когда зайду к ужасным людям всегда счастливым ухожу какой я всё-таки чудесный на фоне этих сволочей © Ната
Перемещаться с помощью Биврёста не хотелось — привык к хорошему, скучным казалось докладываться папеньке, куда и зачем отправился. Но хорошее кончилось. Жалко было череп Гул’Дана до слёз, да что поделаешь… — Отправь нас в Мидгард, Хеймдалль, — Локи протянул стражу свиток с разрешением Одина. Робко жмущаяся к мужу Сигюн, дождавшись, пока Хеймдалль уйдёт чуть вперёд, спросила тихо: — Ваше Высочество, почему вы не сами? — и это тоже царапнуло болью. — Хорошая моя, «сами» теперь только в нижние миры. Артефакт утрачен, перемещение в верхних и серединных мирах слишком накладно получается в смысле энергозатрат… дешевле через Биврёст. А если по Асгарду и Ванахейму, то ножками или морем. Особенности магии Биврёста были таковы, что, позволяя путешествовать в отдалённые миры, в границах своего он перемещаться не давал. Да не просто не давал, а и глушил всю технику, оставляя насельцам только самые примитивные способы передвижения, так что утрата черепа действительно была крайне неприятным событием. Впрочем, на фоне всего случившегося, Локи полагал, что отделался легко. Но жаба душила. — А в Мидгард мы зачем? — Сигюн скользнула взглядом по квохчущему мешку, который принц держал в руке. Заговорила с ним только сейчас: пока муж тащил её за руку к хозслужбам да петуха чёрного ловил и в мешок упихивал, молчала, так же, как и он. Ответ был эталонно кратким: — Купаться.***
— Остров Пафос, бухта Петра ту Ромиу, — и, на изумлённый взгляд: — Намоленное место, такое нам и нужно. Мидгардцы умеют молиться… а здесь из пены морской, по поверьям, родилась богиня любви. То, что надо. Время подходящее, закат, созвездия в нужных положениях. Сигюн задрала голову, но созвездий никаких не увидела. Солнце заваливалось за горизонт, крася не слишком-то уютное волнующееся море и галечный, утыканный скалами пляж в цвета заката. — Раздевайся, дорогая, и входи в море, — Локи на Сигюн не глядел, тоже задрал голову и всматривался в пламенеющие небеса так, как будто те самые созвездия видел во всех подробностях. Сигюн наморщила бровки: — Зачем? Локи вздохнул: — Ну, видишь ли… когда-то здесь якобы родилась Афродита, мидгардская богиня любви, сюда же она возвращалась, когда хотела вернуть себе девственность и юность, забыть любовную неудачу… я верну тебе прежнее сияние, ослепляющее мужей. Сигюн аж перекосило. Сияние, ослепляющее мужей, изрядно ей досаждало, и подурнела она с удовольствием. Глухо сказала: — У меня есть семья, есть ребёнок… что мне в тех мужах? «Опа! Вовремя я её поймал… Этак она бы моментом разложилась в тётушку. Ну нет!», — и бросил квохчущий мешок на гальку, обнял, начал заговаривать зубы. Что-де быть красивой женщиной приятно, пусть она только разрешит показать, пусть хоть раз попробует — ведь ни разу не радовалась по-настоящему… и не только красоту он ей вернёт, но и свежесть ощущений, смоются все эти отвратительные липкие взгляды, жадные мерзкие руки… и почему не согласиться просто потому, что ОН просит? Сигюн прощающе, робко улыбнулась, провела подрагивающими пальцами по его лицу, и он понял — любит, согласится. «На всё согласна», — скрыл ликующую самодовольную улыбку, но жена, как выяснилось, не на всё была согласна и спохватилась: — Кроме девственности! Её не надо! В отличие от Афродиты, переживать процесс дефлорации ещё раз она не желала. Локи посмотрел в ответ с нежностью: — Раздевайся, моя богиня, и входи в воду. Сигюн поёжилась: ветерок был свеж, и в конце пляжа она углядела пару мужских фигур. Локи, проследив за её взглядом, презрительно бросил: — Туристы. Они давно там стоят. Нам не помешают. «А если помешают, то… мидгардцы, конечно, назойливый народ», — он уже копался в межпространственной кладовочке. Если живое в ней держать было нельзя (поэтому петуха пришлось с собой тащить), то уж весь магический скарб отлично хранился. Для обряда, кроме кривого ритуального кинжала, требовались порошки и зелья. На ощупь их разобрать было трудно. Принц приоткрыл щель в иное измерение пошире — это выглядело, как сияющая дверка в торчащей посреди пляжа скале. Рядом лежал удобный плоский камень, искать ничего не нужно было. Вошедшая по колено Сигюн, всё ещё мнущаяся, косящаяся на маячащих вдалеке туристов и пробующая ногой камушки, обернулась было на петушиный вскрик — возлюбленный ласково посмотрел и попросил: — Входи глубже и плыви во-о-он к той скале. Считается, что именно на неё впервые ступила Афродита, — и продолжил пальцем на камне рисовать кровавые магические закорючки.***
— Ханс! Смотри, там женщина! Ханс посмотрел сначала на Хельмута, как на дурака — что он, за тридцать лет женщин не видел, что ли? Потом всё-таки перевёл взгляд и вытаращился. Освещённая закатным солнцем, в воды Эгейского моря входила богиня. Год выдался холодным, в середине мая вода к купанию не располагала, но северной (не бывает у гречанок таких белоснежных кос!) красавице холод, видно, был нипочём. В сезон в этих местах многие женщины купались, считалось, что искупавшейся Афродита дарует красоту, но сезон начинался в июне. Как занесло сюда эту великолепную иностранку? Да не соотечественница ли? Судя по белокурости… Ханс заперебирал ногами поживее — надо подойти, поздороваться, пошутить, что не нужна такой девушке заёмная красота, она и так прекраснее всех на свете, а там глядишь, пригласить согреться кофейком в ближайшую таверну… Отличный план портило то, что, во-первых, Хельмуту в голову пришло ровно то же самое, а во-вторых, Ханс углядел наконец, что дива была не одна: на гальке корячился одетый в чёрное мрачноватого вида мужик (вот уж кто был совершенно лишний!). Но этот кекс говорил с богиней, указывая на море, стало быть, точно знакомец. Ну, может, фотограф… или брат. Стоит всегда надеяться на лучшее, и Ханс решил подойти познакомиться. В пользу версии о фотографе говорила непонятная штука в руках у мужика, тоже чёрная. Ханс подошёл поближе и понял, что это не фотоаппарат точно. Скорее, бурдюк, и странно одетый мужик льёт из него что-то красное на камни под скалой. Но версия с фотосессией всё объясняла: и купание голышом в холод, и костюм странный на мужике, и реквизит. Готовят кадр. Ханс немного понимал в этом и решил, что сможет помочь, если помощь понадобится — зонт или софтбокс для регулировки освещения подержать, или ещё что… их же там всего двое. Познакомиться, опять же, а там по плану: таверна, кофе и как выйдет. Упускать богиню не хотелось. Ковыляющий рядом Хельмут что-то бормотал насчёт прекраснейшей во всей галактике женщины, и процент шутки в этой шутке стремился к нулю. Подойдя ещё поближе, Ханс, наконец, с оторопью понял, что бурдюк — это всё ещё содрогающийся труп чёрного петуха, и что его кровью на камне и скале вокруг нанесены непонятные знаки. Если это и был реквизит, то для фильма ужасов, и выглядел он неприятно достоверным. Дорогой фильм ужасов — что предполагало наличие съёмочной команды поблизости. Надеясь всё-таки углядеть режиссёра, ассистентов и оборудование, Ханс обозрел нависающие над пляжем скалы и увидел, что как раз ближайшая, измазанная петушиной кровью скала ещё и светится. Сунулся поближе, и ему подмигнула открытая дверца. Хельмут, приотставший от проявившего завидную прыть Ханса, подошёл чуть позже. Приятеля видно не было, наверное, отошёл за скалу; богиня плыла в волнах, и её белые косы мешались с морской пеной. Поблизости находился только неприятный мужик в чёрном. Пальцы его были красны — Хельмут сразу понял, что от крови. Улыбался он так, что отпала охота здороваться и спрашивать о чём-либо. «Валить надо отсюда как можно скорей, — прошило молнией озарения, — только Ханса забрать. Кстати, где он?» Измазанный кровью ублюдок улыбнулся ещё раз и начал неспешно скидывать с себя одежду. Хельмут посмотрел на него нелюбезно и заглянул за скалу: — Ханс! Ханс! — никого там не было, только ветер шуршал. Зацепившись взглядом за пару окровавленных, уже подсыхающих чёрных пёрышек, прилипших к скале, Хельмут увидел сияющее отверстие в расщелине. «Туда ускакал, вот неймётся же некоторым!» — подумал с досадой, но оставить приятеля не захотел. Подошёл ещё поближе, покричал в сияющую пустоту: — Ха-а-анс! Ответа не было, и Хельмут, решившись, шагнул внутрь.***
Межпространственный сундук нужно было иногда кормить. Пожертвования принимались чёрными петухами и чёрными козлами, но давно Локи не приходилось приносить жертву самому. Любопытные находились всегда — стоило оставить сундучок открытым, и кто-нибудь непременно в него залезал. И сундук становился сытым на весь год. «Эти мидгардцы, они не меняются, — принц удовлетворённо, как будто сам поел, резал волнующееся море неторопливым кролем. — Отвратительные хамы и рукосуи, до всего им дело есть. Неудивительно, что братцу тут мёдом намазано… ни разу не было, чтобы кто-нибудь не залез. Я на их фоне просто ангел. И ведь никого не звал! Просто делал своё дело. Но нет — "там так страшно, пойдём посмотрим!" Девиз, хе-хе…»