Тридцать один день октября

      Мавис чуть ли не ногами долбила в железные створки ворот заповедника. Она махала руками перед камерой видеонаблюдения, вдавливала до предела кнопку звонка, прыгала, стараясь заглянуть за забор, кричала и просила. Мавис устала, проголодалась и проехала автостопом три штата не ради того, чтобы развернуться и уйти. Поэтому когда послышался металлический лязг и к ней вышел смотритель заповедника, она кинулась к нему.       Смотритель явно не разделял её рвения, о чём говорили мрачный взгляд чёрных глаз под насупленными бровями и винчестер на плече.       ― Вход в заповедник строго по пропускам, ― отчеканил смотритель. Когда он заговорил, на Мавис пахнуло перегаром. Это обнадёживало: в её потрёпанном походном рюкзаке лежали две бутылки портвейна. ― Кто вы такая, мисс, и что вам надо? ― Смотритель не выглядел злым, Мавис показалось, что он очень уставший.       ― Меня зовут Мавис Марш, ― выпалила она, нервно дёргая за тесёмку вязаной шапки. ― Я дочь профессора Риты Марш, у её исследовательского центра контракт с вашим заповедником, мистер… ― Она скосила глаза, но не заметила на смотрителе бейджика. На сайте заповедника было написано его имя, но Мавис тогда интересовала только маршрутная карта.       ― Просто Пауль, ― буркнул смотритель, но Мавис заметила, что его взгляд потеплел. ― Чего вы хотите, мисс Марш?       ― Просто Мавис. ― Она терпеть не могла официоз, которым мама пичкала её с самого детства, когда маленькая Мавис только обнаружила талант певицы. ― Я приехала, чтобы… ― Мавис замолчала. Когда она сорвалась сюда, покидав в рюкзак только самое необходимое, то не думала, что облечь свои мысли в слова будет так трудно. В мыслях всё звучало легко и просто, но сказать… ― Я хочу увидеть кенотаф профессора Дрейка Салливана.       ― Он и тебе успел сломать жизнь? ― усмехнулся Пауль. ― Дрейк уж два года, как умер. Он, конечно, любил студентов, причём обоего пола, но ты мелковата будешь даже для него. Сколько тебе лет, Мавис Марш?       ― Восемнадцать, ― опешила Мавис. ― И Дрейк не сломал мне жизнь. Он… мой отец.       ― Тогда понятно, ― по обветренным губам Пауля скользнула улыбка. ― Я знаю, что Рита родила от него дочь, даже имя называла, необычное. Вот уж не думал, что увижу единственного ребёнка Дрейка собственными глазами. Зачем тебе его памятник?       ― Я хочу увидеть место, которому отец отдал себя. ― Мавис почувствовала, как на глаза накатывают слёзы. ― Ради которого он бросил мою маму и меня.       ― Твой отец покидал всех, кто его любил, ― усмехнулся Пауль. ― Вот только из заповедника уйти не смог. Пойдём со мной, Мавис Марш. Сегодня полнолуние, а значит, ты сможешь его увидеть. Не мне же одному смотреть, как он бродит между кустов бузины. У тебя выпить не найдётся?       ― Почему вы сказали, что в полнолуние я смогу увидеть Дрейка? ― В уютном доме Пауля было жарко. В печи потрескивали берёзовые поленья, под потолком сушились лекарственные травы. Мавис сидела с ногами в кресле и пила привезённый с собой портвейн. Она не боялась Пауля: смотритель каким-то образом вызывал доверие. Да и мама говорила о нём исключительно хорошие вещи.       ― А ты пей портвейн и узнаешь. ― Пауль с усмешкой смотрел на растрёпанные, выкрашенные в красный цвет, волосы Мавис. ― Ты ведь в курсе, как умер Дрейк?       ― Его укусила бешеная лиса, но он не обратился за помощью. ― Мавис помнила, как мама, узнав о смерти профессора Салливана, усмехнулась и отбросила планшет. А потом рыдала в ванной, думая, что дочь не слышит.       ― Да, ― кивнул Пауль. ― А знаешь, что было потом?       ― Его похоронили на мемориальном кладбище, а в заповеднике поставили кенотаф. ― Мавис следила за новостями о трагической смерти заслуженного профессора Салливана.       ― Я вёз его в больницу, когда он умирал. ― Голос Пауля стал глухим. Казалось, смотритель хотел бы никогда не вспомнить то, что рассказывал сейчас. ― Вот в этих руках, ― он вытянул вперёд мощные загорелые руки, ― нёс его в пикап. Он уже никого не узнавал и бросался на меня, словно зомби. Знаешь, что Дрейк мне сказал? Я не уйду из заповедника, Пауль. Вот что он мне казал. И вот это своё слово Дрейк Салливан сдержал.       ― Что вы имеете в виду? ― прошептала Мавис, покрываясь гусиной кожей. Ей вдруг стало холодно в тёплом доме смотрителя.       ― Он остался здесь. ― Пауль одним глотком осушил полный стакан портвейна. ― Когда я много выпью, то вижу его. Ты выпей ещё, Мавис, и тоже увидишь.       Мавис понимала, что с ней пьяной и слабой Пауль может сделать всё, что угодно. Но желание узнать правду об отце было сильней. Она налила себе ещё портвейн.       Полная луна заливала заповедник холодными бледными лучами. В её свете голые ― на дворе стоял октябрь ― кусты бузины с кроваво-красными и чернильно-чёрными ягодами казались демонами, чьи тени причудливо искажались и протягивали скрюченные непропорционально длинные пальцы к Мавис. Она шла, как была ― в свитере, потёртых штанах и ковбойских сапогах ― и покачивалась при каждом шаге. Её портвейн закончился, но у Пауля оказался целый погребок с алкоголем. Мавис сжимала в непослушных ватных, будто и не её вовсе пальцах полупустую бутылку и брела к крутому берегу реки, на котором стоял кенотаф.       Опавшие бурые и жёлтые листья шуршали под ногами, а лунный свет придавал всему вокруг таинственные и странные очертания. На деревьях не кричали птицы, заповедник безмолвствовал.       Когда Мавис, наконец, выбрела на берег, луна поднялась уже высоко и заливала всё вокруг мертвенным сиянием.       Чёрный гранитный кенотаф стоял у кустов бузины. Мавис подошла ближе и в этот момент ноги отказались её держать. Она упала на колени, ухватившись за памятник, и ободрала колени и ладони о камни. Мавис посмотрела на руки, чтобы оценить ущерб, но те плыли перед глазами. Напрягая мутное зрение, она силилась прочитать, что написано на граните. Лунный свет чётко высвечивал слова:       ― Спи сладким сном, не помни о прошлом, ― прочитала вслух Мавис и усмехнулась, делая глоток портвейна. ― Что бы это значило?.. ― К горлу подкатила тошнота и Мавис поморщилась.       ― То, что я засыпаю и ничего не помню.       Её бросило в жар, хотя она понимала, что на самом деле ночью в октябре холодно. Звук этого голоса заставил Мавис подняться. Она услышала эти слова ― чёткие и горькие ― на грани восприятия человеческим ухом. И было в этих словах нечто, от чего сердце билось птицей в силке.       Человек, которому принадлежал этот голос, был мёртв. В кустах бузины в разрывах чёрных теней лунный свет выхватил крупную мужскую фигуру. Покачиваясь, Мавис сделала шаг. Фигура не шелохнулась.       ― Дрейк Салливан? ― Она не узнала собственный голос. ― Я ― Мавис Марш. Твоя дочь.       ― Ты похожа на Риту. ― Глухой голос, казалось, доносился до неё с лунным светом.       ― Что ты не помнишь? ― Мир покачивался, Мавис тошнило. С трудом удерживая равновесие, она сделала шаг к фигуре. Ветки с ягодами покачивались и, погружаясь в фигуру, оставляли на плотной тьме разрывы, которые тут же сшивал лунный свет.       ― Что умер. ― Ей показалось, что Дрейк вздохнул. Но разве мёртвые могут дышать?       Мавис сдавленно усмехнулась, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Она говорит с призраком или со своим пьяным воображением. Если она упадёт, он её не подхватит.       ― Почему ты бросил меня? ― С шести лет Мавис хотела задать этот вопрос отцу.       ― Испугался. Я всегда сбегал от ответственности. Но от лисы не ушёл.       ― Ты помнишь, как умер? Ты же говорил, что всё забываешь.       ― Когда я не сплю, то помню.       ― Разве мёртвые могут спать?       ― Если не знают, что мертвы, да. Я всю жизнь был учёным. Должно быть, моё теперешнее существование не более, чем электрическая аномалия.       ― А может, это твой личный ад за всё, что ты сделал?       ― Возможно. Холодно. Иди в дом. Я тоже скоро приду.       Мавис невесело усмехнулась. Не так она представляла себе встречу с отцом. Ни тогда, ни сейчас. Она просто пьяна, а Дрейк ― не более, чем игра теней и лунного света.       Луна начала медленно падать за тёмные деревья. Мавис стояла посреди поляны между кенотафом и кустами бузины. Среди их призрачных ветвей больше никого не было.       Мавис устало опустилась на землю и отхлебнула из горлышка портвейн. Сейчас ей хотелось одного: лечь и забыться сладким сном. Чтобы не помнить об этой встрече.       Дрейк Салливан снова бросил ту, что его любила.