***
Когда Эдди вошёл, Тозиер сидел на кровати, чинно сложив руки на коленях. Вся его поза выдавала напряжение. Он внимательно посмотрел на Эдди, и тому тут же захотелось отвести взгляд, но он встал напротив, не решаясь садиться рядом, и выдавил: — Нам нужно об этом забыть. Тозиер по-прежнему не отводил взгляда. Его лицо ничего не выражало. Он даже голову набок не наклонил, как делал обычно, словно знал, что именно это Эдди и собирался сказать. — Ладно. — Ладно? — переспросил Эдди, не сумев скрыть удивления в голосе. — Да, Каспбрак, — собственная фамилия, вымолвленная непривычно холодным тоном, резанула Эдди по ушам, — ладно. Ричи поднялся. Его лицо больше не было бесстрастным: он ухмылялся, но глаз эта ухмылка не касалась. Развернувшись к Эдди спиной, он сделал шаг к двери, а потом вдруг остановился: — Что сказала Беверли? — Она… она никому не скажет, если ты об этом, — Эдди показалось, что чужие плечи после его слов расслабились. Тозиер кивнул, его рука коснулась дверной ручки, но он продолжал стоять на месте. Эдди напряжённо сверлил взглядом его спину, ожидая, что Ричи сейчас скажет. И тот сказал, правда, совсем не то, что Эдди хотелось услышать: — Когда в следующий раз захочешь с кем-то поцеловаться, — бесстрастно бросил он, по-прежнему не оборачиваясь, — выбери кого-то из парней внизу, а не меня, лады? И вышел, тихо прикрыв за собой дверь.***
Эдди шёл домой медленно, переставляя ноги на автомате. Идти было тяжело, будто он пробирался сквозь зыбучие пески. Рядом шагала Беверли, она должна была остаться у них ночевать. Подруга ни о чём не спрашивала, она и так всё поняла, когда увидела, каким ошарашенным и разбитым выглядел Эдди, когда вышел из комнаты вслед за Ричи. Беверли не стала говорить стандартные в таких случаях фразы: «я тебя предупреждала» или «я говорила». Более того, она даже не смотрела в сторону Эдди, точно чувствовала к нему отвращение. Эдди не мог её винить. Ему тоже было тошно от самого себя. Всё же, он был благодарен ей за молчание. Эдди не был уверен, смог бы он рассказать ей обо всём. Он понимал: реакция Ричи была правильной, но от этого легче не становилось. «Что ты наделал? — спрашивал он себя. — Что?» Эдди ногтями царапал кожу руки, но даже это не помогало избавиться от назойливых воспоминаний. Господи, он ведь сам полез целоваться! Не Тозиер, а он, Эдди! Сам притянул к себе, прекрасно осознавая, что делал. Губы, всё ещё саднящие от укусов, и вкус водки на языке служили прекрасным напоминанием о том, что он сделал. Эдди задумался: что могло случиться, не прерви их Беверли? Зашёл бы Эдди дальше обычного поцелуя? И главное, позволил бы ему это Ричи? Он принялся яростно терзать губы зубами, чтобы перебить боль от недавнего поцелуя новой. Всё было зря: и его попытки подружиться, и грубое поведение. В мыслях был один лишь Ричи, и неудивительно, что все чувства к нему, которые Эдди подавлял, в конце концов, как это обычно и бывало, вылились в поцелуй. Ему казалось, что все прохожие, включая Беверли, смотрели на него с осуждением, думая, какой он отвратительный. И Эдди знал, что они правы. Он и правда был отвратительным.***
Дома было темно и тихо. Стефани и мама наверняка уже спали. Эдди и Беверли молча прошли в его комнату. Беверли взяла уже давно принадлежащую ей старую одежду Стефани и теперь лежала в кровати Эдди, всё так же, не поднимая на него взгляда. — Хочешь, я посплю на полу или вообще… в другой комнате, — тихо предложил Эдди, потому что выносить тишину уже не мог. Он понимал, почему Беверли могла не захотеть находиться с ним в одной комнате. Он бы не захотел. Беверли наконец подняла взгляд. Эдди надеялся увидеть в её глазах упрёк, потому что заслуживал его, но из-за темноты не смог различить никаких эмоций. Она молча подвинулась в сторону и откинула одеяло. Эдди сел, но не стал ложиться. Ему вспомнился их разговор в библиотеке: сочувствующий взгляд Беверли, её полное жалости: «ты не плохой человек, просто влюбился не в того, кого следует». Думала ли она сейчас так же? Эдди сомневался. — Зачем я это сделал? — спросил он срывающимся голосом. Эдди поджал колени к груди и обхватил голову руками, вновь больно оттягивая волосы до такой степени, что из глаз брызнули слёзы. Он почувствовал шевеление позади: на плечо опустилась ладонь Беверли. Он хотел дёрнуться, вскочить с кровати, только бы она его не трогала, он хотел спросить, как она могла прикасаться, зная, насколько он отвратителен, но вместо этого продолжал сидеть, не двигаясь. Ему хотелось, чтобы Беверли прервала давящую тишину, успокоила или, быть может, наоборот, сказала, насколько он ужасный человек, но она молчала, сжимая его плечо. Эдди не выдержал: поднял голову и посмотрел на неё. В темноте лица не было видно, и он подумал, что это к лучшему. — Зачем я это сделал, Бев? — Потому что ты влюблён, — просто ответила она. — Разве это оправдание? — усмехнулся Эдди. — Мне не нужно было этого делать, ты была права, — забормотал он, — мне надо было все рассказать Стефани и не подпускать его к себе ни на шаг, надо было, и тогда ничего этого не случилось бы, надо было… — Хэй, Эдди, успокойся, ладно? — прошептала она, разворачивая его к себе за плечи. Беверли сжала его ладони своими и заглянула в глаза. Эдди уже привык к темноте и теперь мог видеть её лицо. Беверли смотрела на него с сочувствием, но не таким, которое обычно вызывало раздражение. — Всё нормально. Мы с этим разберёмся. Мы со всем разберёмся, слышишь? Тебе просто надо успокоиться. Она притянула его к себе, пальцами сжимая волосы на затылке. Эдди уткнулся носом ей в плечо. В голове, точно на заевшей пластинке, повторялось одно слово: отвратительный. Отвратительный. Отвратительный.***
По правде, Эдди никогда не считал себя хорошим человеком. Его с детства приучали, что думать так о себе — верх самовлюблённости. «Надо быть к себе строже, Эддичка, — любила повторять его мать, когда Эдди приносил оценки ниже A, — и наказывать себя, чтобы впредь знать, что будет, если это повторится». Нет, его не били. Мать даже пальцем к нему не притронулась, разве что временами шлёпала по рукам, и то, в далёком детстве. Иногда его лишали ужина, чаще — запирали в подвале и отбирали ингалятор. При этом мама внушала, что это для его же блага. Быть строгим к себе — хорошо. Жалеть — плохо. Сделал хуже, чем ожидалось — будешь наказан. И у тогда ещё маленького Эдди и мысли не возникло, что мама могла быть неправа. Это ведь мама! Она взрослая, а значит умная и знает, что для него, Эдди, лучше. Вот и сейчас Эдди чувствовал острое желание себя наказать. Привычка сохранилась с детства, и хоть к шестнадцати годам он от неё почти избавился, желание время от времени продолжало появляться. От старых привычек всегда избавляться сложнее, они вгрызаются в подкорку, точно клещи, и вытащить их оттуда можно только с помощью нереального терпения, обычно сквозь боль, а иногда и слёзы, чего уж там. Он никогда не оставлял шрамов. Не резал себя, потому что это казалось до ужаса абсурдным и детским поступком, словно он драматичный подросток из дешёвого сериала о разбитом сердце. Царапать руку ногтями тоже больше не мог — не помогало. То ли привык, то ли это казалось слишком несущественным наказанием по сравнению с его поступком, Эдди не знал. Но от желания что-то себе сделать зудели пальцы, и приходилось сжимать руки в кулаки, оставляя на коже полумесяцы от ногтей. Напоминание о том, что он натворил, во плоти и крови сидело в правом ряду у окна и делало вид, что Эдди не существовало. Эдди даже позавидовал: он-то так не мог! Целый день то и дело бросал взгляды на кудрявую макушку Ричи, и от этого желание что-то себе сделать только усиливалось. Поэтому после школы Эдди и пошёл к Генри Бауэрсу. На самом деле, это вышло случайно. Он просто выходил из школы и увидел Бауэрса во дворе. Тот давно перестал колотить Эдди за школой, отбирать обед и осуществлять всё, что обычно делают типичные школьные хулиганы. Раньше Эдди это радовало. Сейчас — не очень. Стоило взглянуть на Бауэрса в потёртой кожанке, рваных джинсах и с устаревшей, лет тридцать как, причёской, как в голове тотчас будто зажглись прожекторы. Эдди шёл к нему, то сжимая, то разжимая ладони, потом всё-таки спрятал их в карманы, чтобы скрыть волнение. Бауэрс не обратил на него внимания, и Эдди пожалел, что не умел так легко хамить, как Тозиер. Тот бы нашёл, что сказать, это уж точно. — Бауэрс, ты бы причёску сменил. Этой ведь уже лет тридцать, — брякнул он первое, что пришло в голову. Бауэрс тут же обратил на Эдди внимание, но тот по-прежнему не сдвигался с места. — Что ты сказал, Каспбрак? — глаза его сузились, точно две щели. — Говорю, причёску смени. Вон, из-за свисающих лохм даже слышать плохо стал. Денег на парикмахера, наверное, не хватает, да? Бедняжка, — протянул Эдди, ухмыляясь, пока внутри его трясло то ли от страха, то ли от непонятного возбуждения. Что же ты творишь? — спросил он сам у себя. Отступать было уже поздно: Бауэрс наконец понял, что Эдди пытался его оскорбить, и сделал несколько шагов навстречу. Лицо у него при этом было до того злым, что выглядело карикатурным. Раньше разозлить его было сложнее, — отдалённо подумалось Эдди, прежде чем он побежал. Если Бауэрс побьёт его у школы, это тут же прекратят учителя, а Эдди это нужно было в последнюю очередь. Он бежал и бежал, пока в лёгких всё горело. Приступ астмы пока не начался, и это хорошо, просто отлично: Эдди забыл ингалятор дома. Точнее, не взял его специально. Даже думал отдать его маме, как делал раньше, но отчего-то передумал и спрятал в тумбе у кровати. Он не знал, куда именно направлялся, просто бежал так быстро, как мог, слыша, как позади пыхтел Бауэрс. Эдди чувствовал, что устаёт. Бежал он минут пять от силы, но казалось, будто несколько часов. С каждой секундой дышать и передвигать ногами становилось всё сложнее, поэтому он и остановился на Джексон-стрит у ближайших домов, нырнув в промежуток между ними. Бежать дальше было некуда, проход закрывала стена, но Эдди и не собирался этого делать. Ему просто надо было достаточно сильно разозлить Бауэрса, а тупого комментария о волосах могло не хватить. Небольшая пробежка должна была его раззадорить. — Вот ты где! — выдохнул Бауэрс, появляясь из-за угла. Парень даже не запыхался, в отличие от него самого: в лёгких начинало свистеть, но Эдди не обращал внимания, судорожно пытаясь придумать, что бы ещё добавить к своему комментарию о причёске. Бауэрс вспыльчивый, и быть остроумным в оскорблениях не обязательно, достаточно всего лишь сказать: «эй, Бауэрс», и уже попадёшь в его чёрный список. — Ну и медленно же ты бегаешь, Бауэрс, — сипло сказал Эдди. Генри вновь сощурился и подошёл ближе. Следующее, что Эдди почувствовал, это вспыхнувшие жгучей болью губы. Удар был несильным, но капля крови медленно скатилась по подбородку, и Эдди вытер её ладонью, продолжая улыбаться. — Давно я этого не делал, — протянул Бауэрс, — а зря. — Слабовато, — выдохнул в ответ Эдди, сплёвывая кровавую слюну. — Даже моя бабушка бьёт сильнее, а она мертва. Бауэрс не стал утруждать себя ответом и ударил опять: в нос. Удар вышел несильным, но Эдди всё равно почувствовал, будто в нос вогнали гвозди. Он хорошенько приложился головой о стену позади, и из глаз брызнули слёзы. Он чувствовал, как по губам и подбородку медленно скатывались капли крови, смешанные со слезами. Было противно и больно. Так больно, что дышать Эдди почти не мог. Он не пытался защищаться или даже закрыть лицо руками. Чувство вины, которое грызло всё сильнее с каждым днем, особенно, когда он был рядом со Стефани, наконец успокоилось, и с каждой вспышкой боли едва ли не урчало от удовольствия. Надо наказывать себя, Эддичка, чтобы впредь знать, что будет, если это повторится. Эдди вновь приложился головой о стену, но даже не заметил этого, хотя боль вспыхнула в затылке. Я говорила, что это плохая идея — дружить с ним, Эдди. Следующий удар пришелся куда-то в ухо. Всё потому, что Эдди дёрнул головой. В ушах тут же зазвенело, но фантомный голос всё не замолкал: Когда в следующий раз захочешь с кем-то поцеловаться, выбери кого-то из парней внизу, а не меня, лады? Удары внезапно прекратились, и Эдди едва не зарычал от злости: этого было недостаточно. — Бей! Бей ещё! — хотел крикнуть он, но смог только хрипло, едва слышно выдавить, потому что почти не мог дышать. — Что ты там сказал, педик? — Я говорю, что мы с твоей мамой хорошо повесе… — он глубоко вздохнул, одновременно смахивая влажные волосы со лба, чтобы ухмыльнуться Бауэрсу в стиле Ричи Тозиера, — повеселились этой ночью… Заканчивать не пришлось: Бауэрс крепко обхватил его за плечи и ударил под дых так, что из лёгких выбило весь воздух. Ноги подогнулись, и он упал, но заметил это только из-за того, что в руках вспыхнула боль: поцарапал об осколки разбитой бутылки. Вязкая, окровавленная слюна струёй свисала с губ, кровь из носа медленно стекала прямо в рот, и её вкус, противно-металлический, чувствовался на языке. Даже её запах, казалось, был везде. Эдди трясло, но он чувствовал, что всё ещё улыбался. От очередного удара по спине руки подогнулись. Теперь, когда Эдди лежал, удары, казалось, сыпались отовсюду. Он закрыл глаза: тьму тут же разбавили разноцветные пятна, похожие на цветы. Они вспыхивали тут и там: оранжевые, зелёные, красные. Эдди чувствовал, как ботинком его бьют по рёбрам, животу, груди, и рефлекторно поджал колени к груди, пытаясь защититься. Боль, казалось, была везде: она окружала, точно пуховое одеяло. Зная, что этого заслуживает, он всё равно взмолился неизвестно кому, чтобы это поскорее закончилось. В конце концов, когда армейский ботинок Бауэрса вновь впечатался в его рёбра, цветы перед глазами вспыхнули в последний раз и разом исчезли. Эдди наконец отключился.***
Ему снилось, что он лежит на чём-то мягком, скорее всего, траве, и, положив руки под голову, смотрит на облака. Они пушистые и розовые, прямо как сладкая вата. Вокруг слышен детский смех и чей-то знакомый взволнованный голос, всё повторяющий его имя. Но Эдди не реагирует. Ему так хорошо, как не было уже давно. Всё, кроме пушистых облаков, медленно проплывающих в небе, неважно для него сейчас. А потом мир вокруг вспыхнул: все цвета в один миг стали до того яркими, что у Эдди заболели глаза. Он закрыл лицо руками, а когда смог наконец открыть, уткнулся взглядом в небо. Но уже другое: это было пасмурным с множеством серых облаков. Он лежал так некоторое время, пытаясь вспомнить, где он, и что произошло. А потом понял, что почти не может дышать через нос, и все воспоминания тотчас обрушились камнепадом. Значит, он вынудил Бауэрса побить себя, а теперь лежал в подворотне избитый и окровавленный. Его пробрало на смех, хотя ничего смешного в этом не было. Засмеяться Эдди не смог: болели рёбра. Он лежал, пялясь в серое небо, и думал, как ужасно будет умереть вот так: в грязи и крови, забытым в чёртовой подворотне. Вот только Эдди знал, что в драке получил всего несколько ушибов и ссадин, даже нос, и тот, скорее всего, не был сломан, значит, умереть он не сможет, хотя и хотелось. Поэтому в конце концов он и попытался подняться. Медленно, опираясь ладонями на асфальт, Эдди сел. Мир вокруг кружился, как на одном из аттракционов развлекательного парка Дерри, названия которого он не мог сейчас вспомнить. Эдди удивлялся, что помнил собственное имя. Эдди сидел, зажмурив глаза, считая секунды, пока головокружение пройдёт, и только потом попытался подняться. Встать-то у него получилось (опираясь на стену), но от лишних движений все ссадины вмиг вспыхнули болью. Болело везде, словно Эдди — одна сплошная рана. Возможно, так и есть. Он попытался сделать шаг и тут же об этом пожалел: что-то стремительно двинулось по пищеводу, и в следующую секунду Эдди вырвало. Он, держась за стену, зажмурил слезящиеся глаза, чувствуя, как рвота обжигает горло. Надо наказывать себя, Эддичка, чтобы впредь знать, что будет, если это повторится. Да, наказание вышло неслабым. «Надеюсь, ты будешь мной гордиться, мамочка» — подумал он, пока, кривясь от отвращения, окровавленной ладонью (кажется, порезался) вытирал рот.***
Эдди не помнил, как именно сумел добраться домой. Идти было минут пятнадцать, от силы, но в его нынешнем состоянии время казалось эфемерным и растянутым. Эдди просто шёл. Несколько раз почти отключался. От движений вновь открылось кровотечение в носу, но всё, о чем он мог думать — чувство вины, которое, наконец, успокоилось. Ненадолго, оно ведь как акула, а ей еды никогда не хватало надолго. Несмотря на боль по всему телу, Эдди чувствовал себя лучше, чем несколько часов назад. Наказание получено, впредь повторять таких ошибок он не станет, иначе будет знать, что его ждёт. Дома было тихо, и Эдди расслабился: Стефани ещё не вернулась. Он закрыл дверь и привалился к ней плечом, прикрыв глаза. Ему требовалась секундная передышка перед последним спринтерским забегом — поднятием в комнату. Он молился, чтобы его не стошнило на паркет, иначе мать его убьёт, как вдруг в затуманенное от боли сознание проник знакомый, хоть и звучащий, словно сквозь толщу воды, голос: — Стефа… Эдди? Эдди дёрнулся, ударившись головой, и боль вспыхнула с новой силой, заставив его тихо застонать. Он почувствовал, как Тозиер схватил его за плечо, и тут же оттолкнул его руку. — Не… трогай меня, — смог выдавить Эдди, делая несколько неуверенных шагов в сторону, по направлению к лестнице. В глазах всё плыло, и он не мог чётко увидеть лицо Ричи. Он должен был задуматься, как парень попал в дом, но сейчас всё, на чем получалось сосредоточиться — как бы удержать школьный ланч в желудке. Эдди вновь попытался сделать несколько шагов, но пошатнулся, Тозиер тут же дёрнулся вперёд, чтобы помочь, но Эдди выставил перед собой руки. Ему хотелось кричать, чтобы Ричи его не трогал, хотелось ударить его, или, может, сказать, что вот, полюбуйся, это меня из-за тебя так разукрасили, но он знал, что сил не хватит, поэтому выдавил лишь надорванное: — Просто… не… приближайся ко… мне. — Я просто хочу помочь, Эдс. — Мне не нужна твоя помощь и не… не… называй меня Эдс! Эдди чертыхнулся, когда понял, что именно сказал. Теперь эти слова всегда будут напоминать ему о произошедшем. Ричи после сказанного замер, так что Эдди пересёк гостиную, пошатываясь, потом медленно, шаг за шагом, сжимая перила, поднялся в свою комнату. Ричи не стал его останавливать. В комнате Эдди позволил себе выдохнуть. Он медленно сел на кровать. Его всё ещё тошнило, но сил взять тазик из ванной не было. Понадеявшись, что тошнота пройдёт, Эдди лёг, зарывшись лицом в одеяло. Скула тут же вспыхнула болью, но он не обратил внимания. От того, что он сжимал одеяло руками, порез на одной из них начал саднить, и голос мамы в голове тут же завопил: «Ты занесёшь инфекцию, Эддичка, тебе обязательно нужно продезинфицировать всё это, ты же не хочешь получить заражение крови, а сколько микробов в этих ранах сейчас, ты ведь можешь умереть, Эддичка». — Заткнись, — пробормотал он в одеяло, — заткнись. Он думал, что не сможет уснуть из-за боли, но, как оказалось, всё-таки провалился в сон, потому что следующее, что почувствовал, это как чем-то влажным водят по его ладони. Сначала Эдди подумал, что это собака, потом до него дошло, что собаки у них никогда не было, и он тут же открыл глаза, встретившись взглядом с Ричи. Тот сидел на кровати и, держа ладонь Эдди, раз за разом проводил по ней ватой, смоченной перекисью водорода (ладонь щипало). Эдди не успел вырвать руку, Тозиер крепко сжал запястье. — Дай закончить, — строго приказал. Его тон настолько не вязался с образом весёлого парня, которого Эдди привык видеть, что он просто застыл, позволяя Ричи продолжать. Тозиер помог ему встать. Эдди было легче: его не мутило, и голова не кружилась, хоть через нос он все ещё не дышал. Ричи тем временем что-то искал в аптечке. Как он сумел её найти в их огромном доме, Эдди не имел понятия. — Ага, вот он! — пробормотал парень. Он отрезал кусок бинта, а потом вновь с готовностью повернулся к Эдди. — Давай лапку, медвежонок, — приказал он. Эдди повиновался. Во многом из-за того, что совсем не было сил спорить: мозг всё ещё не проснулся, так что он позволил себе просто молча наблюдать, как Тозиер перевязывал его порезанную ладонь. — Швы не нужны, — сообщил Ричи, как показалось Эдди, для того, чтобы заполнить тишину. Он упёрто не смотрел Эдди в глаза, сосредоточившись на ране. — Я тебя совсем не понимаю, — признался Эдди, наблюдая за тем, как чужие пальцы проворно завязывают узелок. — А зачем меня понимать, я ведь не математика, по мне ты экзамен сдавать не будешь, — ответил Ричи, наконец отпуская чужую ладонь. Он критическим взглядом осмотрел Эдди и вдруг наклонился ближе. Эдди от неожиданности дёрнулся. — Не бойся, я просто хочу проверить, сломан у тебя нос или нет. Эдди ещё больше напрягся: давать Ричи себя касаться и вообще позволять ему находиться так близко — определённо плохая идея. Пока Тозиер пальцами обхватил его нос, едва ощутимо сжимая, чтобы не причинить боли, Эдди пальцем здоровой руки надавил на бинт, так, чтобы там выступила кровь. — Не сломан, — констатировал Ричи. — Где ты этому научился? — поинтересовался Эдди. — Не одного тебя пиздят хулиганы, Эд… Эдди. Многолетний опыт не пропьёшь, — ответил парень, складывая всё в аптечку. — Так… за что тебя так? — Не твоё дело, — буркнул Эдди. На секунду ему даже хотелось признаться. Сказать, почему он позволил себя избить. Ему хотелось узнать реакцию Ричи. Эдди смотрел на его бесстрастное лицо и отчего-то злился, так злился, что хотелось кричать, швыряться вещами, а лучше заплакать громко и так горько, как обычно плачут в мелодрамах. Будь его жизнь фильмом, зрители вряд ли чувствовали бы к его персонажу что-то кроме отвращения и, может, лёгкого налёта жалости, такой, которая вызывает раздражение. Он больно закусил губу, напряжённо ожидая, что сделает или скажет Ричи дальше. Тот не говорил ничего, лишь сложил всё в аптечку и поднялся с пола. Он шагнул к двери, и Эдди вдруг понял, что не хочет оставаться один. Ему хотелось, чтобы было как раньше. Чтобы Ричи лежал у него на коленях или просто сидел рядом, помогая решать задачи по математике, но он не мог, не имел права просить всё вернуть. Ты сам всё испортил, — услужливо подсказало подсознание. — Ты жалеешь? — тихо спросил Эдди, надеясь, что его не услышат. Но по тому, как напряглись чужие плечи, а пальцы крепче сжались на аптечке, он понял — услышали. Ричи долго молчал. Эдди напряжённо ждал ответа. Он надеялся, что Ричи скажет «да». Это разобьёт Эдди сердце, конечно, но это не страшно, с этим он справится. Если ему ответят «да», это будет значить, что всё ещё можно будет исправить. Ведь если чувства невзаимны, они в конце концов исчезнут. Эдди влюблён в него, но это пройдёт, это не может не пройти, ведь так? Скажи «да», — мысленно попросил Эдди, зная, что глубоко внутри хочет услышать «нет». — Нет, — Ричи, не оборачиваясь, мотнул головой, точно подтверждая свои слова. Эдди закрыл глаза, чтобы не видеть, как он уходит. Хлопок двери глухо отдался во всем теле.