«Я не умею чего-то еще, Я — маленький червячок. Мир безумный проносится мимо…» ©Fleur — Шелкопряд
Эльфийские Сады всегда были самым тихим районом Имперского города. Казалось, ничего не может их изменить: ни Кризис Обливиона, ни война с Доминионом Альдмери — ни-че-го. К сумеркам Сады становились еще тише — спадал летний зной, мучающий горожан, немногочисленные жители расходились по домам, справлять свои дела. Район пустел. Воздух, тяжелый от запаха цветов и кустарничков, ложился на плечи ласковой кошкой, терся и отправлял в теплую дрему. Элерин сидела, вцепившись в скамеечную доску, и наслаждалась покоем. Она по праву могла собой гордится: пережить осаду, падение города, а потом еще одну осаду и освобождение дано не каждому. Даже если прошло уже более десяти лет. Мыслями Элерин старалась не возвращаться в тот год, когда все произошло, но воспоминания настигали ее всегда сами. И всегда в самый неожиданный и самый неподходящий момент. Они приходили с запахом гвоздики, в лунное затмение или посреди оживленной праздничной площади. Приходили дуновением ветра, нечаянным прикосновением или чужой улыбкой. Сперва ослепленный, а после убитый ею маг из Доминиона скалился из подворотен, хрипел в ухо очередную мерзость и вновь исчезал на время. Но никогда не пропадал насовсем. «Ты моя, Элерин. Была, есть и будешь. А захочешь с собой покончить — воскрешу. Найду лучшего некроманта и воскрешу. Мо-о-я…» Когда-то ее оставили в живых только из-за матери-босмерки. Рин была на нее слишком похожа, чтобы не заподозрить в ней с первого взгляда полукровку. Лишь потом бросались ее бретонские черты — стойкость к магии разрушения и подавлению воли. Вот и маг обманулся, а после никак не мог ей простить. Как же… чистокровный альтмер да положил глаз на недское отродье, какое едва ли назовешь манмером. Лучше бы он ее только избивал… «Мо-о-я…» — снова шипением в уши. Воспоминания обратились в явь слишком неожиданно. Мгновение назад она сидела, отдыхая на вечернем воздухе, а теперь же ее крепко держат, не дают даже дернутся. — Здравствуй, Элерин. Ты ведь не думала, что мы с тобой распрощались перед Битвой Красного Кольца? В пустых глазницах светится тусклыми синими огоньками мертвые зрачки. Теперь альтмер кажется совсем не таким красивым, как прежде. Теперь он стал похож на ожившего нордского покойника-драугра: шрамы на лице кажутся глубокими бороздами на ссохшейся мумифицированной коже, пергаментно-желтые, не золотые, как прежде, пальцы скрючены в судороге и увенчаны изогнутыми птичьими когтями вместо ногтей. — Таким уже не нравлюсь? Потерпи, милая Элерин, скоро ты меня не увидишь. Насилу влитое зелье горчит харрадой, корнем Нирна и травами, которые испуганная полуэльфийка так и не смогла разобрать. — На твоем месте я бы помолился Восьмерым, чтобы ты побыстрее сдохла. Но сам я желаю прожить тебе долгую, полную мучений жизнь. А заодно подумать, кого ты попыталась зарезать…***
Когда-то у нее были глаза. Светлые, как молодые листочки Фалинести, говорила мама. Мама плела ей косы, наряжала в красивые платья с цветами по подолу, рукавам и вороту, пела песни своего народа и рассказывала страшные сказки о Зелёном Пакте. Элерин была так беззаботна. Где ее беспечность теперь? Нанятый поводырь обокрал ее в первый же день, подал в суд, обвинив в мошенничестве и, как только Рин вынесли приговор и забрали дом в Садах, продал отсуженное и исчез из города. Шатающуюся по городу, ее подобрали каджиты-караванщики, научили гадать на палочках с зарубками, пользоваться ушами вместо глаз, тихо красться и бить именно туда, где стоит твой обидчик. Элерин была с ними почти счастлива. Но потом каджитов обвинили в воровстве и больше она о них никогда не слышала… Монетки падали в ее миску редко. Но если падали, то сколько насмешек ей приходилось за это стерпеть. Грязная, со спутанными волосами, которые мыла раз в неделю в водах Румаре, и пустыми, незрячими глазами, Рин была не тенью себя прошлой, она была совсем другой манмеркой. А потому не просто удивилась, когда кто-то знакомый позвал ее по имени, но впала в ступор. — Элерин? — она знала, кто это, но все боялась вспомнить, боялась, что хрупкая надежда тут же рухнет. — Что ты тут делаешь? От него пахло хризантемами, жнивьем и пылью. А еще вечным покоем. — Пойдем-ка отсюда, Рин. Хуже, чем сейчас все равно уже не будет, — вздохнули над ухом и помогли подняться. У ноги проскользнуло что-то сумрачно-мягкое, легкое… И тогда она вспомнила, кто это. Действительно, хуже, чем есть сейчас, уже не будет. — Такой я тебе уже не нравлюсь, Ксавьер? Жаль, что не вижу твоего лица, омерзение у тебя всегда выходило лучше всего. Вместо смеха — сухое карканье. — Ты не права, Рин. Слепота тебя не портит. Идем…***
— Это Тиена, она… помогает мне в лаборатории. От хозяйки поместья, сейчас пытливо разглядывающей Элерин, пахло лавандой, вереском и левкоем. Рин-Тиена знала, что перед ней стоит альтмерка, что осанка выдает в эльфийке Леди, а еще, что хозяйка хмурится. В отличие от высокого мера, ее телохранитель шумно сопел и тихо хмыкал, но тактично молчал. — Называй ее как хочешь, братик, — наконец подала голос альтмерка, — только весь Фолкрит не поднимайте… на уши.