Над синим заревом воды пылает небосклон Из темноты, из пустоты к тебе придет Дракон Он сложит крылья за спиной, в глаза твои войдет И ты узнаешь мир иной, ступив на острый лед…
KRIF VOTH AhKRIN — сражайся смело. Или умри… Слова Драконобоя не желали, чтобы их произносили. Застревали мерзким комом в горле, душили, но никак не хотели слететь с языка. Гэрлиндвэн знала, что не сможет крикнуть: в словах, в самой их сути, было что-то неправильное, ломающее кости и выворачивающее наизнанку душу, что-то настолько мерзкое, что, произнеси она их, упадет сама рядом с Пожирателем Мира. И если он на время обессилет и не сможет взлететь, то она так и останется лежать на земле, глядя в странное небо Совнгарда. Гэрлиндвэн промолчала… Кричали Языки, набрасывались на прижатого к камню дракона, а Линдвэн стояла. Завороженная и удивленная. И не могла поднять рук, чтобы крепко в ладони сжать лук, чтобы на тетиву наложить стрелу и выстрелить. Пророчество говорит так: «Колесо повернется на Последнем Драконорожденном». Но кто сказал, что повернувшись, оно не рассыпется? Кто сказал, что не пришло еще время уничтожить отжившую кальпу? Линдвэн осталась одна. Стояла напротив скинувшего цепи Драконобоя зверя и пытливо его разглядывала. Медленно приблизилась и кивнула. Не как равному, нет. Но как победителю и врагу, которого уважаешь. Не отшатнулась от клацнувших у лица острых драконьих зубов, не поморщилась зловонию из громадной пасти, а рухнув от удара мощного хвоста, поднялась и улыбнулась. Легко и беззаботно. Тогда что-то внутри сломалось. Позже она ни слова не смогла вспомнить из того, что сказала Алдуину. Ни высокие своды Скулдафна, ни простор Джеролльских гор так и не натолкнули ее на верную мысль… «…Те, кто пытается приблизить конец, могут его отсрочить. Те, кто хочет отсрочить конец, могут его приблизить. Возможно, этот мир только Яйцо следующей кальпы? Леин вокин? Ты не дашь родиться новому миру?» … что, если новый мир будет хуже прежнего? Что, если в нем не будет места покою?..***
От чада жаровен слезились глаза. Чесались царапины, оставленные острыми камнями, драконьими зубами и жуткими когтями-кинжалами — как аккуратен ни был в своем странном порыве вернуть ее из Совнгарда в мир живых Алдуин, он оставался зверем. Синяки болели так, что хотелось лежать и все так же молча глядеть в потолок. И засыпать, растворяясь в хрупкой иллюзии, что никогда ничего не было: ни Великой Войны, ни Битвы Красного Кольца, ни долгих скитаний, ни, особенно, ее «драконьей» крови. Гэрлиндвэн хотела вечно оставаться на грани, вечно балансировать между Ареной и Забвением: вне времени, без понимания, кто она и где. Без обязательств… Но однажды все же пришлось вернуться. Понять, что Колесо не сломалось, что время новой кальпы так и не настало, что она, Гэрлиндвэн, в плену. Но не у Пожирателя Мира — о, Алдуин никогда бы себя так не назвал! Он оставлял гибель мира на волю Отца, — а у первенца Бормаха. И тогда, после долгого молчания, наступило время отвечать. — Зачем ты принесла клятву? — Потому что могла…