***
Эдди читал. Точнее, пытался. Он сидел в своем любимом школьном убежище — библиотеке, и упорно вчитывался в строки шекспировского «Гамлета». Эдди не то чтобы было неинтересно, но он никак не мог сосредоточиться на тексте — мысли то и дело убегали куда-то не туда, и приходилось перечитывать одну и ту же строчку несколько раз. Эдди не жаловал классическую литературу: он больше любил что-то современное, из разряда фэнтези, но школьную программу едва ли волновали его, или чьи-либо вообще, вкусы в литературе. Сказано прочитать, значит он должен, иначе завалит важное сочинение, и тогда мама непременно упомянет это за одним из семейных ужинов, а Эдди может и не сдержаться. Закатывать скандалы по таким пустякам, как дурацкие сочинения по литературе, вовсе не хотелось, так что он уже битый час топтался на тех же десяти страницах, проклиная и Шекспира, и самого себя, и свои мысли, которые утекали совсем не в ту сторону. Ему весь день вспоминался дурацкий сон, приснившийся этой ночью. Там был Тозиер: он учил Эдди кататься на роликах. Сон был нереалистичным не только из-за Тозиера, который смотрел на Эдди сияющими влюбленными глазами и улыбался, а из-за того, что Эдди ни в жизнь не встал бы на ролики. От одной мысли дышать было тяжело — это ведь так опасно! Можно что-то сломать! У него было полным-полно странных фобий — спасибо мамочке. Она в своё время очень над этим постаралась. Эдди весь день не отходил от Беверли, чтобы она отвлекала его разговорами, даже вызвался помочь мисс Бинс — библиотекарше, разложить новые книги по полкам в алфавитном или в любом порядке, в котором ей бы захотелось, но даже тогда надоедливые образы никак не желали стираться из памяти и продолжали лезть в голову, точно надоедливые комары. Через десять минут мучительных пыток сосредоточиться, Эдди разгневанно захлопнул книгу и сжал корешок пальцами. Ему жутко хотелось кого-то ей ударить, возможно, себя самого, желательно по голове и больно. Ну почему, почему его подсознание подкидывало ему такие дурацкие, просто ужасные сны, которые усиливали чувство вины ещё больше, что было совсем, ну совсем нелогично. Об этих сновидениях никто не мог узнать, Эдди даже под пытками не признался бы, тогда почему на душе было так паршиво?! Беверли говорила, что Эдди просто очень совестный. Мол, он и в детстве часто не мог сказать «нет», потому что боялся обидеть, со временем это прошло, конечно, но не до конца, вот и сейчас его совесть давала о себе знать. Эдди бы предпочёл быть таким, как Тозиер — тот вряд ли стал бы мучиться от чувства вины, если такое понятие ему вообще было знакомо, в чём Эдди очень сомневался. Он выдохнул через нос и сжал переносицу: ну вот, опять он думал о Тозиере, хотя того даже рядом не было! Они не виделись последние несколько дней: Тозиер редко бывал в школе, а у них дома ещё реже: Стефани готовилась к выступлению и всё время пропадала на репетициях, а когда приходила домой, была такой измотанной, что находила силы только подняться в свою комнату и завалиться спать. Она занималась джаз модерном — разновидностью современного балета. Эдди было стыдно, но иногда он ловил себя на мысли, что завидовал Стефани. Она могла заниматься тем, что ей нравилось, а мама даже и не думала её упрекать; Эдди же она упрекала постоянно. Мама хотела, что он учился на врача и как бы Эдди не спросил, она отказывалась его выслушивать. Только и делала, что твердила о том, как он плохо учился, как он недостаточно старался и как неблагодарно себя вёл. В итоге Эдди смирился и перестал с ней спорить. Биология и химия были ему интересны и на удивление легко давались, в отличие от той же математики, ненависть к которой у них со Стефани была общая. Хотя у Эдди понимать её получалось намного лучше, благодаря Тозиеру в основном. Он хоть и был тем ещё придурком, преподавал хорошо, и их учительница была довольна обоими: сама сказала об этом на прошлом уроке, когда, улыбаясь, вручила Эдди тест с твёрдой B*. Эдди тоже был невероятно горд собой, и даже хотел поблагодарить Тозиера, но тот, хоть и был сегодня в школе (Эдди мельком видел его кудрявую макушку в столовой), с ним не пересекался. Оно и к лучшему, наверное. После болезни Эдди им обоим было неловко находиться рядом друг с другом. Так думал он сам, хоть и сомневался, что Тозиеру было известно понятие неловкости. Он решительно раскрыл книгу и вновь начал сосредоточенно вчитываться в текст. Скоро нужно будет идти на следующий урок и, если он не закончит, придётся оставаться в библиотеке после занятий. Эдди задумался, стоит ли взять книгу с собой домой и почитать там, сомневаясь, правда, что прочтёт хоть одну страницу, не уснув, как вдруг в мысли вмешался скрежет — напротив кто-то нарочито громко отодвинул стул. — Привет, Эдди-спагетти! — Жизнерадостно поздоровался Тозиер. Эдди едва не застонал от досады. Он ведь думал, что всё, странные приставания парня его сестры прекратились, но тот опять, тут как тут, явился, чтобы поиграть на нервах Эдди. — Что ты здесь забыл? — Хмуро спросил Эдди. Он не поднимал глаз на Тозиера, боясь, что вновь зависнет на его лице, или того хуже — покраснеет. А при хорошем освещении в библиотеке его заалевшие щеки будет хорошо видно. — Пришёл узнать, как дела у моего любимого брата моей девушки. — У твоей любимой девушки только один брат, — ответил Эдди, пытаясь не думать о слове «любимый», которое хоть и было всего лишь подколкой, сбило его дыхание. — Ну вот поэтому и любимый! — Разъяснил Тозиер. Эдди, пытаясь не поднимать головы, наблюдал за движением его рук. Поразительно, он приволок поднос из столовой сюда, в библиотеку, и ел, как ни в чём не бывало, словно библиотека была именно для этого и предназначена. — Как ты думаешь, что ты сейчас делаешь? — Спросил Эдди, наконец подняв глаза и внимательно смотря на Тозиера. — Ем, — ответил тот, пережёвывая пюре. Эдди оценивающе осмотрел книгу в руке, думая о том, что случилось бы, двинь он Тозиера ей по голове. — В библиотеке нельзя есть. Ты не в курсе, идиот? — Почему же не в курсе? В курсе, — ответил Тозиер, ковыряясь в тарелке. Видимо, пюре оказалось не таким вкусным, — но ты сидишь тут, один-одинёшенек, скучаешь, вот я и решил разнообразить твои серые, ботанские будни своим обществом. Эдди даже не смог придумать остроумный ответ: так и застыл с приоткрытым ртом, сжимая «Гамлета» в руке. Тозиер обратил внимание на книгу: — Мхм…«Гамлет». Нудятина ещё та, — доверительно поделился он. — Ты серьёзно пришёл поговорить со мной о «Гамлете»? Что тебе нужно, Тозиер? — подозрительно сощурился Эдди. Он был уверен, что парень не стал бы приходить просто так. — Я просто подумал, — наконец сказал тот, отодвинув поднос, и вальяжно откинувшись на спинку стула. Эдди хотел добавить: «вау, ты умеешь думать!», но прикусил язык. Раньше он бы сказал это даже не задумываясь. Что изменилось теперь? — Что мы могли бы начать общаться. Ну, типа, чтобы ты при этом не посылал меня и не называл придурком, знаешь. И, возможно, выучил моё имя. Ричи. Ты быстро запомнишь, вон сколько читаешь. — Ты моё до сих пор не выучил. — Я называю тебя «Эдс». Это практически то же самое. — Ну, а я называю тебя «придурок», — передразнил Эдди.— Это практически то же самое. Тозиер хмыкнул, но шутки почему-то не оценил. — Хорошо, — Эдди сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что делает Тозиеру большое одолжение, даже просто разговаривая с ним, — и с чего ты хочешь начать нашу, так называемую, дружбу? — Ну, — он сделал вид, что думал, одновременно с этим перекидывая яблоко из одной руки в другую, — ты мог бы перестать меня ненавидеть. — Я тебя не ненавижу. Ты мне просто сильно не нравишься, — это даже было правдой. Частично, конечно, но такие мелкие детали Эдди во внимание не брал. Тозиер опять хмыкнул, но отвечать в подобном Эдди тоне не стал. Вместо этого он спросил: — А почему ты краснеешь? — И, приблизившись, внимательно заглянул в чужое лицо. Если до этого Эдди не был красным, сейчас покраснел наверняка. — Не краснею я! Мне просто жарко. Тозиер многозначительно взглянул на его футболку, но промолчал. В конце концов, Эдди сдался. Во многом из-за того, что хотел отвлечь парня от своего красного лица: — Зачем тебе это? — Мою девушку и, надо же, твою сестру, очень расстраивает, что мы с тобой вот так вот не ладим. Эдди должен был догадаться. Конечно, дело было в Стефани. Дело всегда было в ней. Он понимал, о чём говорил Тозиер: Стефани не один раз просила, чтобы он хотя бы попытался поладить с её парнем. Эдди каждый раз кивал, но ничего не делал. Он попросту не мог. Как им нормально общаться, если тозиеровская физиономия вызывает у Эдди либо желание удушить подушкой, либо взять в ладони и поцеловать? А иногда всё это одновременно. С другой стороны, задумался Эдди, в дружбе Тозиер мог оказаться ещё ужаснее, и непонятные чувства прошли бы сами собой. Это даже звучало абсурдно, но Эдди, подобно утопающему, хватался за соломинки. — Хорошо, — согласился он, стараясь не обращать внимания на то, как забилось дурацкое сердце, когда Тозиер улыбнулся ему.***
Его согласие привело к тому, что теперь Тозиер постоянно ел в библиотеке. Эдди читал, иногда жевал яблоко, которое ему обычно впихивали в ладонь, а его новый друг молча сидел напротив, жуя что-то взятое из столовой. Он был на удивление молчаливым, когда это было необходимо, хоть от того, что они стали чаще общаться, не перестал казаться Эдди менее невыносимым. Скорее, наоборот. Зато Эдди наконец научился контролировать чёртово сердцебиение, и даже почти не краснел, когда Тозиер улыбался, что-то говорил, или просто случайно к нему прикасался. Эдди считал это успехом. Он думал, что все эти непонятные чувства прошли, и был очень рад, вот только подсознательно знал — никуда они не делись, а только окрепли, словно пустили корни в чёртово сердце. Потому что Тозиер, с которым Эдди общался, был не таким, каким казался. Теперь он отлично понимал, что имела в виду Стефани. Парень подпустил Эдди к себе ближе, чем сам Эдди рассчитывал. За две недели их близкого общения, он понял, что тозиеровское чувство юмора — это всего лишь защитный механизм, и так он пытался казаться кем-то, вроде клоуна, человеком, которого нельзя было задеть или обидеть. А задеть его можно было легко — Эдди знал. Ещё изменились касания, которыми его одаривали. Может, это Эдди они казались более интимными, что ли. Словно Тозиер специально задерживал ладонь на его плече подольше, специально задевал пальцы своими, когда указывал на ошибку в задаче, специально ерошил волосы. Но даже несмотря на это, ему было на удивление комфортно. Их общение напоминало дружбу с Беверли — с ней он тоже быстро сошёлся, вот только она не вызывала дурацкого трепета в животе, словно там шевелилось что-то живое, не заставляла краснеть или тяжело дышать. Вот и сейчас Тозиер был в его комнате — лежал на коленях, словно они с Эдди были закадычными приятелями или даже парой. Эдди не мог заставить себя его столкнуть. Вот они и оставались в том же положении: Эдди сидел прямо, словно проглотил шпагу, а Тозиер лежал на его коленях, читая книгу. Они должны были заниматься геометрией, Тозиер для этого и пришёл, но обоим было лень, и парень расщедрился на один выходной, объяснив, что Эдди и так пока неплохо справлялся. Эдди сначала был рад, а сейчас понял, что лучше бы решал непонятные задачи или учил теоремы, вместо того, чтобы пытаться не пялиться на Тозиера, лицо которого было до того близко, что Эдди мог сосчитать чужие веснушки. Он честно пытался отвлечься, даже для вида взял в руки книгу, которую принёс его неудавшийся учитель — математический анализ, и вчитывался в слова. Но взгляд то и дело соскальзывал на чужое лицо. В конце концов, Эдди сдался: — Может, встанешь? — Почему это? Принцесса устала? — Тозиер оторвал взгляд от книги и, задрав голову, посмотрел Эдди в глаза. Эдди захотелось немедленно вернуть его в прежнее положение, потому что в том, как парень на него смотрел, было что-то непонятно-интимное, что-то такое странное, сбивающее дыхание. Его взгляд был до того похож на тот, которым он одарил Эдди на вечеринке, что в ушах отчётливо прозвучало: «жаль, что ты не дал себя поцеловать». Он подавил желание зажмуриться и ущипнуть себя за руку. Только не сейчас, когда на него так внимательно смотрели чужие глаза. — Ноги затекли, — наконец выдавил Эдди, отводя взгляд в сторону. — Я почти дочитал, потерпишь, — невозмутимо отозвался Тозиер, и вновь опустил взгляд. Эдди позволил себе выдохнуть. Глаза Тозиера всегда очень странно влияли на него, хотя, казалось бы, цвет у них был обычный: карий, как и у большинства жителей планеты. Почему-то только тозиеровские могли заставить Эдди чувствовать столько всего одновременно. Эдди вновь вернулся к чтению, продолжая, впрочем, отвлекаться на ёрзающего на его коленях парня. «Когда же ты дочитаешь свою проклятую книгу?!» — Хорошо, что Тозиер не умел читать мысли. У него, судя по всему, впереди ещё было несколько глав и Эдди мысленно проклял того, кто написал эту книгу, и Тозиера заодно, уже по привычке. Только он собирался столкнуть чужую голову со своих ног — они и правда начинали затекать, как дверь в его комнату открылась: на пороге стояла Беверли. — Мадам Марш, как я рад вас видеть! — Воскликнул Тозиер, тут же поднимаясь. Эдди постарался не обращать внимания на то, как ногам вдруг стало холодно без чужого тепла. Парень тем временем подскочил к Беверли и, дурачась, поцеловал её ладонь. Беверли фыркнула, но, тем не менее, подыграла, и присела в реверансе, взявшись руками за невидимое платье, словно они были на викторианском балу. Эдди наблюдал за ними, улыбаясь. Они всегда хорошо ладили, даже лучше, чем он сам с Беверли, хотя они были знакомы с детства. — Что такое, Бев? — Спросил Эдди, когда они перестали дурачиться. Он знал, что подруга должна была смотреть фильм вместе со Стефани, пока они с Тозиером «занимались». — Стефани просила позвать Ричи, — отозвалась Беверли. — Раз уж меня зовёт дама моего сердца, я вынужден уйти, спагетти. Прости, займёмся геометрией в другой раз! — пригрозил он, когда увидел, что Эдди заметно обрадовался. Он собирался выйти, как вдруг воскликнул: — А! — круто развернувшись, бросился к своему рюкзаку. Оттуда достал книгу и, сияя, протянул её опешившему Эдди, — это тебе. Стефани сказала, что ты любишь фэнтези, а она у меня дома давно лежит. Я сразу подумал о тебе и вот — принёс. Эдди взял подарок осторожно, словно бомбу. На обложку даже смотреть не стал — растерянно уставился на парня. В голову обухом ударили тозиеровские слова: «сразу о тебе подумал». Дурацкое сердце словно этого и ждало — подпрыгнуло и вновь забилось в учащённом ритме. Эдди сглотнул, понимая, что надо что-то сказать, элементарно поблагодарить, но почему-то не мог. Тозиер дожидаться не стал, добавил: — Не начнёшь называть меня по имени, заберу обратно, принцесса, — подмигнул он, схватил вещи, и вышел из комнаты. — Я смотрю, вы подружились, — прокомментировала произошедшее Беверли. Она села рядом с Эдди и похлопала его по голой коленке, улыбаясь. И улыбка, и это странное касание вышли какими-то натянутыми, и Эдди стало неудобно. Точно Беверли застала их с Тозиером целующимися, а теперь пыталась подобрать правильные, не обидные слова, чтобы сообщить Эдди, какой он ужасный человек. — Уверен, что это хорошая идея? — Наконец спросила Беверли. — Что именно? — Эдди сделал вид, что совсем не понимал, о чём речь. Разговаривать о Тозиере совсем не хотелось, потому что это портило ему настроение, а оно, на удивление, было отличным. Эдди краем глаза смотрел на подаренную книгу: обложку он не видел, но уже был уверен, что этой ночью совершенно точно не будет спать. — Ваша с ним дружба. — Кто сказал, что мы друзья? — Тут же ощетинился Эдди. Ему не нравилось, куда сворачивал их разговор. — Эдди, я видела вас в библиотеке. Он даже ест с тобой вместе и, клянусь, я своими глазами наблюдала, как ты ел яблоко, которое он тебе принёс, хотя обычно еду из чужих рук не ешь, — Эдди даже не думал об этом. Тозиер и правда иногда заставлял его поесть, но Эдди не отказывал, потому что знал — иначе он не отстал бы, ведь так? Беверли, похоже, в этом сомневалась. — Чего ты от меня хочешь, Бев? — Сказал он, сжимая пальцами переносицу. — Правды. Я же вижу, что с тобой что-то происходит, а ты молчишь, будто мне не доверяешь. Какая это тогда дружба, если ты мне не доверяешь, Эдди? И Эдди вдруг стало стыдно. Он смотрел на расстроенное лицо подруги и понимал, что это из-за него. Из-за него она волновалась, из-за него была расстроена. А ведь она даже не упрекала, это же Беверли, она никогда бы не стала. — Я запутался, Бев, — Наконец выдавил Эдди, не зная, как еще описать все, что с ним происходило. «Запутался», решил он, подходило как никогда хорошо. Беверли кивнула так, будто понимала и Эдди знал, что да — понимала, как и всегда. Она даже раньше, чем Стефани узнала, что он гей. Эдди помнил, как признался: он пришел к подруге домой, напившись впервые в жизни. Его даже вырвало на ковёр, но Беверли не стала кричать, наоборот, отвела ванную, умыла, а потом обнимала, пока он сидел на бортике ванной, и всхлипывая, пьяно признавался, что, вот так вот, он давно понял, что гей, но не мог набраться смелости и сказать. Эдди вспомнил, как Беверли обнимала его, прижимая голову к своему плечу, и ласково проводила рукой по волосам, молча, потому что слова им редко были нужны спустя столько лет дружбы. Он как будто сейчас видел произошедшее перед глазами и это заставило его всхлипнуть. Эдди тут же закусил щеку: ещё не хватало расплакаться перед Беверли, особенно в трезвом состоянии, особенно, когда ничего такого, из-за чего стоило бы плакать, не случилось. Беверли, к счастью, не услышала. Она по-прежнему сочувствующе смотрела, понимая, что он хотел сказать, но не пытаясь помочь. Она хотела, чтобы он сам все объяснил, пусть это и было сложно. — Я, кажется, влюбился в него, Беверли, — и она снова кивнула, так будто знала, потому что и вправду знала, а потом, как тогда в ванной, обняла Эдди. Он уткнулся носом ей в плечо, чувствуя пальцы подруги в волосах на затылке. Эдди вдыхал знакомый запах сигарет и миндаля, пока в ушах эхом звучало собственное «я, кажется, влюбился в него».