Тридцать один день октября

      Дочка, наплакавшись, уснула, и Дима Лазарев отправился приготовить себе ужин. Он стоял возле плиты и жарил яичницу с беконом и помидорами. В портативной колонке тихо играла «Умка». Дима курил в вытяжку и, глядя на сковороду, перебирал пальцами по столу в такт музыке. Он уже собирался проверить, приготовилась ли еда, как вдруг в дверь позвонили.       Дима тряхнул головой, отбрасывая с лица густые чёрные с сединой волосы, и посмотрел на часы: половина одиннадцатого вечера.       ― Кого это там чёрт принёс? ― Он затушил сигарету и отправился открывать.       На пороге стоял Вадим Ильинский.       ― Дима, здравствуй, ― глядя на него сквозь лохматые седые волосы, упавшие на глаза, произнёс Ильинский. ― Я…       ― Пошёл в жопу! ― К облитой бензином куче Диминого спокойствия поднесли горящую спичку. Видеть на пороге человека, из-за которого час назад задыхалась от слёз дочка, он не мог.       ― Дима, послушай, ― Ильинский ссутулился и втянул голову в плечи. ― Я хотел…       ― Иди в жопу отсюда! ― Дима собирался захлопнуть дверь, но Ильинский с какой-то сверхъестественной для его возраста быстротой шагнул в квартиру. Дима хотел прихлопнуть его дверью, но решил, что с полицией будет много шума.       ― Дима, пожалуйста, давай поговорим. ― Ильинский мялся, как девчонка. Дима скривился. И этого трусливого старика любила его дочка? Дима отлично знал Ильинского и понимал, что ничего хорошего от него ждать не приходится. ― Я могу увидеть Лию?       ― Когда моя дочь приехала ко мне вся в слезах и сказала, что ты не хочешь ребёнка, которым она беременна, я решил, что поеду и раскрошу тебе ебало, ― мрачно произнёс Дима, выключая музыку. ― А ты сам пришёл. За что хвалю перед смертью, так это за храбрость! ― Он прохрустел костяшками пальцев.       ― Может быть, ты попробуешь выслушать меня, а не бить, как обычно? ― резко произнёс Ильинский, выпрямляясь. Он вдруг показался не таким уж старым и жалким.       ― И что интересного ты мне скажешь? ― усмехнулся Дима. ― Что не хочешь ломать моей дочери жизнь рождением ребёнка перед защитой кандидатской диссертации? Обламывать Лазаревым защиту входит у тебя в привычку.       ― Я действительно виноват перед тобой. ― Дима видел, что Ильинский буквально давится этими словами. Он знал Вадима Борисовича больше двадцати лет, и на его памяти тот ни разу ни перед кем не извинился. ― И перед Лией. Но она говорила, что пьёт таблетки, и я…       ― Твою мать, Вадим Борисыч, тебе шестьдесят лет! ― Дима уставился на Ильинского, не веря своим ушам. ― От этого бывают дети, знаешь ли. Так, чего ты там хотел? ― Он почувствовал запах горелого. ― Покушал, блядь, называется! ― Дима с отвращением сдвинул сковороду в сторону.       ― Я могу поговорить с Лией? ― Ильинский достал из кармана пачку сигарет.       ― В вытяжку кури, ― буркнул Дима. ― А с Лией поговоришь утром и то, если она вообще захочет тебя видеть. Моя дочка два часа плакала у меня на руках, едва до больницы не дошло. Если Лия потеряет моего внука, ты живым из этого тоже не выйдешь.       ― Тебе так дорог ребёнок, отец которого ― я? ― с горечью усмехнулся Ильинский, затягиваясь сигаретой. ― Я думал, ты первым начнёшь кричать о том, что этот ребёнок ей ни к чему.       ― Я всегда был на стороне дочери, ― отрезал Дима. ― И буду там вечно.       ― Ты хотел разрушить нашу семью.       ― Будь моя воля, её бы и не было. ― Дима тоже закурил. Зажигалка закончилась, но Ильинский неожиданно подал ему свою. Дима удивился, но взял, поблагодарив кивком. ― Но пора прекращать этот спектакль. Тогда Ритка нас остановила, но больше такое, боюсь, не прокатит. А я не хочу в тюрьму, мне внука растить. ― Дима выжидающе посмотрел на Ильинского. Ему было интересно, что зятёк ему скажет.       ― А мне ― сына. ― Ильинский затушил сигарету и посмотрел на Диму. ― Где Лия?       ― В комнате у себя спит. Имей в виду, если ей станет из-за тебя плохо…       ― Перестаньте говорить так, будто меня здесь нет!       Дима и Ильинский одновременно обернулись. В дверях кухни стояла бледная Лия с заплаканными глазами.       ― Я стою и слушаю вас минут пять-семь уже. ― Лия налила себе воды. ― У тебя, Вадим Борисович, такой вид, будто ты пришёл незванным в гости, а у папы ― как будто он тебя сейчас из окна выбросит. Маргарита Алексеевна права: вы оба ― актёры.       ― Ты у нас королева драмы, ― мягко произнёс Дима. Он не мог злиться на свою беременную дочку. ― Переночуешь у меня или поедешь… домой?       ― Я уже дома, ― ответила Лия. ― Если ты разрешишь Вадиму Борисовичу остаться…       ― Пусть спит на диване. ― Дима не мог допустить, чтобы Ильинский обнимал его дочку в его доме.       ― Спасибо, что не на полу, ― криво усмехнулся Ильинский. А затем добавил, обратившись к Лие: ― Ты злишься?       ― Да, ― бросила Лия. ― Ты сказал, что не хочешь этого ребёнка…       ― Нет, ― Ильинский отвернулся. ― Я такого не говорил.       ― Давайте вы поговорите утром. ― Дима включил «Умку» на полную громкость. ― А сейчас Вадим Борисович идёт копаться в шкафу и искать постельное бельё, а Лия выпивает прописанные успокоительные таблетки и отправляется спать. ― А папа, наконец, поест!       Яичницу предстояло жарить заново. Теперь уже на три персоны.