Тридцать один день октября

      Склизкая щучья голова соскользнула с разделочной доски и сочно шмякнулась о деревянный пол. Ами Рибс бросила нож на стол и, выругавшись, наклонилась за головой. Из неё получится отличный суп, а пыль можно и отряхнуть.       В следующий миг она отгоняла от щуки подскочивших собак.       ― Шель! ― прикрикнула она на рыжего кобеля, уже тянувшегося к голове. ― Не твоё! ― Ами успела подхватить щуку, но зубы Шеля зацепили руку. ― Меркантильный! ― Она шлёпнула пса по морде и, бросив измаравшуюся в пыли голову на доску, посмотрела на руку. Надо бы промыть рану.       Ами шагнула к железной бадье с водой и, зачерпнув ковшиком воды, подошла к раковине.       Она постоянно запоминала новые слова и названия невиданных предметов. Вот и ругательство Горского ― «меркантильный» пришлось ей по душе. Ами промывала ледяной водой руку, слушая, как капли стекают в подставленное под раковину ведро, и думала, что ей и волкодавам повезло.       Сказочно повезло. Волшебно повезло, что Павел Горский ― Дядька ― нашёл её в своём подвале. Без него Ами и собаки давно были бы мертвы.       Ами помнила, как шаманка в своём душном доме рассказывала, что иногда, когда человеку или зверю особенно плохо, он может перенестись в другой мир, где его ждёт такой же одинокий друг. Ами в свои шестнадцать не особо верила в эти легенды, но когда прошло две недели, а морозы не отступали, и еды не было.       Ами лежала, обессилевшая, с пересохшими губами, слабыми рукам и пустым желудком в подвале, чувствуя рядом тепло собачьих тел. Шель, Звеза, Тана, Эй, Дозор ― пятеро близких, кого она подвела. Не сумела добыть логда и теперь погибала от голода вместе с ними.       ― Светлые боги, ― пробормотала Ами, запуская пальцы в седую шерсть Дозора, пристроившегося рядом и уткнувшегося мокрым носом ей в щёку. ― Где же твой другой мир, шаманка? ― Старуха давно спятила и явно говорила тогда о смерти.       И тут она услышала шаги. Кто-то ходил по полу, и на голову Ами сыпались опилки. Она попыталась сесть, собаки завозились и, несмотря на слабость, поднялись. Крышка подпола распахнулась, и на Ами уставился… человек.       ― Кто такие? ― Человек смотрел настороженно и сжимал в руке топор. На вид ему было лет сорок, может, больше. Невысокий, крепкий, в странной полосатой рубахе и грубых штанах, он выглядел как тот, кто привык сам стоять за себя.       ― Л-люди, ― выдавила Ами, заслоняясь рукой от странного света, бьющего в глаза. ― Я и собаки.       ― Не дачники и хорошо. ― Человек опустил топор. ― Как звать тебя?       ― Ами. Ами Рибс. ― Ами плохо понимала происходящее. Если она умерла, то смерть какая-то странная. ― А тебя?       ― Павел Горский. ― Горский начал спускаться в подвал. ― Зови меня Дядька.       Ами почувствовала, как Дядька подхватил её, словно пушинку, и понёс наверх. А потом долго ругал за худобу, растирал спину остро пахнувшей водой, которую назвал «водка» и дал хлебнуть маленькую стеклянную «соточку» спирта. Стеклянных стаканов Ами в жизни не видела, такие водились только у богачей, но никак не в её родной горной деревушке Олехве.       А потом Горский долго рассказывал о себе. Он был стражем на «стационаре» под названием «Тайга» ― особом месте, где учились, как поняла Ами, какие-то странные шаманы, которых Дядька называл «биологи». Они бродили по лесам, собирали растения и животных, в общем, занимались, как и все шаманы, малопонятной, но временами полезной ерундой.       Ами не понимала много из рассказа Дядьки, но решила, что прожить здесь зиму можно. У Горского была еда, вода, большая река, где он мог удить рыбу даже зимой, и целый огромный лес, полный дичи. Даже охотился он иначе: вместе с ножом он брал с собой ружьё ― невиданное оружие, стрелявшее крохотными камешками-дробинками. Ами с жадным интересом рассматривала новое оружие и жалела, что дома у неё такого не было.       Когда она немного окрепла, то стала ходить вместе с Горским на охоту. Ей нравилось идти по снегу на прочных широких лыжах, слушать перестуки дятлов и не бояться солдат или логдов. Если это был тот самый лучший мир, то возвращаться в прежний не стоило.       Пока она заматывала руку и готовила уху, дверь единственной комнаты дома Горского отворилась, и сам Дядька, сбросив валенки, зашёл внутрь. Он тут же заметил ошмётки рыбьей чешуи на полу, которые она не успела убрать, виноватую морду Шеля и покусанную руку Ами.       ― Зацепил? ― Дядька решительно взял в мозолистые шершавые ладони руку Ами и, осторожно размотав тряпицу, посмотрел. От него пахло снегом, а в заплечном мешке угадывались очертания подстреленного зайца, которым тут же заинтересовалась собака. ― У, курва! ― Горский схватил за шкирку свою чёрную суку Стрелку и отправил её в угол к остальным собакам. Волкодавы Ами поначалу настороженно отнеслись к чужой собаке, но потом привыкли.       Ами усмехнулась: в лютые морозы Горский запускал собаку в дом. Делал так же, как поступила бы Ами.       Дядька нравился ей. Грубоватый, прямой, он никогда не скупился на выражения и рассказывал истории, от которых у Ами дух захватывало. Странный мир, в который она попала, удивлял. Здесь не было логдов, шаманов почитали за сумасшедших, а короли и лорды давно перевелись, заменённые на министров и президентов.       Ами считала, что как их ни назови, суть останется та же.       А ещё здесь можно было сразу же узнать, что происходит в той или другой части страны. «Телевизор» ― ящик из необычного дерева, пластика, который показывал людей и события, часто вымышленные, но интересные.       У Горского были и книги, язык которых Ами к своему удивлению, отлично понимала. Да и разгадывать загадки-кроссворды ей понравилось. Она читала, Горский говорил правильное слово, а она писала. В этом мире чернила не экономили. А наравне с дровами для большой печи использовали резко пахнувшую жидкость ― бензин ― для получения того странного немигающего света, которым по вечерам заполнялся дом Горского.       ― Дядька, уха готова, ― произнесла Ами, выключая печку. Ничего сложного, она быстро научилась крутить вентиль газового баллона. ― Садись. ― Она поставила на стол две полные тарелки.       ― Собак надо покормить, ― заметил Горский, садясь за стол и отрезая кусок хлеба, который пёк сам. ― И пусть канают на улицу ― там потеплело.       ― Сейчас, ― кивнула Ами. Подхватив полотенцем кастрюлю с горячей похлёбкой, в которую пошло всё: чёрствый хлеб, остатки супа, рыбьи потроха и одна из куропаток, она ногой открыла дверь и вышла в сени. Прошла по скрипучему полу на крыльцо и, разлив по мискам похлёбку, позвала собак.       Свора, ставшая больше похожей на кучу-малу, уже извелась. Исходя слюной, повизгивая и толкая друг другу, собаки ринулись к своим мискам и сунули морды в них чуть ли не по самые глаза.       Ами улыбнулась и, поёжившись от холода в тёплой овчинной безрукавке, вернулась в дом и села за стол. Горский наблюдал за ней. В его чёрных глазах плясало веселье. Он уже успел выпить стопку и налил ещё по одной: себе и Ами. Она не была против: водка отлично согревала.       ― Ты хоть этикет соблюдай, ― усмехнулся в усы Дядька, когда Ами вцепилась зубами в мягкий рыбий бок. ― Брось, а то уронишь!       ― Во дворце с няньками не училась, ― засмеялась она.       С Дядькой было удивительно легко. Не как с отцом или братом, а как… с другом. Ами не особо жаловала парней, у которых на уме было только залезть ей под юбку, но с Горским она чувствовала себя защищённой. Он не сделает ничего плохого и непотребного, если она сама не захочет.       Ами пообещала себе подумать над этим и продолжила есть уху. Во дворе возились собаки. За окном светило яркое зимнее солнце. День удлинялся, дело шло к весне.