Глава ...
12 декабря 2021 г. в 04:33
Примечания:
Эта глава очень особенная. Мой маленький новогодний подарок для вас)) Меня вдохновил на её написание графический роман "Бэтмен: Ноэль" Ли Бермехо, который я купила в местном магазине и сразу же прочла. Я никогда не увлекалась комиксами о супергероях или чем-то подобным, но повествование и рисовка просто божественны.
Эта глава получилась не такой длинной, как остальные, но надеюсь, что вас она затронет так же, как и меня. Писала я её под эту композицию:
Sickick - I Can Feel It (Michael Jackson x Phil Collins Remix).
https://www.youtube.com/watch?v=JITt3-9PyAU
Его жизнь была вымученной, выжатой из отягощённой давлением души каплей, которой было суждено упасть в необъятную лужу, полную грязи, смрада и затхлости. Эта лужа превращалась в бесконечность страданий и разочарований, не позволяя надежде на спасение вырваться наружу. Она была безысходностью, что поглощала всё естество и обвивала собой внутренности.
Он жил в смирении и полной уверенности, что это должно происходить, что так было нужно для кого-то, кто был где-то там, наверху. Он никогда не желал чего-то большего, но ведь ему всего пять. Он знал, что не может желать, он лишь принимал то, что ему давали. И когда он брал это, его осуждали. Тогда он думал, может ли он вообще что-то брать, можно ли ему существовать там, где он существует...
Мир, в котором он существовал, — крошечная комната с маленьким окном в углу, кучкой одеял, что служили ему местом для сна, возле покрытой трещинами стены и маленьким столиком посередине. Стул обломками валялся в другом конце комнаты. Он помнил, что его ударили им по спине, и он просто развалился. Он помнил обжигающую боль, горячую тёмную жидкость, и слёзы. Не рыдания, лишь безмолвные слёзы. Издай он хоть звук, возможно, и его столик бы оказался просто грудой обломков, даря ему новую боль. Он привык к этому. Комнатушка была его единственным местом, и ему всегда говорили, что он должен быть благодарен. Он был всего лишь маленьким мальчиком, ни на что неспособным, недоразвитым, как ему твердили.
Мальчик был слишком слабым, тощим и бледным. Бледным настолько, что синяки и гематомы казались чёрными на его коже. Они были повсюду. Он мог часами смотреть на свои побитые руки, ноги и живот, трогать тёмные пятна и ощущать, как ток проходит в этих местах, вызывая больную щекотку и дрожь. В его крошечном мозгу отпечатывались все те моменты, когда он получал свои синяки. Они сопровождались криками мужчины и женщины, которая иногда находилась рядом. Мальчик знал, что она была его мамой. Так эта женщина иногда называла себя в его присутствии, и он это помнил. Она говорила ему заплетающимся языком, что обычно кричащий мужчина, с вечно искажённым злобой лицом, был его отцом. И на подсознании это слово совершенно не нравилось ему, в отличии от "мама". Возможно, это было единственным словом, на которое он мог молиться.
Лицо матери обычно было безразличным, а её светлые глаза казались пустыми, только сверкали, как стекло той самой прозрачной бутылки, что часто стояла на столе в соседней комнате, окружённая стаканами и какими-то баночками с помятыми окурками сигарет. Там всегда был ужасный запах, от которого он хотел поскорее спрятаться, проползая из ванной в свою комнатушку. Мальчик старался не попадаться им на глаза лишний раз, ведь обычно это заканчивалось болью и слезами. Он должен был подождать немного, чтобы старые синяки пожелтели и исчезли, расчищая место для свежих, более ярких. Он не прятался, был смирён и терпелив, когда в очередной раз в его крохотное убежище приходил этот кричащий мужчина с тёмными дырами вместо глаз и одаривал его ударами в лицо или живот, раскрашивая его тело новыми цветами. Он мог чувствовать невозможный смрад и грязные кулаки, слышать неразборчивые громкие слова исходящие из рта этого страшного мужчины.
— Будь благодарным, щенок!
Он слышал это так часто, что становилось тошно, становилось невыносимо душно, и в где-то внутри зарождалась злоба, искажённая всеми воспоминаниями. Но мальчик всё ещё был благодарен, когда избиения прекращались, когда та женщина, его мама, иногда оставляла на столе холодный суп из чего-то непонятного, и он ел его быстро, жадно, нетерпеливо. Он был благодарен тем старым пыльным одеялам, отдающим последнее тепло, когда в комнате было невыносимо холодно, а за окном виднелся сверкающий белый снег. В это время года мальчик практически никогда не покидал комнату и крошечную квартиру, его одежда была недостаточно тёплой, чтобы выйти на улицу. Несмотря на это, холод ему нравился больше, чем жара. Холодный снег был для него благословением, когда он отворял небольшое окно и брал жменю мёрзлых хлопьев, прикладывал их к своим синякам, ощущая спокойствие и умиротворение в каком-то смысле.
Мальчику нравилось наблюдать за иногда проходящими мимо людьми, хоть они и напоминали тех мужчину и женщину, что находились в соседней комнате. Его окно — одно из развлечений. В это холодное время года на вывесках магазинчиков были разноцветные гирлянды, что особенно красиво переливались ночью вдалеке. В окнах домов напротив он видел такие же, и его детский интерес превышал любые другие чувства. Он знал, для того, чтобы достать эти огоньки, нужны деньги, которых у него не было, но его крошечный мозг мог выкрутиться из ситуации. Когда этот мужчина был в том состоянии, чтобы крушить всё вокруг, а потом увалиться на диван и громко спать, мальчик подбирал маленькие осколки зеркала, что висело на стене соседней комнаты, пыхтя и торопясь, чтобы его не застукали. Он порезал пальцы, но это не имело значения, когда его задумка была так близка к осуществлению. Мальчик оторвал и скомкал в шар несколько страниц тех книг, что он прятал в ворохе своих одеял ото всех, облепил его старыми жевательными резинками из-под деревянного столика и наклеил на них маленькие зеркальные осколки. Оставалось только продеть нитку сквозь шар, и его изобретение было почти готово. С наступлением ночи, когда слабый свет уличных фонарей пробивался через окно, он достал фонарик на батарейках из-под одеял, где хранились почти все его вещи, и направил его свет на маленький зеркальный шарик. Это был тот редкий момент, когда мальчик мог позволить себе улыбнуться, когда отблески света проходились по стенам его крошечной комнатушки, и он вертел зеркальный шар за ниточку то влево, то вправо. Это было лучшее, что он когда-либо видел за все эти годы.
Мальчик так же мечтал о той рождественской ёлке, которую он видел в старом телевизоре в соседней комнате, когда те двое спали. Ему как-то пришлось выйти на улицу в своих коротких дырявых штанах и кофте, чтобы найти на помойке рядом глубокий горшок и сорвать с заснеженных деревьев маленькие ветки. Он тогда продрог насквозь, стоя почти по колено в снегу, но это было так же неважно, как его синяки и ссадины. Он наполнил горшок мёрзлой землёй из-под снега и помчался домой. Его грязные руки мастерили импровизированную ёлку, вставляя ветки в землю и вешая на них порезанную жестяную баночку, тот самый зеркальный шарик и крошечный грязный брелок в виде мягкого медвежонка, которого он нашёл возле мусорного бака. Это совсем не было похоже на то, что он видел в телевизоре, но ему было достаточно.
Мальчик помнил, как иногда его мама, будучи в лучшем настроении, приходила в его комнату, чтобы дать ему поесть. Это никогда не было регулярно, он мог не есть два дня или три, когда слышал невыносимое урчание желудка, пожирающего самого себя, и радовался даже тому непонятному холодному супу. Иногда мама разговаривала с ним, она показывала ему буквы в книгах и пыталась научить прочесть слова. Иногда она приносила ему другую еду, маленькие сладкие шоколадки.
— Смотри, Джек.
Она указывала пальцем на разноцветную обёртку конфеты, на которой был изображён улыбающийся мальчик в коричневой одежде со смешной шляпой на голове, словно он танцевал, и где-то сверху было написано...
— Джек...
Мальчик смог прочесть это слово, и тогда он впервые увидел такую радостную улыбку его мамы. Её светлые волосы в тот момент струились по спине, а худое тело обрамляла мешковатая одежда. Она потрепала его по светлым кудряшкам и положила в его рот шоколадку. Это было действительно очень вкусно и невероятно сладко.
Тогда мальчик думал, что мама звала его по имени, ведь он знал, у всех были имена. Даже у домашних питомцев были имена. А как же он? Было ли у него имя? "Джек", говорила та женщина, его мать, смотря на него, и давала очередную шоколадку. Вот только мог ли он считать это своим именем? Неужели его мама хотела, чтобы его имя было таким же, как у того мальчика на обёртке конфеты? Его это не волновало на самом деле, он был рад этому. Ему нравилось, когда эта женщина была добра к нему, но так было далеко не всегда. Когда тот страшный мужчина в очередной раз избивал её, когда она громко плакала и кричала, он вновь приближался к мальчику, и всё, что ему оставалось, — терпеть и пытаться не издавать ни звука. Когда всё немного утихало, он мог видеть, как в соседней комнате мама тихо всхлипывала и пила что-то из прозрачной бутылки, сидя на полу и уставившись в телевизор. Он даже пытался подойти и успокоить её, но мама только гневно посмотрела на него и оттолкнула, да так, что он повалился на пол.
— Исчезни!
Она практически шипела, когда делала очередной глоток и после морщилась. Мальчик больше не пытался, лишь смиренно поднялся и направился в свою комнатушку. Он зарывался в гору старых одеял и думал о том, что, возможно, на следующий день всё станет немного лучше.
Только шли дни, месяца, годы, а лучше не становилось... Мальчик рос, и его штаны стали ещё короче, а волнистые светлые волосы уже практически доходили до плеч. Он даже мог доставать до зеркала в ванной, разглядывая веснушки на носу и щеках. Он замечал, что был немного похож на свою маму, вот только глаза его были карими, такими тёмными, как у того вечно злого кричащего мужчины, его отца.
Мальчику было уже десять, и с течением времени его понимание происходящего расширялось. Он осознавал, что что-то было не так, не только в этой маленькой квартире, в которой он жил, но и за её пределами, в этом районе, в этом городе. Готэм казался отвратительным, абсолютно несчастным, как и он сам. Всё здесь было обветшалым, покрытым многолетними слоями грязи, до невозможности ужасным. Люди кричали везде, где бы он не находился, они кричали от страха и ненависти, и всему виной был этот город, этот брошенный, отстранённый от всего мира, район. Однажды ему не посчастливилось услышать сквозь окно, как где-то рядом надрывно кричала женщина, и стоило невыносимым звукам прекратиться, стоило лишь на секунду взглянуть на это, как его сознание сломалось от увиденного. Та женщина лежала в собственной луже крови прямо на тротуаре, истекая и содрогаясь, смотря на него своими огромными испуганными глазами, словно точно знала, где он находился. Он ощутил волну мурашек на спине и отпрыгнул от окна, спотыкаясь об ворох одеял и падая. Состояние шока тогда долго держалось в его голове, до того момента, пока тот мужчина, его отец, в очередной раз не вошёл в комнату. Мальчик точно знал, что нужно делать. То же, что и всегда, — смиренно подставляться под удары, позволяя новым синякам появляться на теле. Он никогда не смел сопротивляться, только один раз, когда пытался оттолкнуть отца, за что сразу же поплатился.
Мальчик подозревал, что это не то, что родители должны были делать, это было неправильным, но слишком привычным. Всё, что ему оставалось, — достойно терпеть. За столько лет его перестала волновать боль, она была его верным спутником, и когда отец снова заходил в комнату, он встречал его с абсолютным безразличием на лице.
Его мама больше не приносила ему те шоколадные конфеты, и он не слышал от неё того имени, "Джек". И всё же, он правда был безымянным ребёнком? Даже если так, всё это больше не имело значения. Чем больше времени проходило, тем сильнее его душу терзало разочарование, он не чувствовал себя живым и так же не чувствовал, что жили все остальные. Не важно, какое бы у него было имя, не важно, как бы он мог выглядеть, где жить. Люди рядом с ним всегда были такими, их поступки остались бы неизменными.
Мальчик иногда мог ночевать на улице, когда настроение отца было уж совсем плохим, и со временем он осознал, что это было лучше, чем сидеть в своей маленькой комнатушке и ожидать его. Он мог чувствовать себя в относительной безопасности, когда находил заброшенное здание, где мог провести ночь, накрываясь коробками вместо своих старых одеял. Добывать еду становилось сложнее, он едва ли мог найти что-то подходящее в мусорных баках рядом с ресторанчиками, и это не особо отличалось от того холодного супа. Только когда наступала зима, он больше не мог позволить себе прогуливаться по улицам и приходилось возвращаться обратно.
Мальчик в каком-то смысле любил своё маленькое убежище, его тёплые старые одеяла, ту самую импровизированную ёлку в горшке и множество вещей, которые он находил на помойке и тайком тащил в свою комнату. Особенно ему нравилось читать, всё, что он находил, газеты, книги, брошюры, всё, что он мог прочесть, нёс в свою комнату. Он осознавал, что был намного смышлёнее своих сверстников, где-то на подсознании он понимал, что может намного больше, чем они. С учётом того, как мир был несправедлив и жесток, это он считал вполне справедливым. Он также не стремился дружить с ними, а они никогда не стремились дружить с ним, это он давно понял.
В этом грязном, испорченном мире существовали они, и он, самый серьёзный маленький человек из всех.
С наступлением очередной зимы и колючего холода жить снова становилось сложнее. Когда он вновь покинул свою маленькую комнату и выбежал на улицу, его взгляд бегал по праздничным огонькам гирлянд на вывесках магазинчиков, а на его лицо падали большие хлопья снежинок. Раньше ему нравилось Рождество, было в нём что-то сказочное, но не теперь, когда эти сказки и мечты оставались лишь грёзами и пустыми надеждами на лучшее. Он просто брёл вдоль улицы в огромной старой толстовке отца, которую дала ему мать, и коротких штанах, ступая по грязному снегу своими потёртыми кроссовками, пока не оказался на детской площадке на соседней улице. Мальчик видел, как другие дети смотрели на него, словно он был мусором, и они тут же уходили, стоило ему подойти. Это было не важно, ведь та качеля, сделанная из большой шины, теперь была свободна.
Мальчик медленно водил ногами, слегка раскачиваясь и находясь целиком в своих мыслях. Иногда он ощущал себя зверем, когда люди проходили мимо него, косясь в его сторону, словно боялись, а он просто смотрел на них исподлобья. Мальчик надел капюшон, который почти наполовину закрывал его лицо, и вдыхал морозный воздух, а затем выдыхал, наблюдая, как уже горячий пар выходил из его рта. Ему нравилось, когда он мог контролировать процесс, как этот, например, и совершенно не нравилось, когда у него не было такой возможности на физическом уровне, что было не в его способностях. Он ненавидел неконтролируемые действия своего организма и того, что происходило вокруг. Он на самом деле чувствовал себя больше, чем просто маленьким ребёнком.
Мальчик расчищал подошвами кроссовок землю под ногами от снега, думая о том, что тишина иногда бывает оглушительной, и его внимание привлёк звук приближающейся машины и исходящее от неё мигающее синее свечение с интервалом в пару секунд. Это была полицейская машина, что медленно проезжала мимо. Впереди, на месте водителя, сидел молодой мужчина в очках, как он разглядел через стекло, а позади, высунув свою голову из открытого окна, находилась маленькая девочка с тёмными волосами, торчащими из-под красной шапки Санта-Клауса, что так старательно пыталась ловить руками падающие снежинки. Она была совсем маленькой. Возможно, ей недавно исполнилось четыре или пять. Когда он думал об этом, внезапный порыв морозного ветра сдул его капюшон, растрепав светлые волнистые волосы, и он вскочил с качели, снова пытаясь надеть его на голову. И в этот момент он замер, когда увидел сияющие глаза и яркую улыбку, направленные прямо на него. Он не мог заставить себя пошевелиться, когда девочка на заднем сидении помахала ему своей ладошкой, и он подумал о том, как иногда улыбалась ему его мать, но даже та улыбка не была настолько яркой, как улыбка абсолютно незнакомой ему девочки. Мальчик не мог вздохнуть, провожая её своим взглядом, и всё, что он мог услышать в этот момент, пока полицейская машина не отдалилась достаточно, строгий голос мужчины:
— Рикки, не высовывайся так из окна!
Её голова скрылась в темноте машины, и девочка исчезла так же быстро, как и появилась, оставляя его в неком смятении и растерянности, словно она была мимолётным сном из мира его грёз. Тогда мальчик натянул капюшон на голову, скрывая свои волосы, медленно выдохнул, снова разглядывая пар, и побрёл обратно, в направлении своей крохотной комнаты, своего крохотного мира, в котором он существовал.
Примечания:
Эта глава по своей сути является очень далёкими фрагментами воспоминаний Джокера, которые сохранились где-то глубоко в его подсознании.
Так же хочется уточнить, что в настоящем времени Джокер практически ничего из этого не помнит, и эту самую девочку в том числе)
Я очень жду ваших впечатлений))