сама пришла а я встречаю нарочно с каменным лицом что б ты не слышала оркестыр играющий победный марш (с)
Сигюн не спалось. В неё навливали кучу лекарств, успокоительных в том числе, и оставили одну, чтобы поспала, но покой не приходил. Днём проведал жених, с беспокойством выспрашивал о здоровье и был очень предупредителен. Осторожно, с околичностями, выспрашивал о брате — не оскорблена ли принцесса его поведением, да не чувствовала ли на себе каких воздействий. Не очень поняв, что Тор имеет в виду, со вздохом призналась: — Ваше Высочество, я считаю вашего брата гением. А им позволено больше, чем простым аристократам вроде нас, и пути у них иные. Нет, я не считаю себя оскорблённой… и не хочу это больше обсуждать, — и утомлённо прикрыла глаза. Тор огорчённо, со смущённой душой, ушёл, и это было облегчением для Сигюн. Сигюн тоже была смущена, расстроена, и не знала, что делать. Сон не шёл. Принцесса встала; шурша босыми ногами, прошелестела к двери и остановилась, услышав из-за неё квохтание госпожи Сванхильд: — Услали принца-то нашего в чумную провинцию. Туда ему и дорога, колдуну проклятому. Авось не скоро вернётся. Сочувственный голос госпожи Бергдис вопросил: — Так ведь не уехал же ещё? — Не уехал. Не будь дурак, матушке отказал. Это ж какая безнравственная непочтительность! — голос даже привизгнул от возмущения, а потом помолчал, давая возможность оценить масштаб оной непочтительности. — Да это задержка ненадолго. Сегодня матушка батюшке нажалуется, тот с утра пораньше эдиктом назначит пащенка управителем провинции на время чрезвычайной ситуации, и уж тут отказать нельзя будет. — А если не назначит? — Назначит. Ещё случая не было, чтобы Всеотец жене в чём-нибудь отказал. Да и надо же от него наконец избавиться, он же принцессе проходу не даёт, никаких приличий не соблюдает, а для неё теперь жених получше имеется. Как здоровье-то будущей королевы наследной? — голос Сванхильд обрёл подхалимские нотки. — Её Высочество пошла на поправку. Бергдис, слушая очень внимательно, сама информацию старалась сцеживать по минимуму, даже отношения к Локи не выдавала, понимая опасность госпожи Сванхильд. Хотя Сигюн прекрасно помнила сквозь ужасы тяжелейшего похмелья, как Бергдис, помогая ей, лихорадочно шептала проклятия в адрес поганого колдуна, наведшего порчу, приворот и всяческую погибель на дитятко. — Слава небесам! — и тут голос Сванхильд неуловимо изменился; появилось в нём паучья надежда на то, что собеседник заболтался и сейчас расскажет что-нибудь скоромное. — А как же она заболела-то? Потрясение от счастья? Она во время оглашения бледна была очень… Но это ж полной дурой надо быть, чтобы не радоваться — байстрюка-то нашего на наследника сменить! Такое счастье! Это ж надо, чтоб так повезло! А уж пара-то какая красивая! И, осекшись, ещё раз спросила: — Так чего она заболела-то? — и заинтригованно утихла. Госпожа Бергдис, помолчав, достойно, со сдержанностью ответила: — Отравилась за ужином. Сванхильд потрясённо ахнула: — Так уж не он ли и отравил? Чтоб не доставалась никому? Да что ж его не схватили ещё, всё ведь сходится! Дрогнув от ужаса перед перспективами бурной деятельности Сванхильд в этом направлении, Бергдис быстро ответила: — Нет. Доктор сказал, просто непривычная еда. Ничего страшного, это пройдёт. Сванхильд недовольно попыхтела, но живо сменила тему: — Вот я всегда считала, что на царской кухне отвратительно следят за качеством продуктов и сроками годности! Это нельзя так оставлять, надо организовать комиссию по расследованию, чем именно отравилась Её Высочество, найти виновных и примерно наказать! Теперь от ужаса задохнулась Сигюн, представив Сванхильд, энергично шурующую по королевской кухне в поисках просрочки и виновных, дотошно выясняющую, каким именно продуктом отравилась принцесса — и узнающую, что водкой, причём привезённой с собой. Это сделало бы духовную жизнь фрейлины гораздо красочнее, а сплетни бодрее. Госпожа Бергдис, которой почудился какой-то шорох за дверью, чутко приподнялась: — Простите, госпожа Сванхильд, мне нужно проверить, как чувствует себя Её Высочество. Услышав приближающиеся шаги, Сигюн осенним листком, подгоняемым ветром, тихо метнулась в кровать и затаилась, размеренно дыша, как спящая. Фрейлина постояла над ней и успокоенно удалилась на цыпочках. Сигюн не давало покоя продолжение разговора, и она, полежав, вернулась обратно. — Хотела всё получше разузнать, ходила к Его Высочеству младшему принцу. Мы ж общие дела имеем, — голос Сванхильд стал важным и таинственным. Удивительным образом она сочетала несочетаемое: поганый колдун, байстрюк и пащенок тут же стал Его Высочеством младшим принцем, с которым лестно иметь таинственные общие дела — и похвастываться. — И что? — госпожа Бергдис поддерживала беседу, никак не указывая на это фантастическое переобувание на ходу. — И принимать никого не велено. Охрана не пропускает. И не говорит, почему, — в голосе слышалось сожаление, — да я прислушалась, из-за двери слышно, что Его Высочество на лютне играет, жалестно так. Видно, смирился. Уж опытные-то царедворцы знают, что Их Высочество в минуты, так сказать, душевной невзгоды любит на лютне поиграть. Сванхильд помолчала, оценивая, понимает ли собеседник, кто тут опытный, осведомлённый во всех делах царедворец. Похоже, удовлетворившись увиденным, продолжала: — А наигравшись на лютне, Их Высочество горазды на всякие пакости становятся, больше обычного, так что завтра ему под руку лучше не попадаться. Ну, да недолго осталось: а уж из Чумной Дыры они нескоро вернутся… — Там, говорят, всё страшно… может, и совсем не вернётся… — это госпожа Бергдис буркнула под нос, но бдительная Сванхильд, услышав, с сожалением ответила: — Всегда возвращается. И хорошо, если без чумы за пазухой, — и тяжко вздохнула.***
Сигюн лежала без сна, безнадёжно уставившись в темноту. Уже и насплетничавшиеся кумушки разошлись, и всё стихло, и ночь перевалила за самый глухой час. Принцесса, вздохнув, решилась: какое-то время слушала мерное посапывание и похрапывание фрейлин, а потом тихо встала и надела розовый шёлковый пеньюар поверх ночной рубашки. Найти и надеть платье без посторонней помощи не представлялось возможным, и Сигюн, выскальзывая в малую гостиную, чувствовала себя, как во сне, в котором оказываешься вдруг раздетым в людном месте. Испуганно шарахнулась и едва сдержала вопль ужаса, когда в полутьме показалось, что красный плащ Стрэнджа, мирно валявшийся в кресле, шевельнулся. Проскочила мимо него побыстрее, оглянулась — нет, лежит. Окончательно решившись, двинулась на выход. Что говорить и как отвираться в случае, если её увидят, она не знала — голова была совсем пуста и безмысленна. «И вправду круглая дура», — но эта горестная мысль не остановила её, и принцесса прошла мимо охраны. Та проводила взглядами, но ничего не предприняла — Сигюн и правда не была пленницей, и, пока не происходило ничего, требующего вмешательства, солдаты не реагировали. Опасность представляла только встреча с кем-нибудь из царедворцев или слуг. Навсегда она запомнила это путешествие по спящему дворцу, в котором, казалось, даже воздух заснул и застыл; создавалось ощущение, что все эти коридоры и залы давно оставлены живыми, да и себя Сигюн ощущала скорее призраком. «Со стороны, наверное, и правда похожа на бесшумно плывущее розовое привидение», — со смешком поёжилась. Поворачивая за угол, обернулась — и увидела настоящее привидение. Прежде чем истошно взвизгнуть и кинуться бежать, пригляделась и опознала плащ доктора Стрэнджа, увязавшийся за ней. «Что ж, доктору нужно иногда спать, а вот плащу, видно, не нужно», — посмотрела на него с опаской, но пошла далее, боясь, как бы не встретить ещё кого-нибудь. Но всё спало в этот глухой предутренний час, и, вступая в крыло, в котором жили принцы, в нереальной тишине Сигюн издалека услышала печальную лютневую музыку. Стража у дверей молча раздвинула копья; видно, приказ «не пускать никого» всё-таки не ко всем относился — и тут же сдвинула, не пропуская плащ. Сигюн через плечо, помедлив перед открывшимися дверями, оглянулась — плащ повисел, как бы в раздумчивости; стремительно, хлопнув полами, взметнулся под потолок и понёсся обратно. Принцесса, вздохнув, переглотнула и пошла на звуки.***
Вчерашняя драная кошка сидела на задних лапах; передними придерживала лютню, и, мечтательно прикрыв глаза, проникновенно наяривала что-то очень слезливое. Сигюн остановилась, чувствуя, как перед глазами всё плывёт и пол уходит из-под ног, но, сделав волевое усилие, удержалась от падения в обморок. Кошка лениво приоткрыла один глаз — и тут же выпучила оба, как будто тоже поразилась. Музыка прервалась немузыкальным дрыньком. Принцесса под взглядом двух сердитых золотых прожекторов, помешкав, медленно заговорила: — Я трезва. Реальность дана мне в ощущениях. Если я это вижу, значит, оно существует, — и, окончательно придя в себя, несмело спросила, — Ваше Высочество? Кошка презрительно дрынькнула когтем по струне и промолчала. Сигюн, собравшись, присела в почтительном реверансе: — Уважаемый дух, приношу глубочайшие извинения за мою неловкость при нашем первом знакомстве. Это было недопустимо. Ваша прекрасная шелковистая шёрстка и золотые глаза делают вас королевой среди кошек и среди духов. Сказанное мною вчера в сущности не могло к вам относиться — я разговаривала со своими кошмарами, почти не видя реальности, о чём очень сожалею. Позволите ли вы искупить как-либо это случайное оскорбление? Кошка, поёрзав на хвосте, перехватила лютню поудобнее, и, бесцеремонно разглядывая Сигюн, поколебавшись, изронила: — Всё-таки королева, да… Та, скромно улыбнувшись, слегка поклонилась и представилась: — Принцесса Сигюн Ванахеймская, герцогиня Северных островов и протекторатов Снорри и Гюльви. Я всего лишь принцесса, уважаемый дух. — Ну, пока принцесса… Кошка, ещё подумав, сварливо подёргала ушами и всё-таки представилась в ответ: — Госпожа Мурасаки, фамильяр. Чей, думаю, и сама догадаешься. Сигюн набрала воздуха в грудь, чтобы попросить о встрече с Локи, но фамильяр заговорил первым: — Уже идёт. Фамильяр имел связь с господином на уровне призыва и, увидев Сигюн, тут же послал ему зов, однако подробности на расстоянии передать не мог. Мурасаки знала, что принцесса ценна для господина, но, уходя в подвалы, тот велел себя не беспокоить без крайности, и кошка не была уверена, что крайность случилась. Сама она сидела и играла как раз на случай любопытных: пусть услышат, сделают догадки насчёт занятий Локи и успокоятся. Нельзя было исключать, что господин, оторванный от важных занятий, не сочтёт ситуацию требующей присутствия и обозлится. Подумав об этом, Мурасаки тут же, не задаливая, оставила лютню и, не прощаясь, ускользнула в иное измерение. Сигюн, обернувшаяся на гудение струн упавшей на бок лютни, увидела только кошачий хвост, тут же втянутый в пустоту. — Прекрасная, чем обязан? — Локи, весь в чёрном, выглядел очень насторожённым, осунувшимся и бледным до прозелени; под глазами залегли тени. «Сейчас упаду», — подумала принцесса, почувствовав приступ дурноты, но не упала. Но и сказать ничего не могла, не зная, как приступить к делу. Локи молчал, рассматривая её и никак не помогая. «Я, наверное, тоже бела и выгляжу так, что краше в гроб кладут… а может, и лягу в скором времени», — вдохнув с усилием сквозь стиснутые зубы, принцесса прямо, почти грубо спросила: — Ваше Высочество, ваше предложение в силе? Если да, то я согласна, — и напряжённо замерла от почти физической боли, не в силах уточнить, на что. Локи понял. Лицо его неуловимо смягчилось, и он осторожно, очень мягко спросил: — Что заставило вас согласиться, Сигюн? — Мысль от том, что я недостойна стать женой наследника. Он заслуживает жены, которая не будет смотреть влюблёнными глазами на его брата, — Сигюн подавленно опустила глаза. Ей было физически худо: в ушах звенело, боль начинала свинцовой плитой давить на голову и плечи. От принца она ожидала чего угодно: насмешки, глумления, отказа — или такого согласия, что останется только дойти до реки и утопиться. — Прекрасная, не надо так бояться, всё будет хорошо. И торопиться не надо, присядьте, — Локи было двинулся к поставцу с винами. Принцесса через силу сказала: — У нас мало времени. За мной следили, и, я полагаю, скоро придут сюда, — и, почти без голоса, — я должна быть скомпрометирована как можно быстрее. Локи, расцветающий на глазах, нежно взглянул на неё: — Не надо так переживать. Мы сбежим, — и, доставая из подпространства рогатый череп Гул’Дана, — мы отправимся на тайный остров, где никто нас не достанет. Там прекрасный розовый песок, на который накатывают розовеющие морские волны, и золотистое небо, и ветерок колышет перистые листья пальм… Голос его становился бархатистым и соблазняющим — принц приходил в себя. Подошёл, прикоснулся к щеке Сигюн: — Ты никогда не пожалеешь, что выбрала меня. Мы не будем спешить. Пробудем там несколько дней, и я скомпрометирую тебя так, что никто не посмеет сказать, что… компрометация… недостаточна. Улыбнись, прекрасная, ничего страшного не случится, я… Сигюн с мукой в голосе перебила: — Это невозможно. Я сама сегодня слышала разговоры, что я околдована; что всё, что происходит, происходит под действием чар. Полагаю, если мы будем отсутствовать долго, это объяснят исключительно желанием скрыть магические следы, — и, поколебавшись, с усилием, — по этой же причине невозможно никакое магическое воздействие или опаивание чем угодно — я должна быть совершенно чиста от любых остаточных эманаций, иначе не поверят, что я сделала это добровольно. Локи, помертвев лицом, опустил глаза, и, по некотором раздумьи, огорчённо протянул: — Вот даже как… Что ж, полагаю, ты права. Сожалею, — в руке вместо черепа появился крохотный стальной несессер, из которого принц достал шприц, и, закатав рукав, воткнул иглу себе в вену на сгибе локтя. Плавно, но торопливо надавил на поршень и зашипел от боли: содержимое шприца слишком быстро поступало в кровь. — Что это? — с испугом спросила Сигюн. — Вытяжка из вопля мартовских котов, — с горьковатой усмешкой ответил Локи, сгибая руку и работая кулаком, чтобы зелье быстрее разгонялось в крови, — я, знаешь ли, не любитель корчащихся от боли девственниц… и устал. Прости, что тебе придётся вытерпеть это наживую. Я даже не могу обезболить. И времени нет. Сигюн безэмоционально, белеющими губами, прошептала: — Да, времени нет. Локи, продолжая прижимать к себе согнутую в локте руку, второй ободряюще, без тени похоти сжал предплечье Сигюн, заглянул в глаза: — Сейчас зелье подействует, и всё случится. Я не буду ласкать и целовать тебя — не хочу, чтобы всё это было скомпрометировано в твоих глазах тем, что произойдёт после. Это скорее хирургическая операция. Не держи на меня зла и помни: я не по своей воле поступаю с тобой так жестоко. Сигюн хотела ответить, но почувствовала, как её грубо заваливают на стол. Противореча сама себе, вцепилась ногтями в запястья Локи, еле заглушив протестующий вскрик. Локи приостановился: — Моя прекрасная, ты делаешь это добровольно? Сигюн усилием воли расслабилась и разжала пальцы. Помедлив секунду, глухо сказала: — Да, — и закрыла глаза, более не сопротивляясь. Ощутила обнажившимися ногами прохладу и лёгкое дуновение из приоткрытого окна; почти теряя сознание от стыда, почувствовала между бёдрами напряжённое тело мужчины, прикрытое тканью. Единственная обнажённая часть прижималась к ней в том месте, где никто никогда её не касался. Локи слегка отстранился, смазывая себя: — Прости, прости… Это не всегда будет так; это не должно быть так. Сигюн, приподнявшись, с внезапной силой глянула ему в глаза: — Я не боюсь. Услышала в ответ: — Зря. Я бы боялся, — и принц, зажав девушке рот, двинул бёдрами, загоняя себя внутрь одним мощным толчком. Наслаждение, накатившее на Локи океанской волной, уносящей разум, смыло все печали. Усталость, беспокойство, горечь вынужденности — всё казалось пустым, наносным. Было только тёплое золотистое безвременье и сладкие толчки внутри давно желанной женщины, которая пришла к нему сама. С легкой щекоткой он ощутил, как по мошонке прокатилась горячая капля. Бросив взгляд вниз, принц нахмурился: его плоть была покрыта кровью. Не в силах бороться с собой, он вновь толкнулся, погружаясь в желанную узость — и сорвался, высвобождая свою страсть. Быстрыми пронзающими толчками он погружался, с силой удерживая одной рукой вырывающуюся девушку и ладонью зажимая ей рот. Ему казалось, что он сходит с ума: целую вечность его глаза застилала пелена удовольствия, а мир состоял из невыносимо приятной тесноты вокруг члена. Казалось, что более потрясающих ощущений достигнуть уже невозможно, но напряжение, родившееся внутри, начало сводить тело отчаянной судорогой. Он уже не был способен сдерживать стоны, предчувствуя, что осталось совсем немного. От мощных толчков вроде бы крепкий дубовый стол начал поскрипывать, но Локи было всё равно — напряжение достигло накала, заставляло его стонать и выгибаться, отдавая всего себя. Он тяжело дышал, переживая оргазм; последние толчки в заполненное его семенем женское лоно опустошили его полностью. Жарко выдохнув, он обессиленно упал на Сигюн, испытывая животную благодарность за доставленное удовольствие; что-то в нём не могло поверить, что такое наслаждение не было разделено, и что женщина испытывает только боль и ужас, но, судя по виду и судорожному дыханию принцессы, ей было очень плохо и больно: она была вся зажата; из-под зажмуренных век текли крупные слёзы. Потрясённый, пьяный от наслаждения, он всё-таки нашёл в себе силы подняться и помог ей вытереться от крови и семени, достав белоснежный носовой платок. Поднял её со стола; принцесса с трудом разогнулась от боли в разорванном лоне, но тут же вытерла слёзы и приняла спокойный вид, по которому нельзя было догадаться, чего ей это стоит. Обнял, шепча утешения и чувствуя, что её прекрасные длинные ножки дрожат и разъезжаются, как у новорожденного жеребёнка — и тут двери с треском распахнулись.***
Багровое разъярённое лицо Тора — и фальшивое, никого не обманывающее спокойствие Фригг, внушающее ещё больший страх. — Сын! Что ты себе позволяешь! Немедленно отпусти принцессу и не смей больше подходить. Инцидент мы замнём, но это будет стоить немалых трудов. Тебе надлежит немедленно покинуть Асгард, — и, гораздо мягче, к Сигюн, — деточка, он не обидел тебя? Сигюн, выпрямившись, подняла чистую синеву глаз на Фригг: — Я нечестна и более не гожусь в жёны наследнику престола. Фригг охнула: — Сигюн, деточка, не наговаривай на себя! Один поцелуй, уверяю, не делает тебя нечестной. Локи шагнул вперёд: — Это вместо брачной простыни, — окровавленный платок полетел под ноги матери и брата. — Вы не могли успеть, — пробормотала Фригг и по лицам: обескровленному Сигюн и злому и торжествующему Локи, поняла, что успели. Доселе молчавший Тор вдруг проявил себя: — Не стоит зацикливаться на диких средневековых обычаях… Сигюн, если вы не по своей воле, под действием чар или просто заблуждаясь совершили ошибку, мы можем это скрыть. Я по-прежнему готов жениться на вас. Сигюн, ещё больше белея, чужим голосом произнесла: — Я пришла сюда по собственной воле, и всё, что только что случилось, было сделано по моему желанию и моей просьбе. Я готова принять позор и положенную казнь, но скрывать это не буду. Локи метнул на неё быстрый взгляд: «Ах да, в Ванахейме за это могут утопить — и очищение, и наказание… бедная девочка…» — и убедительно проговорил, обращаясь к Тору, яростно сжимающему уже призванный молот: — Брат, даме нужен отдых и покой — она много сегодня пережила. Мы потом, наедине сможем посчитаться… если думаешь, что я задолжал тебе. Но зачем мучать девочку? И, тут же переведя взгляд на Фригг, вкрадчиво добавил: — Мама, что толку сердиться? Всё уже случилось и там, — он красноречиво указал взглядом, — уже может быть твой внук. Фригг задумалась и зловеще протянула: — Ну, надо всё-таки доказать, что всё случилось и что это была добрая воля… Локи сухо ответил: — Не сомневаюсь, врачи и доктор Стрэндж уже наготове. Фригг ещё суше пояснила: — Само собой, наготове. Сюда никого не звали, дело семейное и деликатное, но всё будет проверено, особенно магические следы… я как-то плохо верю тебе, сын, зная тебя. Было начавшаяся перепалка была остановлена Сигюн, потрясённо прошептавшей: — В нашем роду женщины всегда сразу чувствовали наступление беременности, с первых минут… никогда не знала, как относиться к этим рассказам, и вот сейчас чувствую, что да, это произошло, — на её лице расцветала трогательная дрожащая улыбка, делающая её мучительно прекрасной. Фригг перевела взгляд на Сигюн, и ожесточение тут же ушло с её лица, заменяясь такой же бессмысленной, сияющей улыбкой. Моментально и полностью потеряв интерес ко всему, кроме этой новости, голосом, полным несдерживаемого ликования, она провозгласила: — Деточка, так что же мы тут стоим? Тебе нужен отдых, врачи и отсутствие волнений! — и, приобняв Сигюн за талию, она повела её к выходу, успокаивающе приговаривая, — не надо ни о чём переживать, всё будет шито-крыто; опыт у нас соответствующий есть, никто ничего не узнает; родишь, когда положено. Всё будет хорошо. На выходе обернулась к Локи: — Сын, ты молодец! Свадьба через три месяца! — и вышла вместе с Сигюн. Тор, не зная, что делать, молча смотрел на брата, нервно подбрасывая молот. Локи развел руки, пожимая плечами: — Брат, она пришла сама!***
К одиннадцати утра Сиф, ещё с вечера предупреждённая Локи о том, что они уезжают, подъехала к малому выходу из дворца, ведя в поводу подгарцовывающую Глоксинию. Оставив сюзерена вечером озабоченным и мрачным, она удивилась его приподнятому настроению и взбудораженности, но оставила вопросы на потом: вокруг была толпа, Тор собирался на заранее подготовленную разведку. Брат со свитой провожали Локи и Сиф до площадки телепортаций, а сами далее должны были отправиться к Радужному мосту. Тор по дороге рассказывал, что успел узнать о чумной смерти, и вести эти не радовали. Локи внимательно слушал, хмыкал, вздыхал, и в какой-то момент умолк. Ехал, задумавшись, и Сиф не поверила своим ушам, когда он вдруг хорошо поставленным тенором очень позитивно себе под нос запел: — Чу-у-у-умна-а-а-а-я сме-е-ерть, чу-у-у-умна-а-а-а-я сме-е-ерть… Окружающие посмотрели ошарашенно. Тор закатил глаза и плюнул; подхлестнул лошадь, чтобы отъехать подальше, и Локи уже вслед ему крикнул: — До встречи, брат! Через три месяца на моей свадьбе!