~*~
Эя – в мифологии Древней Греции остров (легендарный или затонувший), который во время своих странствий посещает Одиссей. Эя – греческое восклицание скорби, ставшее нарицательным. В древнегреческой мифологии остров Эя был местом обитания Цирцеи (Кирки) – ведьмы, колдуньи, которая благодаря своим способностям могла подавлять мужскую волю. В одном из романов английского поэта и прозаика Ричарда Олдингтона этот остров фигурировал как место, где встречаются главные герои произведения.~*~
Эя была младшей кузиной Романа – всего на пять месяцев, но Роману нравилось любое проявление своего старшинства в их большой семье. Три его сестры были так или иначе младше его, и чувство гордости, когда он проводил с ними время, было непередаваемым ощущением, мягкими, кошачьими касаниями ласкавшим его самолюбие. Из всех троих сестер – ближайших или дальних по родству, – в Эе было больше всего сходства с кузеном: светло-каштановые прямые волосы, которые она остервенело укладывала феном после каждого мытья, подкручивая концы, большие глаза с пепельно-зелеными радужками, в меру пухлые губы. Черты ее лица были крупными, но крайне органично вписывающимися в целостный облик. Природная и, по словам многих, практически болезненная худоба делала Эю прекрасным представителем рода Годфри. Эта генетическая схожесть была аномальной, поистине магической: биологически, Эя не была прямой родственницей Романа, ее отец был сводным братом Нормана Годфри – дяди Романа. Но в силу низкой семейной рождаемости на этот факт закрывали глаза. Оливия любила красивых племянниц, касательно Эи с гордостью говорила «порода» – и не столь важно было, насколько тесными в действительности оказывались родственные связи. «Порода» делала свое дело, и Эю обожали. Но, казалось, никто не любил ее больше, чем Роман. С самых юных лет их связь была настолько тесной, что в глубине души Роман был привязан к Эе больше, чем к Лете или Шелли – или же привязан совсем по-иному. Эя была сорвиголовой и наслаждалась каждой возможностью хорошего времяпрепровождения, особенно, когда досуг включал Романа. Она пила наравне с ним, она никогда не отказывалась от сигареты, и не потому, что чувствовала давление компании. Ей все это доставляло удовольствие. Ей нравилась жизнь, которую ей показывал брат. Когда Роман впервые получил поддельные права, именно они вдвоем часто посещали местный бар в центре города – веселье продолжалось ровно до той минуты, пока бармен не вызывал Оливию, и их двоих не развозили по домам: пьяных и счастливых от осознания собственной близости. И никто другой не был им нужен. Часто, когда это позволял случай, им удавалось вытащить с собой и Лету, и тогда трио Годфри было не остановить, и весь город еще несколько дней подряд обсуждал выходки молодых наследников Империи. Иногда по ночам, когда обоим необходимо было выплеснуть накопившееся, Роман и Эя сбегали из домов и пили на кладбище горьковатое вино, которое Роман утаскивал из семейных запасов. Он выбирал с ней нижнее белье, и она устраивала ему показы прямо из примерочной на зависть – и негодование – других покупательниц. Они нарочито подолгу выбирали DVD в прокате для взрослых, чтобы потом вместе изучить, а после так же демонстративно обсуждали просмотренное на публике. С ней Роман впервые посмотрел порно. Грудь Эи была первой, которую он увидел вживую. Они вместе прогуливали уроки, они вместе бегали на полуночные сеансы в кинотеатр старых фильмов, они ненавидели одних и тех же людей и одни и те же вещи. Впервые от передоза алкоголем Романа рвало при Эе, ее – при Романе. Он всегда держал ее шелковистые волосы, пока ее организм полностью не очищался от спиртового яда. И каждый раз, в каком бы состоянии он сам ни находился, в такие минуты он неизменно был рядом, следя не только за тем, чтобы никто не смел ее коснуться, но и чтобы она в целости добралась до своей постели. С Эей он впервые по-настоящему научился ценить женскую красоту, раскрыл в себе любовь к длинным, густым женским волосам и к тому, как его пальцы их касались. Она называла его глазастик, он ее – бести, укороченное от бестии. Сначала потому, что злился на данное ему прозвище, а со временем смысл слова стал полностью описывать Эю. Она была умной и чертовски привлекательной. Они были связаны. Она учила его распознавать созвездия, он ее – принимать кокаин. Они чувствовали себя королями города, и это ощущение им безбожно нравилось. Поэтому, когда перед ее шестнадцатилетием Эю отправили в частный и непомерно дорогой католический пансион для девушек в Миннесоте, Роман рвал и метал. Буквально. Он разнес кухню, опрокинув деревянный сервиз, побив всю дорогую посуду, и на целую неделю выпал не только из школьной, но из жизни вообще, практически не трезвея. Ни попытки Оливии, ни доводы родителей Эи – ничто не помогало вытащить Романа из затянувшегося приступа ярости. Смогла только Шелли: слепое бешенство брата напугало ее настолько, что она забаррикадировала дверь в комнату, отказываясь пускать всех, включая мать. Оливия бесилась, разыгрывала припадки так, что Роману приходилось иметь дело с чередой медиков скорой. Но именно страх Шелли отрезвил юного Годфри. Мысль о том, что младшая сестра может его ненавидеть была омерзительной, и собственное звериное поведение вновь показалось ему отвратительным. Жизнь продолжилась, но в глубине души Роман еще долго не мог смириться с предательством семьи, с потерей друга в лице Эи. Он смог унять гнев, переключившись на заботу о других сестрах, и Лета вновь стала центром его внимания. Она не отказывалась от безумных забав брата, от предложения выпивки, но все было иначе. Лета не была ханжой, но у нее был свой моральный кодекс. А у Эи, казалось, не было вовсе. Без объяснений Эю отправили в частный пансион Святого Альберта на границе с Канадой. Лишь потом, намного позже, она поняла причину, и первым человеком, которому она доверит подробности, станет именно Вайолет… Почти сто гектаров сочного газона, ухоженных садов, территории озера и лесного массива, поля для футбола и лакросса, теннисные корты. Здания и корпуса бывшего тюдоровского поместья, больше походившие на вытянутый замок: серо-желтый камень, арочные окна, башенки и пристройки, десятки печных плоских труб, точно зубцы на короне правителя, крытые переходы и галереи, холодный камень и плитка, дубовые массивные двери, начищенные напольные доски и ковры с персидским узором на лестницах, плющ на фасаде столовой, запах книг внутри и тонкий из конюшен – снаружи. Стриженные туи, освежающая серая гладь озера, бодрящий легкий туман по утрам и пробирающий таинственный по вечерам, решетчатая тень от деревянной расстекловки огромных окон на стенах столовой на рассвете и фиолетовое свечение на натертых полах в коридорах по вечерам. Тяжелое дерево, высокие книжные полки до потолка, бюсты ученых и писателей, мягкий стук каблуков форменной обуви на мраморных переходах, яркий свет зеленых библиотечных ламп, молитвы перед едой, воскресные службы и причащения, щекотка мелких детских волос, выбивающихся из прически под легким осенним ветерком, жесткие стулья в кабинетах и обязательные занятия в бассейне. Эя ненавидела все это. Она ненавидела правила и распорядок дня, монахинь, учителей и директрису, всем из них ставя диагноз «недотрах», ненавидела школьную униформу, колючую синюю юбку, строгие туфли и узкие блейзеры, ненавидела пресную еду и тесноту своей комнаты, ненавидела заплетать волосы в косу или убирать в высокий хвост, ненавидела лакросс и шапочки для бассейна, конский запах и обязательные молитвы. Притворство окружало ее повсюду. Она ненавидела вегетарианцев, феминисток, все эту ложную культуру псевдо-недо-потребления и все то лицемерие, которое разводили в СМИ за последние годы. Она скучала по тем временам, когда фильмы Гая Ричи еще не считались расистскими, а звезды творили все, что хотели, и в воздухе стояла полная свобода мыслей и действий. Ее бесило всеобщее помешательство, которому следовали толпы, точно стайка перемещающихся по вольеру гусей. Какой смысл отказываться от покупки картофеля в пластиковой упаковке, если твой дом отделан с использованием полимеров, а без автомобиля нельзя пройти и километр до магазина? Лицемерие! Почему нужно оказываться от мяса только потому, что для этого убивают животных? Ведь забойный скот только для этого и выращивают: жевать траву и быть полезным людям! Эя все это считала лицемерием и люто ненавидела людей, думающих иначе. Проходя стадию подросткового баловства запрещенными веществами, Эя общалась только с группой школьных наркоманов. Еще была Лета и Роман, и кроме него у Эи никогда не было близких друзей. В пансионе Святого Альберта она ненавидела всех девушек. Она не понимала, как можно принимать душ только раз в день, как можно не ухаживать за кожей, спать без раскрытого окна, следовать глупым предрассудкам и тратить время на обсуждение пустых вещей. Она не любила косметику, но обожала крема для лица – жирные настолько, чтобы на наволочке оставались следы, и можно было чаще просить свежее постельное белье. Эя открыто презирала и осуждала, а о том, что это неправильно и практически нарциссично она никогда не задумывалась. Это пренебрежение помогало ей справляться с потерей Романа: направляя гнев во вне, она чувствовала, что все еще может влиять на свою жизнь, выбирать, что думать и с кем общаться, и поэтому никогда не считала свое поведение неверным. Она была начитана, но хорошо разбиралась лишь в том, что представляло для нее интерес, а к остальному даже не прикасалась. Она была импульсивной и крайне категоричной.♪ Put on that dress I'm going out dancing ♪
Но она также многое и любила: музыку восьмидесятых, учебники по криминалистике, жареного кальмара с рисом и вымакивать подливу чесночным хлебом, касание к шее мягкого ворота своего пальто, запах черного мыла с пачули и гиацинтом, детективы и книги про людей с глубокими психологическими травмами, вид голых тощих веток деревьев на сиренево-сером фоне севшего зимнего солнца, вторую часть «Хэллоуина», звук от тряски видеокассет, длинные хлопковые платья до щиколотки – те, что похожи на ночнушки. Она любила, когда Роман фотографировал ее в них на пленку на городском кладбище: волосы распущены и ниспадают волнами на легкие плечи, взгляд опущен и хрупкое лицо, принимавшее одухотворенное выражение. Потом, разглядывая эти проявленные фото, она всегда думала о сестрах Лисбон из «Девственниц-самоубийц».♪ Starting off red ♪
Она любила колониальную историю США и историю древних кельтов, эстетику фильма «Гриль-бар “Порох”», выцветшие узоры и кино про заброшенные особняки, канал на Youtube про двух охотников на привидений и красно-белые придорожные кафе, где на повторе ставили Элвиса Пресли и подливали нескончаемое количество кофе. Она любила Романа. Она любила красить короткие ноготки темным лаком, а потом стирать по краям, оставляя слой посередине, чтобы маникюр выглядел забытым и двухнедельным. Любила дизайн рок-группы Samhain с костлявой смертью и картами – настолько, что привезла постер с собой из дома. Она любила курить и коктейль «мимоза». Она была свободна от людских предрассудков и полна своих собственных. Поэтому, стоило только переступить порог частного пансиона, сбросить сумки и чемоданы в комнате и достать из чехла новую школьную форму, как Эя поняла – ей надо сделать все, чтобы побыстрее отсюда убраться. И каждый день превратился в нескончаемую конфронтацию не только со сверстниками, но и со всем персоналом пансиона. Сперва курение – ей казалось, что за это отчислят немедленно. Но ее показательные перекуры во дворах, на балкончиках, на оградах, во время игр в лакросс или даже возле окна собственной комнаты не давали никакого эффекта: звонки директрисы родителям лишь оборачивались новой суммой на счету пансиона. Эя читала распечатанные главы по криминалистике прямо на уроках по французскому, распускала волосы, опаздывала на занятия, смешивала апельсиновый сок с шампанским в термосе. Ей жутко нравилось приподнимать юбку, демонстративно подтягивая гольфы на глазах у монахинь, и открыто пренебрегать молитвами за всеобщим столом во время еды.♪ Clean and sparkling, he'll see me ♪
Но на все это словно закрывали глаза, ей многое позволяли, и она продолжала числиться студенткой пансиона. Другие девушки ее боялись. Эя была этому рада. Страх и омерзение, которое она наводила на окружающих, превалировали над тревогой из-за потери контакта с семьей. С Романом. Сама того не осознавая, от тоски и отчаяния, которое она так стремилась подавить, в ее психике произошел надлом. Тело отказывалось от еды, и сперва она связывала это с жуткой кашей на подносах. Но со временем все сложнее было принимать пищу, и хотя бы раз в день она практически насильно засовывала в себя хоть что-нибудь. Она много курила. Она много пила. От нервов развился зуд, и она расчесывала пальцы до крови. Все ей было противно, она всех ненавидела.♪ Music play, make it dreamy for dancing ♪
Ее комната в пансионе отличалась от спальни в родительском доме, где мебель была полностью черной, а на стенах висели вырезки из криминальных сводок и маленькие некрологи, старые семейные фотографии викторианской эпохи в рамках, засушенные листья, пленочные фото и даже самодельный флайер из «Битлджуса».♪ Lonely, all this lonely ♪
Здесь все было по-другому, здесь было много страшной мебели из массива сосны, покрытой морилкой и дарившей дереву еще более жуткий оранжевый оттенок. Несмотря на запреты, к концу третьего месяца Эя обустроилась, повесив свой любимый постер Samhain и странные, пугающие картинки: разобранные куклы, тени за человеческими фигурами, фото с кладбищ, холлы заброшенных больниц.♪ Dreamy, dreamy music, make it be alright ♪
Игнорируя и другие запреты, Эя включала музыку – телефоны отбирали при поступлении, но насчет плеера на док-станции она заявила сразу «заберете, и я спалю эту школу дотла». Она не была шлюхой, но, включая любимую музыку, ей нравилось крутиться возле большого прямоугольного зеркала в своем единственном облегающем платье – цвета шампанского c широкой вставкой на поясе металлического оттенка; вырез грамотно подчеркивал грудь, фасон – облегал бедра. Она была худенькой девчонкой с выигрышными формами, и знала об этом, и пользовалась этим. Она нравилась сама себе, ей нравилось двигаться в такт музыке. Таким образом она изучала себя, а ведь это тоже считается обучением.♪ Swing and sway, everything will be alright ♪
К концу третьего месяца в пансионе, в полной изоляции от семьи, Романа и привычного быта она начала многое понимать. Долгими ночами, когда разум отказывался засыпать, бессонница мучила часами, и даже «мимоза» не помогала, она много думала и наконец поняла: почему ее отослали сюда, почему ее связь с кузеном так крепка, что не отпускает даже за тысячу километров, почему вообще наступил этот период ее жизни. Она поняла и как разорвать съедающую ее изнутри связь и сделала это на Рождество, когда пансион опустел на каникулы.♪ But it's feeling so damn tight tonight ♪
Вернувшись на эти несколько промозглых недель в Хемлок Гроув, к привычному образу жизни, она переспала с одним из старых школьных знакомых – известным по кругу дилерского общения. На ее счастье, Роман узнал быстро. На ее еще большее счастье, он не узнал, с кем именно. Впервые поделившись с кузеном этой частью личной жизни, Эя ждала немедленного разноса и тотального допроса, но на той вечеринке Роман был слишком пьян, чтобы сложить услышанное в полную картинку. Наутро он вспомнил, и Эе потребовались все силы, чтобы игнорировать горящую в глазах брата ярость, чтобы остудить его пыл. Она так и не выдала, с кем переспала на этих каникулах, сколько бы Роман ни бесновался, доказывая, что ничего ему не сделает: Эя прекрасно знала – сделает, и еще как. Она была его маленькой хорошенькой сестричкой, и мысль о чьих-то руках на ее теле вызывала в нем смертельное желание выбить из этого «смельчака» всю дурь. Эя говорила с Романом, говорила все три недели, и вскоре он успокоился, вновь и вновь слушая ее заверения о том, что она счастлива, что все хорошо, что она ни о чем не жалеет и что рано или поздно это бы все равно случилось. После рождественских каникул пребывание Эи в пансионе стало не столь омерзительным, а порой и вполне сносным. Не настолько, чтобы не продолжать добиваться исключения, но мерзкое ощущение тоски по брату, щенячье чувство привязанности к нему утихло. В начале второго года обучения ей удалось. Оказалось, ее неприкосновенность распространялась только на запреты учебного заведения. И бодрящим октябрьским утром перед Эей раздвинулись стеклянные двери Международного аэропорта Миннеаполиса в Миннесоте.***
А в это же время в подвале дома 113 по Майклен Драйв, занимаясь поисками ящика с инструментами, Тейт нашел отцовскую двустволку – ружье, с которым Хьюго однажды, всего один раз вывез маленького Тейта на охоту в Миннесоту. Тейт мало что тогда запомнил кроме шороха рогоза на болоте и пронизывающего холодного ветра, что задувал под капюшон и морозил уши. Потом отец дал ему большие наушники. Крик птиц он забыл, но сейчас, сжимая в подвальных потемках оружие, вновь вспомнил. Коробки с патронами нигде не было, Тейт потратил на поиски больше получаса, перерывая весь старый и забитый хламом минувшего века шкаф, казалось, совсем забыв про нужные ему инструменты. Крик Констанс вернул к реальности: в гостиной все еще толкался Бен, и Тейт знал, что матери это крайне не нравилось. Пряча двустволку за старыми ветровками Тейт впервые задумался о том, почему отец, уходя из семьи, не взял с собой никаких вещей, включая вот это оружие. Последнее, что вспомнил Тейт – оружейный магазин неподалеку от Дулута и фраза отца «Запомни, только здесь – самые дешевые и самые качественные. Только эти приносят удачу». Синий поцарапанный ящик с инструментами – третья полка сверху, за стопкой старых газет, крышка когда-то отломилась. Лежавший сверху молоток съехал, и Тейт поймал его на лету. Расшатанная ножка табурета издавала писк. От неожиданной находки, от секретности осознания бросило в жар, и весь путь по поскрипывающим ступеням лестницы в голове крутилась последняя фраза отца. «Только эти патроны приносят удачу».***
Вайолет не виделась с Романом все выходные. Понедельник прошел так же. Трое суток ни визитов, ни встреч, и под конец первого школьного дня на неделе в сознание стали закрадываться разные противные мысли. Казалось бы, ей нет смысла переживать, их отношения были сродни трудовому договору, но все же женское самолюбие гадко постукивало по головке, нашептывая о том, что она наверняка наскучила ему, что кто-то еще, с более модельной внешностью и наверняка еще более двинутой психикой согласилась подменить Вайолет в этом деликатном деле. Сделала ли она что-то не так? Или, может, наоборот не сделала? Он ведь не просил вернуть должок в ванной, должна ли она была сама предложить? Но когда она не начинала глубоко задумываться, ей было все равно. От Романа она ничего не ждала и знала, на что шла с самого начала. Да, через несколько дней будет противное чувство покинутости, но оно пройдет, как проходит любая боль. А о боли Вайолет кое-что да знала. В понедельник вечером фонари вдоль улицы зажгли раньше обычного. Оранжевые лучи, точно прожекторы, освещали собранные в кучки листья. В сумерках загоралось освещение соседских домов, от прошедшего днем обильного дождя мокрыми пятнами блестела разноцветная штукатурка. К скрипу подошвы ее ботинок присоединялся собачий далекий лай и выхлоп школьного автобуса, оранжевым кабачком удалявшийся вниз по дороге. Воздух все еще держал летнее тепло, и Вайолет лишь застегнула нижнюю пуговицу большой клетчатой рубашки. Газон во дворе ее дома хлюпал под ногами, точно влажная губка. Вайолет нашла дверь открытой, ткнув в замок сжатым в пальцах ключом. Из глубин доносилось тихое гудение радио. Скинув сумку возле лестницы, Вайолет прошла мимо гостиной и кухни, прямиком к кирпичной пристройке во внутреннем дворе. За раскрытой дверью ярким светом ламп освещалась большая рабочая поверхность отца – здесь он мастерил и проектировал. Черное радио голосило что-то из шестидесятых. Бен сворачивал ватман, и тот, чье присутствие здесь вообще было новостью, складывал карандаши и линейки в жестяную банку из-под фасоли. Тейт. Картинка так потрясла, что Вайолет осталась молча стоять в проходе, пока, наконец, две пары занятых глаз не заметили ее появление. - Детка! Ты сегодня поздно. Вайолет не могла оторвать взгляда от Тейта, словно вот-вот ожидая резкой и дикой выходки. Но соседский юноша спокойно продолжал монотонную работу, с улыбкой поглядывая на Вайолет. - Что вы делаете? – обрела она наконец дар речи. Вопрос должен был звучать легко и непринужденно, но получился нервным и предубежденным. Бен как-то странно смущенно улыбнулся. - Это сюрприз для твоей мамы, но только не говори ей! Она всегда хотела кофейный столик как в доме у того баскетболиста… ну этот, – Бен защелкал пальцами, оборачиваясь к Тейту за помощью, – … как его… - Джей Джей… что-то там… – прищурился Тейт, пытаясь вспомнить. Они двое явно увлеклись этим занятием. - Пап, не важно! – не выдержала Вайолет. Бен махнул рукой, возвращаясь к сворачиванию ватмана. Вновь захрустела бумага. - Ну в общем вот, я решил сделать на годовщину. Тейт любезно согласился помочь… После произнесенного Вайолет уже больше ничего не слышала. Вопрос о том, сколько дней соседский парень будет ошиваться у них в доме перекрыл собой даже более насущный – какой еще к черту кофейный столик, если они собрались переезжать?***
Несмотря на погоду предыдущей недели, этот вторник выдался пасмурным, но все равно теплым, и Вайолет нежилась в мягких потоках ветерка на каменной школьной ограде, что отделяла территорию от расположившегося ниже по склону футбольного поля. Сама того не подозревая – или же дико игнорируя эту причину – она поглядывала на школьные группы, то и дело отрываясь от баночки с йогуртом; пластиковая ложка неосознанно постукивала по дну, медленно появляясь и увязая в густом веществе. Волосы норовили прилипнуть к стенкам, и Вайолет перекинула их на другое плечо, чувствуя, как оголенное ухо ласкает нежный ветер. Опущенная нога тряслась, и подол платья шуршал о колготки. А вдруг Роман умер? Вайолет вдруг поймала себя на вопросе: если это так, если первый любовник умирает, может ли она снова считаться девственницей? Бред какой. Вайолет тихо рассмеялась. - Скучала по мне? – шепот ей на ухо за спиной. Такой теплый и густой, словно жаркий воздушный поток. Она даже не сразу поняла, что произошло. Роман появился из ниоткуда, уже вальяжно опираясь о каменную ограду рядом. Он улыбался, поправляя растрепавшиеся уложенные гелем волосы. - Ты сильно преувеличиваешь свое обаяние, Роман, – ткнула она в его сторону ложкой. Улыбка не сходила с его губ. - Это совсем не то, что ты мне говорила в пятницу. Губы Вайолет разомкнулись в крохотную букву «о». Роман усмехнулся, заметив небольшой румянец. Облизнувшись, сунул руки в карманы брюк. - Видишь, скучала же! Через десять минут в бывшем здании физкультуры, – вновь облизнул он пухлые губы. Вайолет не успела ответить, не успела даже понять, просьба ли это, предложение или приказ. Лишь успела почувствовать, как кровь прилила к голове и какими тихими вдруг стали галдящие студенты вокруг. А потом воздух пронзил девичий крик: - Глазастик! В момент оклика Вайолет все еще смотрела на Романа, и лицо его вдруг совсем поменялось, сошла ухмылка, расширились глаза. Вместе с другими любопытными студентами, он медленно обернулся. - Бести?! – слабо, будто не веря своим глазам, выкрикнул он в ответ. Вайолет выглянула из-за его плеча. По асфальтированной дорожке, от главного корпуса школы к ним быстрым шагом направлялась женская фигурка. Коричневые «мартинсы», черные узкие джинсы, подчеркивающие стройные длинные ноги, и большой вязаный свитер. Контрастируя с его цветом, волосы развевались при ходьбе. Вайолет приуныла. Все такая же, какой она ее запомнила… Выдав радостный писк, отбросив недокуренную сигарету, девушка бегом преодолела последние несколько шагов, и ее хрупкая фигурка повисла на плечах Романа. Он крепко обхватил ее тонкое тельце двумя сильными руками. - Чертовка, ты что здесь делаешь? Давно приехала? Господи, ты стала еще худее! – После долгих объятий отпустил ее Роман, просто светясь от счастья. Улыбаясь, девушка поиграла глазами, пожав плечиками. - Никто не удержит меня от желания повидать братишку. А где Лета? – завертелась она, словно в поиске физического ответа. Заметив Вайолет, задержала на ней быстрый, пронзительный, изучающий взгляд. – Хочу скорее увидеть свою любимую блондиночку, – вернулась вниманием к Роману. - Укатила на Барбадос с родителями. - О, наконец-то Норман решил прочистить и свою голову. Роман засмеялся, вновь поправляя волосы ладонью. Опомнившись, он обернулся. - Знакома с моей кузиной Эей? Все это время слушая обсуждение семейных новостей, Вайолет облизнулась, опустила стаканчик на камень и спрыгнула с ограды. - Только заочно, – ловила она разлетавшиеся от ветра передние пряди. Эя прищурилась, выставив тонкий палец свободной руки – той, которой не сжимала корпус брата. - А я тебя помню, мы вместе были на математике. Английском. Но Вайолет не стала поправлять. - Да-а, когда вы двое сбегали, мне поручали относить записки в офис директора, – поддержала она с натянутой улыбкой. Эя засветилась от воспоминаний. - Точно! Ты практически никогда не доносила их! Вайолет пожала плечами. - У Миссис Прескотт все равно плохая память. Но Эю было не унять. - Да, точно, это благодаря тебе моему отцу звонили намного реже, – издала она смешок, который нервно подхватил и Роман. – Черт, вот так и знала, что стоит вернуться, и начну вспоминать все подряд, – неожиданно, ее ладони легко хлопнули по отворотам блейзера брата. – Представляешь, они держали нас на безкофеиновой диете! Никакого кофе вообще! Мы должны сходить в ту нашу кофейню, я до сих пор чувствую этот божественный вкус сливок… – лепетала она под внимательным, интенсивным взглядом брата. Понимая, к чему все идет, Роман виновато посмотрел на Вайолет. Повисла секундная пауза в которой Эя пыталась разгадать, что именно прервала между ними двумя своим появлением, Роман метался между плотской жаждой и желанием семейного воссоединения, и только Вайолет ничего не гадала и ничего не выбирала. - Еще увидимся, – произнесла она для Романа, выдав маленькую, короткую улыбку, поднимая с асфальта свою сумку и уже по дороге поправляя перекрутившийся ремень. Последнее, что ей было нужно, чтобы Роман чувствовал нужду выбора между ней и сестрой. Но Роман словно не то, чтобы чувствовал, но точно знал, что накосячил. Ему не нравились неоконченные дела. Ему не нравились свои неоконченные дела. Мгновение после ухода Вайолет он еще смотрел на пустое место. - Что это было? – со смешком вернула его к реальности Эя. – Тебя на благотворительность подрядили? Самым противным было слышать это за своей спиной и понимать, что говорящая явно старалась быть услышанной. В гневе сжимая ремень сумки Вайолет ускорила шаг до школьной лестницы.***
В детстве кухня их особняка напоминала Роману одну из комнат кукольного домика – настолько необычной и игрушечной она тогда ему казалась. Белая плитка и ментоловый слой краски под потолком, кремовая техника в стиле пятидесятых с голубой окантовкой плиты и духовых шкафов, серебристый комод, больше походивший на холодильные камеры морга нежели на приемлемую для кухни мебель, светлые стеллажи с длинным сервизом и решетчатым стеклом, красные вставки на плиточном белом полу. Завтракать на такой кухне а-ля ситком всегда было крайне забавно. Тикали настенные часы. Роман тихо напевал застрявшую в голове мелодию, изучая полки раскрытого холодильника. Никакого пива? Когда в последний раз в этом проклятом доме ездили за покупками? Тишину особняка нарушил требовательный окрик Оливии. Звала она Романа, и по интонации он сразу понял, что закатывается пресловутый годфринский скандал. Роман облизнулся от молока, утер край губ и с улыбкой прикрыл дверцу холодильника. Оливия вплыла на кухню, сверкая золотым браслетом. В руке дрожала от тряски толстая газета. Кипа бумаги с громким хлопком шлепнулась на поверхность стола. - Ты видел? Как это понимать? Роман нахмурился, неспешно потянувшись за газетой свободной от пакета молока рукой. В статье мягко указывали на зазнайство их семьи и что-то про местную библиотеку. Не особо желая вникать, Роман поднял взгляд на мать, откидывая газету обратно на стол. - Статья про нас. И что? Подпирая бок, Оливия втянула воздух. Ее рука плавно откинула копну волос с груди за спину. Она была на грани и сдерживалась лишь потому, что хотела довести разговор хотя бы до какой-то точки. - Здесь пишут, что мы, видите ли, не уважаем законы этого города! – начала она издевательским тоном. – Якобы Роман Годфри попортил дорогущие библиотечные книги! Скажи на милость, какого черта тебя потянуло брать издания семнадцатого века?! Роман все продолжал хмуриться. - Не знаю, делал школьный проект наверное. Да какая разница? Заплати им и все. - Ты вернул издания, залитые виски! Я целый час выслушивала от администрации, насколько сильно слиплись страницы! Роман уже не продолжал играть дурачка, он действительно не понимал, чего его мать так завелась из-за каких-то дурацких книжек. С силой сжал молочный пакет. - Что ты хочешь, чтобы я сделал? А? Сам позвонил Диего, чтобы он замял дело? Или лично отвез чек в библиотеку? Оливия одернула край белого короткого пиджака. - Я скажу тебе, что ты сделаешь. Мне надоели твои выходки, последствия которых должна именно я устранять! Прекрасно понимаю, что ты хочешь позлить свою мать, но ради бога, Роман! Совсем скоро ты вступишь в правление компанией! Ты настолько меня ненавидишь, что хочешь испортить впечатление всего нашего наследия? – Прозвенел дверной звонок, и Оливия обернулась, дернувшись к парадному входу. Поставив пакет молока, Роман двинулся следом. – Докажи мне, что ты взрослый, ответственный мужчина, – бросала слова через плечо Оливия. – Ты отвезешь сестру в Гранд-Рапидс. Секундное замешательство. - Куда отвезу? – вскричал Роман, минуя шкафы из красного дерева, чуть не задев настенный телефон плечом. - Ты отвезешь Эю в Миннесоту, – с оговоркой повторила Оливия. От неожиданности Роман замер на месте. - За каким хером? Она же только вернулась! Настойчивый звонок в дверь все продолжался. Обернувшись на мгновение, Оливия вновь продолжила путь до двери, жестом руки отогнав появившуюся прислугу. - Без вопросов ты сделаешь это. Роман сжимал кулаки, шумно вдыхая и выдыхая воздух. - Когда? Оливия притормозила возле одного из огромных зеркал, что отражали главную лестницу. - Послезавтра, – подушечкой пальца снимая с края губ помаду. - Послезавтра?! – воскликнул Роман. – Да это безумие! У меня есть д-дела здесь! – с запинкой вскричал он. Поправив волосы, Оливия одарила сына холодным взглядом. - Значит возьмешь свои дела с собой. Окучивать шлюх можешь и по дороге. В дверь позвонили еще раз. Холл с отделанным лепниной потолком вел к главному входу, и, взбешенный еще и назойливым посетителем, Роман быстро зашагал по мягкому ворсу персидского ковра, пока первым не достиг парадной двери. На пороге ждал Тейт. Роман скептически оглядел паренька, будто не веря, что тот понимал, куда пришел. - Тебе чего? – все еще возбужденный от ярости, рявкнул Роман. - Он ко мне, – пропела позади Оливия. – Проходи, – сменившимся на лилейно-ласковый голос обратилась она к гостю. Роману пришлось отойти. - Трое не влезут в Ягуар! – зашипел он. – Ты хоть представляешь, сколько мне намотает счетчик до Миннесоты! - Потом это обсудим, – с притворной улыбкой осаждала Оливия сына. – Пойдем-пойдем, все получилось? – переключилась она на Тейта, уводя в сторону лестницы. Поджав губы, Роман пытался восстановить дыхание. Злость так и кипела внутри, словно разносясь по телу вместе с пульсирующей кровью. Он двинулся к мини-бару в гостиной.***
Роман ждал. Недолго ожидал окончания их разговора у арки холла, сжимая стакан с чистым скотчем в руке. От пререканий стало жарко, и он снял блейзер с рубашкой, чувствуя теперь едва заметное колыхание теплого воздуха на оголенных под лямками белой майки бицепсах. Слышал тихий разговор на лестничном пролете. Наконец, оба спустились, и Оливия довела Тейта до двери, учтивым голосом вновь благодаря за содействие. Как только щелкнул замок, Роман отлип от проема. - Где же мои двадцать лет… – с придыханием протянула Оливия, намекая на красоту посетителя. - Ему семнадцать, – поправил Роман. – На помоложе потянуло? – дразнил он, крутя стакан в руках. Взгляд Оливии сверкнул недобрым огоньком. - Ты согласен? – возвращала она к насущной теме. - Что у тебя за дела с этим типом? - Ты согласен отвезти Эю? – напирала женщина. - А ты ответишь, если соглашусь? - Возьмешь джип. Секунду-другую Роман обдумывал предложение. Дело было вовсе не в Эе – сестру он был готов хоть на границу с Аляской везти, – просто уступить матери означало проиграть спор. Но поездка избавит от нескольких нудных школьных дней, к тому же, можно взять с собой кого угодно. И имя уже крутилось в голове… Наигранно-скучающим тоном Роман согласился. - Теперь говори, что у тебя с ним общего. Оливия прокрутила кольцо на пальце, затем взглядом нашла мраморную статуэтку на тумбе напротив входа, словно отвлекая мысли и давая себе время на раздумье. - Он, – она тщательно подбирала слова, – доставляет мне кое-что. - Нелегальное? - Ну почему же… – вскинула идеальные тонкие брови женщина. – Практически мое, просто… хранящееся в другом месте. - То есть крадет? – облизнулся Роман, сделав глоток обжигающей горло жидкости. – Почему меня не попросила? Оливия сладко улыбнулась. Застучали шпильки туфель. Подойдя к сыну, легким движением руки смахнула волосы с его лба. Роман был ненамного выше, но взгляд его чернеющих в момент спора глаз давил, и нависавшая фигура становилась практически пугающе властной. - Ты хоть представляешь, сколько мне будет стоить твой откуп при взломе с проникновением, попроси я тебя? Смысл слов быстро дошел до Романа. Проглотив остатки на дне стакана, он хитро заулыбался, понимающе, медленно кивая. - И еще одно, – выставила палец женщина. – Никакого гипноза. Ты отвезешь Эю как обычный брат, как взрослый человек и докажешь мне, что можешь стать членом правления без применения способностей. Пальцы сжали стакан с такой силой, что казалось, сейчас стекло треснет прямо в руках.*** ♪ Filthy tight, the dress is filthy ♪
Вайолет вернулась домой, чтобы найти отца и соседского парня на кухне, приятельски беседующих и распивающих холодный чай. От раскрытого окна колыхалась занавеска, стоял тонкий аромат строганного дерева. Безумием было все происходящее за последнюю неделю, и Вайолет молча, ничего не комментируя, прошла на лестницу. На ступеньках ее догнал голос отца, крикнувший про ужин и Тейта, которого бы тоже хорошо было бы накормить за неоценимую помощь. Промычав в ответ что-то невразумительное, Вайолет заторопилась, спеша скорее скрыться в своей комнате – сейчас она казалась ей уголком спокойствия, где никакое сумасшествие внешнего мира не сможет ее достать. Но она ошибалась. На нижней полке платяного шкафа был завал из свитеров, и чтобы достать дорожную сумку пришлось вывалить всю гору на пол рядом с комодом; серые клочки пыли отлетели за ножки мебели, скрывшись возле плинтуса. - Собираешься? Мужской голос напугал, и Вайолет вздрогнула, оборачиваясь к двери. В проеме стоял Тейт. - Тебе нельзя здесь находиться, – бросила она, продолжив копаться в куче вещей, не без опаски пытаясь уследить боковым зрением за юношей. Он перешагнул порожек, мягко примяв скрипящую доску подошвой «конверсов». - Упс, – насмешливо протянул тот, подходя к небольшому китайскому комоду. Увидев своевольность, Вайолет отбросила найденную пустую косметичку обратно в шкаф. - Выйди из моей комнаты! – злилась она, поднимаясь с колен. Начинало трясти – не то от гнева, не то от страха. Тейт спокойно поднимал бумагу с заданиями, покоящиеся в кованой папке-подставке наверху комода, рассматривая исписанные домашней работой листы. - Это математика? Нам задавали такое? – издевался тот. В исступлении Вайолет подлетела к комоду, вырывая из его рук свою собственность. - Ты глухой? Выйди! Впервые за долгое время она стояла настолько близко к нему, чувствовала тепло, даже дыхание. Темные радужки сливались со зрачками, и она не понимала, бесится ли он, накурен, все вместе или же ничего из этого. Раньше, глядя издалека, он казался ей все тем же испуганным маленьким мальчиком, но сейчас его присутствие давило, и совсем не так, как это было с Романом. Сейчас Вайолет ощущала открытое зло. И чувствовала, что этому нахальству есть объяснение, что он не просто так пришел ее позлить. Тейт медленно облизнулся, изучая ее лицо. - Ты и Годфри, – начал он. – У вас что-то есть, да? Между вами. Спишь с ним? От потрясения Вайолет приоткрыла рот, но бросить приготовленное оскорбление не успела. - Я знаю, что спишь, потому что других дел у этого франта с тобой быть не может. Вайолет открыто трясло, лицо побелело от гнева. - Ты его не знаешь! И меня не знаешь! Тейт издал смешок, шагнув к ее постели. - Нет, я знаю тебя, и поэтому ты попросишь своего дружка взять меня с вами в поездку, – обхватил он одну из колонн кровати. - Ч-чего? – вскричала девушка. - Он уже позвал тебя? Или еще нет? В любом случае позовет, а ты сделаешь все, чтобы я поехал с вами. Вайолет остолбенела, уставившись на юношу совсем диким взглядом. Внизу хлопнула входная дверь, послышался разговор. Звук вывел из ступора. - Не будет он меня слушать, сам проси! - Нет, ты нужна ему, значит, послушает. Мне все равно как, придумай что-нибудь. Ты же умная, – улыбнулся он. – Или мне рассказать твоему папочке о готовящейся поездке с главным бабником города? Что ты ему хотела наплести? Экскурсия? Школьная поездка на ферму? Ладони вспотели, Вайолет отчаянно сжимала пальцы. С лестницы ее окликнул Бен, оповестив о возвращении матери. - Ты не посмеешь, – слабо прошипела Вайолет с явным, слышимым отчаянием в голосе. Тейт взглянул на приоткрытую дверь, откуда все еще доносились разговоры старших Хармонов. Дернувшись от постели, шепнул одну единственную фразу, спокойно огибая ее фигуру, чтобы выйти из комнаты: - Хочешь проверить? Оставшись одна, почувствовав нахлынувшее давление эмоций, ощутив, насколько ватными стали ноги и как интенсивно ее колотило от отчаяния, Вайолет рухнула на пол, ослабевшими пальцами сжимая ворс ковра.♪ I'm falling flat and my arms are empty ♪