Тридцать один день октября

      Альберт Мейер устало вытер пот со лба и с сомнением посмотрел на кучу коробок с гербарными листами, которые ещё предстояло разобрать. За прошедший год гербарные фонды кафедры переезжали уже в третий раз, и хаос в них царил невообразимый. Альберт с помощью коллег и студентов перетаскивал в просторный и светлый кабинет сотню забитых до отказа пудовых коробок. Сами коробки предстояло ещё перебрать, потому что во время двух других переездов этим просто никто не занимался, и теперь листы с образцами лежали вперемешку.       Он решил начать с орхидных. «Orchidáceae» ― значилось на первой коробке семейства, за которое решил взяться Альберт. Он аккуратно внял с коробки крышку и вынул лежавшие сверху несколько гербарных листов: стоило проверить, не отвалились ли этикетки.       Cypripedium calceolus. Венерин башмачок встретил его на первом листе. Альберт усмехнулся. На своей первой полевой практике в далёкое студенческое время он всё лето занимался краснокнижными орхидными. А потом и вовсе связал с ними дипломную работу.       Альберт аккуратно отложил башмачки и раскрыл следующий лист. Пальчатокоренник. Красивый экземпляр, пришитый к картону ровными стежками, высушенный почти идеально. Современные студенты так не умеют. Альберт глянул на дату сбора: конец семидесятых годов прошлого века. Ну конечно, собирал явно кто-то из старой гвардии. Возможно, даже его однокурсники. Он пробежался взглядом по имени сборщика: Черёмухин Н.Д.       Черёмухин Николай Дмитриевич. Николай. Коленька.       Альберт крепко зажмурился. Сердце гулко колотилось в груди, а воспоминания, засушенные и похороненные, рвались наружу. Он увидел внутренним взором Колю, стоявшего перед ним, словно живой. Заглянул в его демонические разноцветные глаза: один насыщенно-синий, почти чёрный, а другой ― изумрудно-зелёный. Вспомнил, как не мог оторвать любопытного взгляда от однокурсника, когда только увидел его на одной из первых лекций.       Широкоплечий, невысокого роста, с густой русой шевелюрой, чёлка которой то и дело падала ему на глаза, Коля ворвался в его жизнь подобно урагану. Альберт никогда не страдал отсутствием друзей и всегда был душой компании, но никто из его товарищей не мог сравниться с Колей. Тот просто подошёл к Альберту на одной из перемен, хлопнул по плечу и позвал выпить вечером пива:       ― Пошли, выпьем за встречу. ― Вечернее солнце сентября играло в его волосах. ― Меня, кстати, Колей зовут.       Альберт был очарован. Что-то кольнуло его в самое сердце, да так и засело там, едва ладонь Коли коснулась его плеча. С Колей было весело и легко. Он шутил глупые, но до слёз смешные шутки, играл на гитаре известные песни и при всей своей взбалмошности неплохо учился, даже помогал Альберту с физикой, с которой у него всегда было туго.       ― Ты ― Эйнштейн со знаком минус, ― усмехался Коля, когда Альберт снова ничего не понимал из его простых объяснений. ― Кстати, о минусах: почему здесь получилось вот так? ― И тыкал пальцем в исписанную тетрадь.       А вот на практике на берегу реки уже Альберт помогал Коле с гербарием. Они работали в паре и выбрали своим объектом орхидные. Коля чесал в затылке, улыбался и заявлял, что цветочки ― это для девочек, а вот мыши и землеройки ― для настоящих мужчин. Альберт не стал с ним спорить, только засмеялся и шутливо взъерошил густые волосы приятеля.       Альберт стиснул зубы и глубоко вздохнул. Руки мелко тряслись, пока он откладывал лист гербария и пытался взяться за новый образец.       Волосы Коли: густые и мягкие, тёплые на ощупь, они проходили между пальцев как… Альберт даже не знал, с чем это можно сравнить. Ни шёлк, ни лён, ничто в мире не могло сравниться с волосами Коли. Альберту они нравились всегда, а когда он, наконец, решился их потрогать, то чуть не оглох от стука крови в ушах.       Это было неправильно. До того неправильно, что Альберт испугался и несколько дней старался не пересекаться с другом, который удивлённо смотрел на него и звал выпить по соточке кафедрального спирта. Альберт отказывался, старался не говорить много, потому что каждый раз, когда смотрел на Колю, в груди вспыхивал пожар, а щёки алели предательским румянцем.       Альберт чувствовал, что любит Колю не так, как надо любить друзей. Такой любовью стоило любить девушек: однокурсниц, комсомолок-активисток, милых спортсменок с факультета физической культуры, бегавших на стадионе каждый вечер и бросавших на сероглазого блондина Альберта игривые взгляды.       Вернувшись в город, Альберт старался больше общаться с товарищами по факультету, даже пробовал встречаться с девушками, но ни одна ― даже первая красавица курса Нина Виноградова ― не смогла заронить в нём даже крохотную искру того пламени, что разжигал Коля одним только взглядом.       Когда Нина ушла, он даже вздохнул свободно. Она была ветреной красавицей, склонной к капризам, а Альберт просто не мог никому во всём потакать. Каждый раз, когда он обнимал Нину, перед его внутренним взором вставал Коля. Альберт зажмуривался и глубоко дышал, стараясь успокоиться, а Нина считала, что это он её настолько любит.       Альберт не любил её и не мог любить. Его сердце давно уже было занято. Первое время после расставания он старался выглядеть грустным, и в этот момент рядом снова появился Коля.       ― Не горюй. ― Николай возник за его спиной, как тень. Его широкие ладони легли на плечи Алберта, заставляя держаться из последних сил. ― Сегодня одна, завтра ― другая. Глядишь, с Нинкой помиришься.       ― Если бы, ― вздохнул Альберт. Коля всё никак не убирал руки с его плеч, да Альберту этого и не хотелось. Они стояли с пустом коридоре естественнонаучного корпуса университета, и никто помешать им не мог. ― Не нужна мне Нинка. Никто мне не нужен!       Он едва не добавил «никто, кроме тебя», но вовремя одумался. Кто знает, как отреагирует на его неожиданное признание Коля? Просто ударит или плюнет под ноги, развернётся и уйдёт? Альберт боялся самой мысли, что может потерять Колю. Что угодно, лишь бы он был рядом. Слушать его громкий голос, вдыхать запах чистых густых волос, смотреть, как на загорелой шее бьётся жилка. Альберт порой останавливал себя неимоверным усилием воли, лишь бы не припасть губами к этой предательской жилке, которая так и просила поцелуй.       С каждым прожитым и проведённым вместе днём Альберт всё больше влюблялся в Колю. Он слышал, что на западе много таких людей, что за их права борются, но не представлял, чтобы он сам когда-нибудь открыто признался кому-нибудь, что ему нравятся парни. Он скорее спрыгнул бы с обрыва в реку, чем раскрыл свои чувства. И в первую очередь, Коле.       Звёзды и карты сошлись, когда их с Колей забросили на лодке на несколько дней на один из островов посреди широкой реки, да так и забыли там: лодочник встретил знакомого в деревне и ушёл в запой на две недели. Практика ещё не началась, поэтому о Мейере и Черемухине не вспоминали до самого заезда.       Эти две недели один на один изменили всё. Поняв, что за ними в ближайшее время никто не приедет, Коля немного побегал по берегу, ругаясь, на чём свет стоит, затем плюнул в воду и повернулся к сидевшему на вещмешках Альберту:       ― Выше нос, дружище! ― Коля скинул сапоги и, закатав штаны, полез в воду. ― Я удочку прихватил, будем рыбу жрать. Ты пока разбивай лагерь, а я наловлю нам пескарей на уху. Гербарий соберём потом.       Вечером они сидели возле палатки и ели уху из окуней, глядя на крупные таёжные звёзды. Альберт смотрел на них, уплывая мыслями куда-то далеко. Он уже и забыл о еде, когда рука Коли легла ему на щёку. Альберт воздрогнул и выронил миску с остатками супа. В глазах Коли плясали черти.       ― Так нельзя, ― пробормотал Альберт, делая слабые попытки отодвинуться. Тело не слушалось, в груди и животе разливался жар.       ― Можно и нужно. ― С этими словами Коля подался вперёд и поцеловал его.       В ту ночь они не спали. И вместе встретили рассвет, сидя бок о бок на каменистом пляже безымянного островка. Альберт держал Колю за руку и то и дело поглядывал: не исчезнет ли. Синий глаз Коли затягивал в бездну, а зелёный возносил на седьмое небо.       Так у них и было всё время: оба то падали на самое дно, но взлетали выше облаков. Скрывать свои чувства оказалось очень сложно. Если Коля перебивал тягу шутками, то Альберт всякий раз оказывался на грани. Хотелось подойти и просто обнять Колю при всех, поцеловать и назвать своим. С завистью смотрел на влюблённые парочки, гулявшие в парках. Им с Колей такого было не дано. Только в экспедициях и на практике они могли чувствовать себя свободно.       Они встречались три года, и в конце Альберт уже не выдерживал. Он не мог без Коли, но и с ним становилось сложно. Коля заполнил собой всё время Альберта, даже переехал в его комнату в общежитии, объяснив это тем, что кататься в университет с двумя пересадками невыносимо. Трёх соседей Альберта к тому времени отчислили, и их место занял Коля.       Альберт чувствовал, что больше не может так жить. Коли было слишком много, с ним становилось временами особенно сложно. Коля-друг и Коля-любовник казались совершенно разными людьми. Иногда Альберту казалось, что всё дело в глазах. Зелёный принадлежал товарищу, а синий ― любимому.       Глоток свежего воздуха ― во всех смыслах ― принесло им окончание специалитета. По распределению они попали в егеря на хутор в средней полосе. Добротный дом лесного хозяйства, банька из лиственницы, бескрайнее море тайги вокруг, кедрачи с мешками орехов, двустволки, мохнатые восточноевропейские овчарки и никого вокруг.       Они прожили так несколько лет, наполненных разным: ссорами и бурными примирениями, долгими прогулками по лесу и поцелуями в горячей бане. В какой-то момент Альберт понял, что ему всё осточертело. Ежедневное общение с Колей тяготило, а в любовнике его стало раздражать буквально всё: то, как Коля ел, как мылся раз в месяц, спал с открытым ртом или же грубо прижимал Альберта лицом к стене, оттягивая за волосы и закрывая губы поцелуем.       И когда во время очередной поездки за продуктами и на почту им обоим пришли письма из университета о том, что есть одно место в аспирантуре, Альберт понял, что это его шанс на новую жизнь. Он разорвал в клочья письмо для Коли, а остатки остервенело сжёг. Отправил письмо в ректорат и купил на железнодорожной станции билет в один конец до города. Сел на поезд и уехал, даже не попрощавшись. И старался не оборачиваться, сидя в вагоне, потому что боялся увидеть заляпанную грязью «буханку» и лицо Коли за лобовым стеклом. Против магии разноцветных глаз он был бы бессилен. После бегства он слышал, что Коля подался на север в оленеводы, а потом его след затерялся. Альберт решил, что это к лучшему.       Альберт глубоко вздохнул и бросил гербарные листы в коробку. Всё равно сейчас дело не пойдёт. Он окунулся в воспоминания, хотя запретил себе так делать. После мыслей о Коле обычно наступало запоздалое раскаяние, а чувство вины вгрызалось в сердце. Он должен был поступить по-другому. Не должен был бросать того, кто стал для него больше, чем другом. Вспомнились две бывшие жены и трое внебрачных детей, за которых он исправно платил алименты, а ещё Наташа Нехлюдова ― его студентка, бывшая одно время любовницей.       Альберт усмехнулся. Наташа была так похожа на Колю: почти одного роста, глаза почти такие же зелёные, как один глаз Коли, волосы чуть светлей, но в целом, если не присматриваться, можно было попробовать обмануться. Многое в ней было, как в Коле, но всё равно не то.       ― Альберт, ― в гербарную неожиданно заглянула коллега ― Регина Роговцева. ― Тебя какой-то мужчина спрашивает. Говорит, что с тобой учился. Зовут Николай. Пусть зайдёт?       Альберту хватило сил ровно на то, чтобы кивнуть. А в следующее мгновение на пороге гербарной возник Коля. Он ничуть не изменился, разве что волосы поседели, а лицо покрывал бронзовый тундровый загар. Разноцветные глаза сверкали, Коля ухмылялся:       ― Ну, привет, профессор Мейер. ― Коля положил на стол вещмешок. ― В гробу я видал тундру и всех их оленей. Ни пожрать, ни водки выпить. Но поднялся хорошо. А тебя придётся хорошенько наказать за то, что ты меня тогда бросил.       Гербарные листы ворохом разлетелись по кабинету.