прямо, — Артемий нахмурился. — Не ври мне. Ложь твою я распознаю и без необходимых медицинских процедур. Данковский откашлялся, неодобрительно цокнул языком и продекламировал академически чётко: — С отцом твоим меня связывал исключительно научный интерес, он рассказывал мне о Городе, а я конспектировал. О Язве, как вы её называете, я ничего не слышал. И отношения к первой вспышке никакого не имею. Ты ведь об этом хотел спросить? — Даниил облизнул губы и, ощутив прилив уверенности в себе, выпрямился. Артемий на это только усмехнулся. — Просто захотел понять. Как так получилось, что твой приезд совпал с началом эпидемии. Говоря твоими словами — мной овладел научный интерес. Бакалавр снял маску показного дружелюбия и стиснул зубы так, что желваки заиграли. Он явно почувствовал укол в свою сторону и был готов перейти в наступление, следуя инстинкту самосохранения. Человек, рука которого не дрогнула, стреляя в обезумевшего заражённого, был на грани срыва. Однако, столичный доктор быстро пришёл в себя. И процедил, сохраняя напускное спокойствие: — Полегче с тем, чего ты не знаешь. — Может, просвятишь меня? Тогда буду знать, — менху подался вперёд и выразительно изогнул бровь. — Вдруг ты сюда приехал, храня за душой злые помыслы? Данковский раздражённо выдохнул, громко опуская на стол свой столичный саквояж. — У тебя есть ещё вопросы? — У меня всегда будут к тебе вопросы, — не спуская внимательного взгляда с Бакалавра, Артемий напрягся, готовый к тому, чтобы пресечь попытку побега опасного учёного, но жертва допроса вопреки собственным же заявлениям никуда не торопилась. Даниил преувеличенно устало вздохнул. — Что тебе нужно, Бурах? — В глаза тебе посмотреть хочу. Хочу, чтобы ты сотрудничал со мной, а не мерил шагами Управу в немом поединке с недобрыми мыслями. Слышать хочу, но ты вечно отмалчиваешься. Поэтому и возникают внутри меня сомнения, не обессудь, ойнон. Чего от тебя хочет Лилич? Данковский фыркнул, подперев голову рукой. — Да какое тебе может быть до меня дело? — перехватывая контроль над ситуацией, Даниил изобразил интерес. — Ты бы с Укладом своим разобрался для начала. Они-то точно с тобой и поговорят и заставят послушать. Своре зверей пастырь нужен, а ты по кабакам ходишь, с неугодными разговариваешь, чужакам в глаза смотришь. — Полегче с тем, чего не знаешь, — парировал выпад Бурах, повторив интонации собеседника. — Ты сейчас что услышать желаешь, что я твоего отца убил или что? — не выдержал Данковский, повысив голос. — Хватит искать врагов там, где их нет, возьми себя в руки! Артемий дёрнулся, как от звонкой пощёчины, и даже отпрянул, настолько отчаянным выглядел в этот момент Бакалавр. Ослаб человек. Уязвимым стал. И в глазах его читалась плохо скрываемая ложь, коей было пропитано каждое слово, страшно было Данковскому. Подумалось внезапно Артемию о полозах. Вспомнилось, как он вышел в степь вопреки запрету отца, и наткнулся на змеиное логово под Вороньим Камнем. Напугал он тогда их своим любопытством. Вот и сейчас с ядовитым клубком нервов играется, ещё немного, и из друга превратится во врага. Бурах сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Потом положил руку на исписанные тетрадные листы и угрожающе произнёс: — Признайся уже наконец, что сюда ты сбежал от Инквизиции. Признайся хотя бы мне, что в столице тебя ждёт расстрельная команда. И не ври. Аглая рассказала всё от заглавной до точки с запятой в своём отчёте, — Артемий по побледневшим скулам Данковского понял, что попал в нужную точку, болезненную. — Что такое Танатика, Даниил? Бакалавр молчал. Потом выпрямился, как полоз, готовый наброситься на несчастного грызуна, и даже зубами скрипнул от сдерживаемого гнева. — А тебе-то какое дело до этого? Ты теперь инквизиторский мальчик на побегушках? — прошипел он. — Не лезь, куда не звали, а работай, хватит отнимать у нас обоих драгоценное время, которого почти не осталось. Загнанного в угол Данковского спас ввалившийся в зал Андрей. Каким-то чудом отыскав гостей расфокусированным взглядом, он шаткой походкой добрался до их столика и удивительно чётко сообщил: — Зал через час будет занят. Вы тут останетесь на пир или отчалить изволите, клоуны? Мрачный собеседник Бураха блеснул в сторону пьяного Стаматина угрожающим взглядом и поднялся с места, подхватывая тяжёлую сумку. Убрав в неё свои вещи, он отобрал у архитектора полупустую бутылку и поспешно зашагал к двери, не проронив больше ни слова. Артемий, чуть помедлив, вышел за ним следом. По улицам Города гулял пронизывающий ветер, несущий из степи запах надвигающегося ненастья. Ощущая за своей спиной преследователя, Данковский всё ускорял шаг в надежде, что Бурах отстанет, но в итоге остановился, как солдат на построении, и обернулся. Яростно сверкающий в темноте взгляд мигом сменился на направленное в сторону Артемия дуло заряженного револьвера. Щёлкнул затвор. — Опусти ствол, учёный, я ничего с тобой не сделаю, — усмехнулся Артемий, поражаясь глупости происходящего. — У нас разные пути и взгляды, Бурах. Иди своей дорогой, а я пойду своей. То, что мне уготовано, тебя не касается. И дружить тебе со мной совершенно необязательно, — рука Даниила крепко сжимала револьвер. — Как и помогать мне. — Заметь, не я это сказал, — Гаруспик вздохнул и сделал осторожный шаг вперёд. — Я не помощь тебе предлагаю. — Тогда что тебе от меня нужно? — доктор неуверенно опустил оружие, устало поморщившись. — Если я скажу, что собутыльник, ты мне поверишь? — мрачно ответил на это Бурах. — Некогда мне с тобой вести светские беседы. Я возвращаюсь в Омут, а тебе советую пойти обратно в кабак, раз так напиться хочется, — Данковский сунул револьвер обратно в кобуру, надел маску и небрежно запахнул плащ, прячась от ветра. — В Городе правду слышать хотят, Уклад от моего имени узнать про тебя желает, — на губах Артемия появился недобрый оскал. — Если не объединимся, Чума пожрёт эту землю, и ничего у нас с тобой не получится. — Не Уклад желает. А ты. Не путайся у меня под ногами. Бакалавр смело встретил взгляд Гаруспика, немного постоял на расстоянии выстрела и, развернувшись, поспешно удалился, оставив после себя лишь отзвук незаконченного разговора. В Омут он так и не вернулся. Вместе с тяжёлым сердцем нёс Даниил Данковский не только просроченные антибиотики и бессмысленные записи, но и вину свою в плотном конверте. Жгла ему грудь повестка от самого Карминского, давно сторожащего границы карантина с петлёй, подписанной его именем, и разъедала внутренности посылка от Аглаи, решившей поиграть со ставшим ненужным доктором в приглашение на казнь. Инквизиция давно уже точила зуб на доктора, гнала его, как раненого зверя. И самое время было сжечь все оставшиеся от Танатики работы и письма, чем Бакалавр и решил заняться, без промедления сворачивая в опустевший и оставленный Чумой район. Ведомый неизвестной науке силой, Данковский хладнокровно застрелил двух мародёров, решивших устроить привал в заколоченном доме. Спрятав их тела под лестницей, он поднялся на второй этаж, миновал запертые комнаты, из-за которых несло запустением, и, воровато оглядев пустой коридор, скрылся в заваленной хламом гостиной. Запах крови его нисколько не пугал. И поселившийся в душе монстр, желающий отдать свою душу Многограннику, тоже. Данковский почти сроднился с ним, принял его в себя, как земля горхонская вкушала в былые времена бычью кровь, и решил, что огнём можно стереть любое прошлое. И даже любого человека, горько подумалось ему, едва он коснулся своей мыслью Артемия Бураха. Карминский написал… Что все грехи доктора спишут на врачебную ошибку, если он принесёт из Города хоть одно доказательство вечной жизни. Лилич на свёртке оставила лишь скупую каллиграфическую надпись: «Знаете, а мне ведь Вас совершенно не жаль». Свалив все полученные письма в кучу, Данковский зажёг краешек конверта об огарок свечи, бросил его к остальным и вздрогнул, когда на его плечо легла тяжёлая рука мясника. Инстинктивно попытавшись отстраниться, Даниил едва не смёл в сторону обуглившиеся бумаги, но из медвежьей хватки, как из капкана, так просто не вырваться даже самой юркой змее. — А говорил, в Омут пойдёшь, — Артемий оглядел заваленную хламом комнату и отмахнулся от дыма, ботинком притаптывая языки пламени и развеивая пепел чужих невысказанных откровений. — Как ты меня нашёл? — Даниил не без труда выпутался и шагнул к заколоченному окну, за которым Город кутался в густой туман, а небо начинало плакать. — Сердце твоё услышал. Звал ты меня безотчётно громко. Стало быть, всё-таки поговорить хочешь? — Гаруспик смерил доктора изучающим взглядом и сощурился. Пахло горелой бумагой, чернилами, немного воском. Свеча на подоконнике подрагивала от сквозняка, проскальзывающего в комнату сквозь щели в треснутой раме. Артемий по его следам шёл. Вот и весь ответ, если не лезть в эзотерику. — Секреты свои сжигал? — спросил Бурах в звенящей тишине. — Тебя это не касается, — Данковский напрягся. — Что в пакете? Когда Гаруспик шагнул навстречу, Даниил убрал руку со свёртком за спину, притворившись, что нисколько не удивился тому, что не отправил его в огонь первым. Прожигала ему ладонь присланная Аглаей посылка, злое в ней что-то лежало, но духу не хватало открыть и посмотреть. Врать и отнекиваться тоже не имело смысла, Артемий ведь поймал его с поличным. — Как же прекрасно мы с тобой друг друга дополняем, Данковский, диву даюсь, — Бурах угрожающе приблизился ещё на шаг, — Я двери открываю, а ты заколачиваешь. Я секреты наружу вытаскиваю, вырезая их из людей по живому, а ты зашиваешь обратно. И откуда в тебе это желание скрываться? Ты пообещал ей кого-то убить в обмен на помилование? — Какого чёрта ты сегодня привязался ко мне? — Данковский глубоко вдохнул, чтобы голос не дрогнул, сделал шаг назад, но наткнулся спиной на стол и недовольно поморщился. Пути к отступлению были отрезаны. Бурах всё ещё глядел на его руки. Хмурился и склонял голову набок, будто заинтересовавшись добычей, как самая настоящая хищная птица. Немного помолчал, выдержав театральную паузу. — Это тебе ведь девочка эта передала? Клара? Незадолго до меня тебя на улице за руку схватила и оставила, да? — Артемий протянул раскрытую ладонь в его сторону. — Аглая лично попросила доставить подарок от Инквизиции, это было бы очень в её духе. Откроешь может? Или мне подсобить? — Не указывай мне, что сейчас делать, хорошо? — обойдя стол с другой стороны, Данковский встал у окна и заглянул в щель между досками. У дома ходили подозрительные люди, однако вряд ли они замышляли что-то против них. — Да, это свёрток от Лилич, — Бакалавр поёжился от внимательного взгляда в свою спину. Настойчивое любопытство раздражало, но Даниил не подал виду, чтобы не дать Бураху лишний повод впиться в него острым словом, словно скальпелем. Артемий порылся в широком кармане на груди и, вытащив полупустой коробок спичек, зажёг масляную лампу. Всё ещё тёплый влажный фитиль охотно запылал, освещая покрытый пылью и мусором гостевой зал, в котором Данковский решил похоронить свои воспоминания. От лестницы и из коридора потянуло свежей кровью — Бурах принюхался, как животное, но задавать лишних вопросов не стал. — Что внутри? — напомнил он Даниилу о свёртке. — Парочка официальных прошений? Судебное предписание? Самодельная петля для твоей хрупкой шеи? — Иди ты к Дьяволу, Бурах, — рыкнул Бакалавр. — Не для тебя этот крест, чего ты его на себя примерить пытаешься? — Ты только не нервничай, — Артемий хрипло рассмеялся, присаживаясь на скрытое под брезентом брошенное пианино и складывая на груди свои тяжёлые грубые руки. — В чудеса веришь? Данковский неуютно поёжился и усмехнулся. — После достаточно долгого времени, проведённого с вами… Я даже в Бога и чёрта уверую. — А если без обобщений? Искренне веришь? — Бурах заинтересованно выпрямился. — Я сейчас не готов отвечать на сложные экзистенциальные вопросы. Доктор стиснул в руке переданный Аглаей свёрток и прислонился плечом к стене. — Самое время поверить в эту утопию, окружающую нас. Самое время поверить в людей. А Мать Бодхо сама заберёт всё лишнее, — голос гаруспика становился всё тише. — Заберёт сомнения, боль, слабость и нас самих. Из земли вышли и в землю уйдём, так папа говорил. Снова стало тихо. Даниил поднял взгляд на Артемия и устало спросил: — Какая муха тебя укусила, Бурах? Гаруспик как-то странно улыбнулся, как если бы знал исход всей этой пьесы заранее. Бакалавр, ожидая ответа, недоверчиво нахмурился и вперился взглядом в безвкусную картину на стене напротив, изображающую попавшую в силки чёрную птицу. — Вижу я, что ты тонешь, а ухватиться не за что, — настойчиво надавил на него Бурах. — Не понимаю, о чём ты, — Даниил нервно рассмеялся, стараясь свести всё к шутке, а сам смял в руке свёрток и болезненно поморщился. Со стороны Артемия раздался тихий скрежет крышки по бутылочному горлышку. Тяжёлые шаги застучали по дощатому полу. Взяв свободную руку Бакалавра в свою, Гаруспик вложил в неё твириновую настойку, креплёную, концентрированную и жгучую, как змеиный яд, и призывно дёрнул подбородком, предлагая отпить. Благодарно кивнув, Данковский сделал небольшой глоток и тут же прикрыл рот тыльной стороной ладони, опасно накренив бутылку. В горло словно плеснули горючего: тепло разливалось по каждому сосуду, по каждой мышечной складочке, по каждой косточке. Отчего-то стало поспокойнее. Магия степи, не иначе. — Если не хочешь смотреть, что внутри свёртка, я могу, — Артемий положил руки Даниилу на плечи и перешёл на доверительный шёпот: — Даже если тебя пригласили на казнь, я всегда могу стать свидетелем в твою защиту, если ты доверишься мне. — Ой, да брось, — Данковский вернул настойку Бураху и покачал головой. — Это только моё дело. — Просто признайся, что убивал, — жёстко отрезал Гаруспик, — После подобного очень сложно сохранить себя цельным, мне ли не знать. Неважно уже, что там нарыл на тебя инквизиторский консилиум вместе с Орфом и Карминским, важно только то, что ждёт тебя дальше. Роль надо доиграть до конца. И тебе, как главному актёру, требуются не зрители, а хороший суфлёр. Руки знахаря скользнули по плечам Данковского и остановились. Бакалавр опустил глаза на серый свёрток, обёрнутый бечёвкой, и горько усмехнулся. — Лилич всегда восхищалась моими проектами в столичной академии. Но долг превыше всего, и по приезду обратно она меня просто прикончит. Ты ступил на опасную территорию, не хочу, чтобы тебя это хоть как-то касалось. Грязь столичная народным целителям не к лицу. — Прикончит она так или иначе нас обоих. Но пока Аглая этого не сделала, мы можем позволить себе бороться. Ты никогда не чувствовал, будто твои руки связаны невидимыми ниточками? Будто ведёт тебя кто-то? Пытаешься распутать, а не получается? Даниил прикрыл глаза рукой и глубоко вздохнул. — Этот разговор зашёл слишком далеко. — Просто скажи мне, что ты здесь пытался похоронить не только свои амбиции, но и вину свою жёг, — Бурах легонько встряхнул Бакалавра и заставил его смотреть себе в глаза. Было легче искать нужные слова, всего лишь установив зрительный контакт. — Я должен быть уверен в том, что ты здесь на правах доктора, а не экспериментатора. Что тот Даниил Данковский, с помощью гипноза заставляющий смертельно больных людей отказаться от терапии, осознал свою ошибку и не попытается восстановить былой авторитет. Пожалуйста. Бурах сильнее сжал его плечи, нутром чувствуя, что начал переступать черту, за который притаилась точка невозврата. Говорил начистоту, в лоб, чтобы разрезать Бакалавра по живому. — Имеет смысл замолчать именно в это мгновение, Артём, — раздался в густом безмолвии раздражённый голос Данковского, и это помогло Бураху очнуться от оцепенения. Он выглядел растерянным. — Снова скрываешь что-то, — прошептал Гаруспик. Данковский сконцентрировал на нём свой недобрый взгляд и криво усмехнулся, качая головой. — Я не знаю и не хочу знать, до чего ты там пытаешься докопаться, — сощурился он и сбросил руку со своего плеча. — Через призму Уклада ты звучишь дико, опомнись. — Мой отец мечтал, чтобы Город жил. И то, что он позвал тебя сюда — не случайность, — Артемий невольно повысил голос, как если бы Бакалавра вообще пугал подобный тон. — Я ищу в тебе союзника, Данковский, мы не соперники. Даниил презрительно фыркнул и хотел уже что-то сказать в ответ, но его грубо прервали: — Отец считал тебя своим другом и ценил, как сверхновый для менху ум, который будет с лёгкостью дополнять наше врождённое знание Линий. Продолжишь в том же духе бежать от небесного правосудия? Пожалуйста. Беги. Только потом не жалуйся. А если так желаешь познать истину, что твой вечный кумир, то признайся уже в своих грехах хотя бы перед самим собой. И не играй по написанному для тебя сценарию, никто тебя не помилует. Бурах видел, что Данковский не знал, что ответить на этот нервный пассаж. Он даже как-то обмяк в его руках, явно задумавшись над сказанным. Его лицо не выражало страха, но отразилась в зрачках удивительная работа учёной мысли, пытающейся поймать за хвост желанный ответ на извечный вопрос. И что же делать дальше в таком случае? Артемий понял, что сейчас самое подходящее время, чтобы уйти. Но вместо этого медленно убрал руки от Бакалавра, перехватил ими тёплый бумажный свёрток и разорвал бечёвку. Данковский вздрогнул от резкого звука, отступил в сторону и, страшась содержимого инквизиторской посылки, отвернулся. — Ты вправе… Возненавидеть меня, Данковский, — севшим от волнения голосом проговорил Бурах, разворачивая упаковку. — Уж лучше я стану мишенью, в которую ты выстрелишь в припадке гнева, чем кто-то другой. — Единственная мишень, в которую я выстрелю — это я сам, — едва слышно прошептал Даниил. — Именно это написано в финале той пьесы, что сочинила для меня Аглая Лилич. Она знает, что я не последую совету. Так и просила передать — после вскрытия посылки застрелиться. Перевернув свёрток, менху вытряхнул на свою ладонь пахнущий палёным плотный шершавый лист бумаги. Взвесил его, сдул пепел в сторону и развернул к свету масляной лампы. На нём, будто насмешка какая, красовалось его имя. Бурах. Артемий. — Как жаль, что я слишком поздно к этому пришёл, — попытался прояснить картину обернувшийся Данковский. — Что я дурак и доверять мне, Бурах, знаешь… Знаешь, не стоит. Роль моя в том, чтобы в конце этой истории убить тебя. Вот и вся наша с тобой… сказочка. Гаруспик похолодел. Представилась ему почему-то ужасающая картина с первых дней его пребывания в Городе. Узрел Артемий, как наяву, привязанную к костному столбу расписную травяную невесту, увидел, как вздулась от ожогов её кожа. Услышал оглушающий крик до сорванных связок. И картина эта встала перед глазами, приводя к неутешительным откровениям. — Они сожгли её? — осипшим голосом поинтересовался он у Данковского. — Танатику? Конечно, — доктор сцепил руки за спиной в замок, прошёл до разграбленного мародёрами шкафа и выдвинул из-за ящика пыльный стул. Ухватившись за него, Даниил сел, кивнул каким-то своим тревожным мыслям и усмехнулся. Глаза у него предательски заблестели. — Я поднимался на Многогранник. Бежал вверх по ступеням так быстро, как будто за мной сама смерть гналась. Потом увидел небо, звёзды, облака, Город на ладони увидел, понимаешь? — он сглотнул ком в горле. — Столько возможностей. Столько путей увидел. Столько упущенных мгновений. Ветер с севера притянул ко мне запах гари, и я сразу всё понял и пропустил через себя. И пепел вдохнул, и дымом подавился, как правдой давится кающийся. Я врал своим пациентам. Всё это время. И тебе тоже врал. Вот такой вот я плохой врач. С нажимом произнеся последние слова, Даниил сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Бурах уловил в воздухе отзвуки зыбкой тоски. Вытряхнув из пижонского портсигара сигарету, Бакалавр прикурил от спички и выдохнул в сторону дым. — Не твой я союзник, Артемий, — Данковский поднял взгляд и куснул щёку изнутри. — Мы соперники и всегда ими будем. В конце пьесы я тебя убью, а ты не сможешь помешать мне. Отдай письмо. Живо. Бакалавр требовательно протянул руку, Артемий перечить его просьбе не стал. Послушно выложил на его ладонь подарок инквизитора и обеспокоенно нахмурился, когда Даниил вытащил свой револьвер. — А теперь уходи, — приказал он, вытряхнув из барабана три последних патрона. — Немного нам с тобой осталось воевать. Скоро всё закончится. Бакалавр помедлил, перехватил оружие за дуло, взвесил его оценивающе и, не проронив больше ни слова, передал Гаруспику, как гарантию того, что сегодня ночью больше никто не умрёт, кроме кричащих от боли обречённых. — Сколько ещё мостов тебе надо сжечь, Даниил? — сунув револьвер за пояс, Артемий сделал несколько неуверенных шагов к двери и остановился. — Один, — ответил ему доктор, обратив взгляд в сторону картины с пойманной птицей. — Последняя просьба, Артём. Бурах почти переступил порог комнаты и прислушался к тихому голосу за своей спиной: — Передай Аглае, что мне её не жаль.

***

На одиннадцатый день не было слышно ни криков умирающих, ни звуков стрельбы, даже собаки перестали выть по подворотням, и кошки Двоедушников умолкли в ожидании. Артемий обречённо оглядел тела двоих военных у дома Форели, переступил через растекающуюся по брусчатке лужу крови, смываемую дождём прямиком в землю, что истосковалась по ней, и медленно открыл дверь, из-за которой ощутимо повеяло горелой бумагой и порохом. Внутри Бурах обнаружил Даниила Данковского, у ног которого догорала брошенная свеча, что рыдала на пол воском. Четыре свежих трупа украшали и без того мрачную мизансцену. Подняв на него потухший змеиный взгляд, Бакалавр грустно улыбнулся — сквозняк сдул ему под ноги пепел, оставшийся от документов, подготовленных Аглаей Лилич перед расстрелом. У курьера, что доставил их не по адресу, было перерезано горло от уха до уха. У солдат растекались уродливыми кляксами колотые раны на потёртых мундирах. Руки Данковского по локоть были в крови. — Молчи, — попросил его Артемий. — Лара жива? Даниил кивнул и поднял взгляд к потолку — со второго этажа до уха Бураха донесся испуганный, едва ли не детский плач Равель.  — Ничего не говори, — снова попросил он. — Ты сжёг приказ? Данковский поджал пересохшие губы, вздохнул, равнодушно проследив за кровавым пятном, облизывающим подошву его ботинка, и снова кивнул. Гаруспик сделал к нему один шаг, благоразумно медленно протянул руку и шёпотом попросил: — Отдай мне скальпель. Игра Лилич окончена. Бакалавр покачал головой, тяжело поднялся с кресла и, шагнув навстречу Бураху, бросил окровавленный инструмент к подножию лестницы. Артемий не сразу догадался, что выбор у Данковского всё-таки был: одним трупом больше, одним меньше, сильнее себя доктор уже не запятнал бы. Но почему-то Даниил отказался. И смотрел, смотрел, смотрел на него, как полоз, внезапно заглотивший камень вместо желанной добычи. — Молчи, — повторил в который раз свою просьбу Гаруспик. — Я всё знаю. Каждое слово твоё, каждую паузу. Ничего не говори. Бакалавр поморщился, выдохнул застывший в лёгких воздух, посмотрел на свои руки, испачканные в крови, и будто проснулся от глубокого беспокойного сна. — Тебя должен был убить. Она ведь этого так хотела. Чтобы дело моё в руках Карминского пополнилось новыми записями, — сдавленно проговорил он. — Как думаешь, через сколько дней меня повесят? Гаруспик опасливо коснулся щеки Даниила и, когда тот дёрнулся, отпрянув, застыл, как изваяние: — Тебя не повесят, — сказал он непреклонно, однако Данковский вновь отрицательно качнул головой и усмехнулся: — Я тебе… Про Танатику свою рассказывал? — начал он, но Артемий уже не слушал. Он представлял, как эти покрытые солдатской кровью руки раскрывают его наживую, игнорируя предсмертные хрипы. Он представлял, как Город, заполненный трупами, уходит под землю, и как возвышается над идеалами Данковского беспристрастный Многогранник. Он представлял, что Бакалавр победил. — Молчи, — попросил Артемий. — Ничего больше не говори. И Даниил подчинился ему, всё ещё глядя на свои дрожащие ладони. Ты ведь знаешь, как охотятся полозы? Они долгое время выслеживают грызуна. Таятся у самой норы, часами наблюдают, ждут подходящего момента, чтобы наброситься, и выбирают ту жертву, которую в состоянии заглотить целиком. Стройные полозы хватают за шею. Давят к земле, душат собой, пока не убеждаются в том, что еда наконец перестала трепыхаться. Знаешь… Теперь я понимаю, почему ты носишь этот проклятый змеиный плащ. В глазах твоих в тот день я увидел не человека, но полоза, который осознанно охотился на меня. Но продолжал убивать других.