Мосты

Кислотой по венам.

       — Аа… это… Мы котёнка снимали с дерева, вот! — смущённо оправдывался Цуна, разводя руками. Ладони его дрожали и даже чуть-чуть вспотели; Хару их не трогала, но Хару наблюдательная. — Напуганный был, вот он и царапался сильно!       Цуна широко и смешно махается и строит виноватую гримасу. За спиной у него стоит скривившийся Гокудера и старательно стряхивает пыль с его одежды. Что толку? Оба потрёпанные, в пыли и ссадинах, футболки с кофтами в дырках, и их вряд ли уже удастся починить хоть кому-нибудь, будь то талантливая и упорная Хару или мама Цуны, домашняя мастерица.       Хару строит умилённое лицо и улыбается широко — изо всех сил. Хлопает в ладоши и весело-восхищённо пищит:        — Вы такие молодцы!       Она хлопочет на кухне, выставляя всё, что только есть в доме: рис на пару, котлеты, пирожки с капустой, печенья, конфеты и, конечно же, чай. А малышу Реборну — кофе, растворимого, но всё же. И эклер — Хару нельзя, она на диете.       Уставшие мальчишки уплетают импровизированный ужин за обе щёки, а Хару тактично их оставляет, оправдываясь, что не хочет им мешать и у неё ещё много дел.       На самом деле же Хару чувствует, что маска весёлой, наивной, беззаботной и, безусловно, хорошей девочки вот-вот отвалится.       На самом деле Хару чувствует, что ей нагло врут, не позаботившись даже о правдоподобности отговорки.       На самом деле у Хару дырка в душе, затягивающая всю радость, ноющая за друзей и заставляющая нервничать, нервничать, нервничать.       У Хару нет сил смотреть на друзей, изо дня в день борющихся за жизнь и свободу и лгущих другим «во благо». Они пытаются заботиться о ней и о других, но легче от этого всё равно не становится: она видит их старания и страдания и знает, что ничем не может им помочь. И от бессилия дырка в душе ноет сильнее, а сердце сжимается в комок.       Хару не хочет сидеть в стороне и ждать у моря погоды. И даже если опасно, она хочет быть наравне с другими: потому что видеть, как страдают другие, больнее, чем страдать самому.       И вот, она глубоко вздыхает и вновь нацепляет прежнюю маску, просовываясь в дверной проём и подзывая к себе рукой малыша Реборна с самым беззаботным видом, который она только может сделать.       В висках неприятно стучит, и стук эхом разносится к голове, а руки почти мгновенно холодеют.       Хару глубоко вздыхает и несколько раз сжимает-разжимает кулаки.       Она ещё колеблется, и оттого, когда Реборн выходит, рывком тянет его во двор. С каждым шагом страх за себя всё сильнее, и Хару шагает быстро, резко и твёрдо, чтобы уж точно не оставить себе пути назад.       И так же резко выпаливает, не глядя на Реборна:        — Я всё знаю.       Малыш ожидаемо хмурится, складывает руки на груди и вопросительно смотрит на Хару.       Хару же искоса глядит на его лицо, поджимает губы и продолжает. Её голос чуть дрожит, она горбится и едва ли не сжимается, но всё равно говорит.        — Я… хочу помочь. — Она чувствует себя виноватой и немножко бесполезной, отчего хочется сбежать отсюда, от тяжёлого разговора и чужого пристального взгляда. Одёрнув себя, поворачивается прямо к Реборну и с нажимом продолжает: — Я не могу оставаться в стороне, когда моим друзьям плохо!        — И чем же ты собираешься им помогать? — голос у Реборна непривычно спокойный и звучит, словно ложка о сталь. Задрав голову, он с серьёзным прищуром смотрит прямо ей в глаза.       Хару неуверенно сглатывает и отводит глаза.        — М… мне всё равно. Всем, чем могу быть полезна. А чего не могу — тому обещаю научиться.       Вот теперь она окончательно отрезала себе путь назад. Сердце полнится нежданной решительностью, и Хару, сердито хмурясь, выпрямляется как струна и потрясает кулаком в воздухе под конец своей вдохновенной речи.       Реборн выжидает несколько секунд, внимательно вглядываясь в лицо Хару, и наконец отвечает:        — Я подумаю над этим. А пока пойду-ка я к ребятам. Засиделись мы, кажется, пора домой.       И он стремительно уходит в дом. Хару выжидает, пока он скроется, и прислоняется лбом к холодной стене, вцепляясь в неё пальцами. Ей бы сейчас освободиться, покричать или поплакать — так легче — и быть уверенной в том, что она делает всё правильно. Да только не удаётся из себя выжать ни единого вздоха.       И Хару просто стоит в гнетущем ожидании, когда же её отпустит.       А со смелостью и уверенностью она потом как-нибудь разберётся.