***
На завтраке у принцессы подавали глёгги — красное вино, прогретое с мёдом и пряностями. И копчёно-солёную, жаренную в сухарях селёдку. Принц, вдохнув ароматы, ограничился глёгги и искренним комплиментом силе духа ванахеймцев, способных так завтракать. — О, это старинная народная традиция, — принцесса слегка смутилась. Локи прижал руку к сердцу: — Я бесконечно уважаю традиции Ванахейма и восхищён тем, что представительница правящего дома чтит их. В свою очередь, хотел бы пригласить вас на завтрак в традициях высокой магической кухни; например, завтра? По лицу Сигюн скользнула тень: — Сожалею, принц, у меня слишком мало дуэний. После кораблекрушения, в котором погибла моя няня и несколько придворных дам, осталось всего две, а вчера заболела госпожа Бергдис. Одной дуэньи для такого мероприятия совершенно недостаточно. В последних словах Локи уловил отчётливую насмешку. Он выдохнул, поняв, что намёком всё и ограничится, скандала не будет. Зато Фригг огорчённо вздохнула: — Дитя моё, что ж вы не сказали, что вам чего-то не хватает? Вы ни в чём не должны испытывать недостатка. Я пришлю вам придворных дам — столько, сколько нужно. Принцесса, повеселев, с благодарностью кивнула: — Ваше Величество, шестерых будет достаточно. — Я пришлю десять. — Ваше Величество очень щедры, благодарю. Десять лучше. Общение с ними позволит мне вникнуть в тонкости языка и дворцового обихода, не говоря уже о том, что поможет сохранить доброе имя. Принцесса скосилась на Локи совсем чуть-чуть, но Фригг это уловила и пронзительно посмотрела на сына. Тот, бестрепетно встретив матушкин взгляд, с усмешкой уточнил: — То есть, завтрак готовить на двенадцать персон: я, вы и десять дам, позволяющих вам сохранить доброе имя в моём присутствии? — Ваше Высочество, вынуждена отказаться — не хочу доставлять вам неудобства. Локи разочарованно опустил глаза. Похоже, она действительно не хочет его видеть. Даже в компании десяти дуэний. Зачем же звала? Ожидание ответа не затянулось: принцесса кивнула дуэнье, и та позвала кого-то из соседнего помещения. Вошедший светловолосый бородач поклонился и замер. — Разрешите представить: мэтр Бонифатио, придворный живописец. Он весьма талантлив и скромен, поэтому я прошу за него. Ваше Высочество, вы заинтересовали мэтра, как образ. Прошу вас, согласитесь ему позировать. Принц, помедлив, пригласил: — Мэтр Бонифатио, присоединяйтесь, прошу... Локи подождал, пока тот усядется и возьмёт в руку бокал, и приветливо спросил: — Чем я заинтересовал вас? — Ах, Ваше Высочество, я пишу религиозный триптих в главный ванахеймский собор, и мне чрезвычайно не хватало натурщика для одного из персонажей. А тут вы! Идеальное попадание в образ! Прошу вас, не отказывайте... святое искусство… — было застеснявшийся живописец увлёкся и рассматривал Локи, поворачивая голову и откидываясь в кресле, чтобы увидеть в разных ракурсах. — Послужить искусству — честь для меня, — художник открыл было рот поблагодарить, но принц не закончил, — но есть одно условие. — Какое же, Ваше Высочество? — Всё время позирования принцесса Сигюн будет составлять мне компанию. В сопровождении любого количества дуэний, потребного для сохранения её доброго имени, — голос принца сочился мёдом. Принцесса вспыхнула и собралась было отказать, но тихий стон мэтра Бонифатио, напомнивший, что жертва во имя искусства свята, заставил её, помолчав, кивнуть: — Хорошо. — Чудесно. Принцесса, со мной очень легко договориться. В вашем обществе я согласен позировать для чего угодно и в любом виде. Локи с восторгом понял, что до Сигюн насмешка не дошла, но матушка и дуэнья посмотрели с гневом, и спросил: — Мэтр, а кого вы собираетесь с меня писать? — Ваше Высочество, Князя Тьмы, конечно. Всё никак не мог найти подходящую натуру... прошу за ширму, у меня уже всё готово на случай, если бы вы согласились. Не стоит терять свет — он сейчас удивительно подходит для работы. Локи, не дрогнув лицом, смотрел на мэтра Бонифатио, раздумывая, как такой наивный человек мог затесаться в придворные живописцы, и не находил ответа. Он позволил усадить себя, повернуть. — Ваше Высочество, вы были серьёзны, когда говорили, что согласны позировать в любом виде? — мэтр Бонифатио уже старался у мольберта. — Тогда сначала я сделаю наброски для триптиха, потом отдельно лицо и руки — у вас чудесные руки, их обязательно надо написать, а потом портрет ню. Всё это займёт какое-то время, но за зиму думаю управиться. За ширмой кто-то подавился глёгги, Локи же насмешливо ответил: — Хорошо, мэтр. Ради святого искусства — а вы, пожалуй, и правда святой, — я разденусь. Но продолжаю настаивать на присутствии принцессы. В ответ из-за ширмы прозвучало спокойное: — Не переживайте, принц. Позировать для художников у нас не считается грехом. Искусство и правда свято. Локи, думая, станет ли принцесса смотреть на его голый портрет, и не писал ли когда-нибудь мэтр Бонифатио Сигюн голую в голом свете, и нельзя ли увидеть эту картину, вслух просто согласился и завёл беседу о живописи. Как только речь заходила об искусстве, невеста (чья теперь, его или брата?) оттаивала и раскрывалась. Когда сеанс позирования закончился, прощаясь, Фригг спросила Бонифатио, не хочет ли тот писать Тора. Локи насторожился, но Бонифатио, возясь с красками, равнодушно отмахнулся, высказавшись в том смысле, что таких натурщиков и в Ванахейме пучок на пятачок. Интересует его только младший принц. Локи выдохнул, благодаря небеса, что послали ему этого святого дурня, и договорился о следующем сеансе назавтра. Мэтру Бонифатио небеса в лице Локи послали самого усердного и терпеливого натурщика. Оба они были довольны друг другом.***
Обратную дорогу до своих покоев королева проделала быстро и в полном молчании. Когда Локи попытался раскланяться с ней на пороге, она довольно резко попросила остаться. Зайдя внутрь, огляделась, и, удостоверившись, что они точно одни, с холодноватой усмешкой спросила: — А скажи-ка мне, сын, как вышло, что принцесса так беспокоится о своём добром имени именно рядом с тобой?.. Даже я на завтрак звана была, как понимаю, только поэтому. Обычно девушки в твоём присутствии от дуэний пытались скорее избавиться, чем с благодарностью принимали десяток. Локи молчал. Фригг внимательно вгляделась в его лицо и гневно спросила: — Испортить невесту пытался?! — Что вы, матушка, нет. Ничего подобного и в мыслях не было, — Локи смотрел светло, безмятежно, и готов был отпираться до последнего. Фригг окончательно уверилась, что всё так и было, и почти беззвучно, потеряв от гнева голос, прошептала: — Да-да, правильно, вот и везде всегда отрицай, что пытался. Но я тебя знаю!!! Ты хоть понимаешь, что из-за этого война начаться может, если всё откроется?! Да её смерть в Ванахейме легче воспримут, чем добрачную связь, хоть бы и с будущим мужем! Это не считая того, что она тогда не сможет стать женой наследника... — и, озарённо, — в этом и был замысел, да?! Локи молчал. Фригг, перейдя от гнева к печали, огорчённо подошла, взяла его за руки: — Сынок, я понимаю, что ты имеешь зубы, подобные щучьим, загнутые внутрь, и кусок, однажды захваченный, отдать почти не способен... но из любви ко мне попробуй, и компенсация будет такой, что ты никогда об этом не пожалеешь! Локи в ответ зло улыбнулся: — Мама, компенсировать можно приданое, но не Сигюн. Мы оба знаем, что из-за таких, как она, шли войны до кирпичной крошки. И я хочу, чтобы эта красавица грела мою постель, носила моего ребёнка под сердцем, и чтобы мне завидовал каждый мужчина, видящий её. И брат в том числе. Вот особенно брат. Я не отступлю. Я так же сын тебе, как и Тор. Мне она была обещана. Из любви ко мне — отступи ты! Фригг скорбно молчала, а Локи, увлёкшись, продолжил: — И как чиста, невинна, сдержанна и при этом воспитана истинной королевой! Мать не выдержала: — Вот именно — королевой! Поэтому подходит твоему брату! — и осеклась, поняв, что этим Локи только раззадорила. Тот процедил: — Подходит брату, а станет моей. И холодно попрощался с матерью.***
Во время тренировки принц рубился очень ожесточённо, меняя партнёров одного за другим. Сиф, тоже тренировавшаяся, обеспокоенно взглядывала на него — он не замечал, весь уйдя в себя. Однако, когда Вольштагг, единственный из клики Тора, до сих пор не понявший, что Локи ревнив, как скорпион, или пренебрегавший этим, позвал Сиф на охоту по первой пороше, она заметила, что спина принца напряглась, и, вздохнув, отказалась. Вместе они дошли до дворца, и Сиф подумалось, что не зря отказалась: снег снова начал падать, закрутила метель. Какая охота, в такой день нужно сидеть у камина и помешивать в нём кочерёжкой. Локи начал прощаться, и, несмотря на свою отстранённость, уловил, что Сиф печально поёжилась и отвернулась: — Душа моя, что ты? Сиф молчала, не зная, как сказать, что обеспокоена — хотя бы тем, что Локи уже неделю не пытался лечь с ней. Помявшись, она через силу сказала, придавив неловкость. Принц посмотрел ей в глаза: — Душенька, не ревнуй меня... я просто занят и расстроен. Но я твой, так же, как и ты моя. Возьми меня — сколько захочешь и сможешь, — потянулся к застёжке на воротнике и тут же остановился, — хотя нет, сейчас я грязный и уставший... приходи вечером, проведи со мной ночь. Локи обнял Сиф, только сейчас поняв, что соскучился и что хочет женщину; начал шептать на ушко нежные непристойности, сам распаляясь. Сиф, порозовевшая и смущённая, согласилась.***
Вечером, войдя к Локи, она застыла, и сердце её упало: принц без признаков жизни раскинулся в кресле, голова откинулась и чёрные волосы расплескались по спинке; руки — одна безжизненно лежала на столе, другая свешивалась с подлокотника. Вокруг кишели мерзостно-жёлтые колобки размером с ладонь — живые, на ножках, переговаривающиеся на непонятном языке.