Мосты

Нельзя быть хорошим для всех.

      Юни больше не ходит нервно, устало опускаясь на мягкий белый диван. Зажмуривается и прикрывает рукой лицо, плотно сжимая виски.        — Ведь я… — она мотает головой, — больше не могу и дальше тянуть, жертвовать собственными людьми?..       Под конец её голос прерывается, она поджимает тонкие губы, ореол вокруг них бледнеет, пряди у лица мелко дрожат. Гамма, заложив руки за спину, ходит из стороны в сторону, изредка кидая взгляд на девочку, и вот, в очередной раз ловит её смятение и внутренний страх. Он шумно выдыхает и оборачивается:        — Мы ещё способны бороться. Нельзя так рано сдаваться!       Юни печально и тревожно улыбается ему в ответ, едва склонив голову набок. Она глядит на Гамму такими взрослыми глазами — даже взрослее, чем у Арии, что он передёргивает плечами, почувствовав резкий укол в груди.        — Моя жизнь недолга, Гамма, — тихо говорит она, улыбка словно застывает на её лице. Юни — такая маленькая и хрупкая — в своём юном возрасте всегда умела говорить вещи, о которых глубоко в душе боялся даже подумать взрослый, закалённый боями, матёрый волк Гамма. — И мы уже потеряли много людей.       Гамма сильно прикусывает изнутри нижнюю губу, чувствуя, как внезапная боль быстро растекается по челюсти, и морщится.        — Мельфиоре поглощает всех на своём пути, — недовольно скрипит он, отвернувшись к окну. — Бесспорно, они очень сильны. И даже разевают рот на легендарную Вонголу. Но сдаваться без борьбы — это душевная трусость!       Юни за спиной долго-долго молчит. Ровно до тех пор, пока не прикасается тонкой полупрозрачной рукой к плечу Гаммы, выглядывает из-за правой руки и смотрит большими-большими детскими глазами ему прямо в лицо, не отводя взгляда:        — Джиглио Неро борется. Но даже наши силы не бесконечны.       Она говорит тихо, едва слышно — так же, как и подошла, мягкой невесомой поступью.        — Бьякуран Джессо хочет аркобалено. И он его получит.        — Он убьёт тебя! — Гамма резко разворачивается, хватает Юни за тощие плечи и встряхивает, словно пытается разбудить.        — Я и так умру, — прикрывает глаза Юни, обмякая в чужих руках. — Это поможет оставить других членов семьи в живых.        — Они будут считать тебя предателем, — мрачно выплёвывает Гамма ей в лицо и отпускает. Обмякшая Юни трепещет как напуганная птичка и растерянно отступает на шаг, едва не спотыкаясь о собственные ноги.        — Они вправе делать это, — качает головой Юни, отводя взгляд в сторону. — Но если есть шанс спасти их и хоть ещё сколько-нибудь пожить самой — я им воспользуюсь.       Гамма сжимает руки в кулаки и часто, тяжело дышит. Хрупкая, полупрозрачная Юни неожиданно твёрдо стоит на своём, вновь поднимая на него большие печальные глаза и улыбаясь так же, как… Ария. Юни слишком рано стала боссом. Юни слишком рано познала боль и смерть. Но отчего-то именно Юни, а не он — тот, кто готов защищать её ценой своей жизни, кто воспринимает её как дочь, — жертвует собой ради семьи.        — Нельзя быть хорошей для всех, — едва слышно говорит Юни, сжимая кулаки — совсем как Гамма. Её нижняя челюсть мелко дрожит, и он понимает: девочка вот-вот расплачется.       Но Юни не плачет. Она ловко разворачивается на пятках — длинный хвост хлёстко бьёт её по спине — и быстрым шагом ускользает из комнаты. Гамма лишь замечает со спины мимолётное движение руки, коснувшееся её лица: наверняка она смахнула единственную слезу.       И на следующий день Юни выйдет из резиденции Мельфиоре уже не в сопровождении Гаммы, а под охраной перспективного и жуткого Бьякурана Джессо, оглядывая мир — и Гамму — тяжёлым взглядом. Гамма видит, как трудно ей даётся каждый шаг, но спина маленькой сильной девочки пряма как струна, кожа бледна как у стойкого аристократа, взгляд равнодушен и словно затянут поволокой. И где-то в душе — он уверен — плещется отчаяние, с которым Юни предаёт семью ради жизни каждого из них.