Лесной Хозяин

      ***       Марек стоял на краю обрыва, глядя на острые пики разрывавших клубы тумана елей, тянущихся вверх из сумрачного ущелья. Ему нравилось бывать здесь. Он мог часами сидеть и смотреть на закат, или гулять по самому краю пропасти, умело удерживая равновесие. Порой он думал, что неплохо бы раскинуть руки, как крылья, и сигануть вниз. Притвориться, что это полет… а потом будет уже все равно. Так было бы проще, по крайней мере — ему.       Но он всегда помнил, что за ним — семья. Мама и Агния. Анежка всегда о нем заботилась, была добра к непутевому младшему братцу, а когда маму Мирчу подкосила болезнь — тянула всю семью, надрываясь до кровавого пота.       Марек был приемышем, этого от него никогда не скрывали ни Анежка, ни мама Мирча. У мамы родился свой сынок, да не выжил в тот голодный год. Кто и когда подкинул на крыльцо кормящей молодухе Марека — так и не узнали. Баяли, что мальчишку подсунули злые духи, а то и лесной народец, хотя в утлой деревеньке вполне бывали чужеземцы, да и в соседних поселениях народу было немало. То, что Марек не был местным, было ясно — любую непраздную девицу было видно сильно загодя. А про духов судачили, потому что Мареку не повезло быть «белой вороной»* — очень буквально. Он был не просто белобрысым — он был белым. Весь. Как пылью вперемешку с серовато-белесой золой присыпанным. Может, потому его и бросила родительница, а может — побоялась оставлять себе слабенького мальчонку в тяжелые времена. Мирча не побоялась: приняла, выкормила, сберегла. Марек рос добрым, смышленым и отзывчивым мальцом, да только так и не вошел в силу — оставался тонкокостным, худым и по меркам деревенских батраков хилым.       Его били, и не раз, но гнать не гнали. Он всегда успевал стереть кровь и нацепить на лицо улыбку, чтобы не расстраивать маму и сестру, но те и сами все понимали. Анежка дралась за брата смертным боем, рука у нее всегда была тяжелая, а норов — крутой. Дури ей хватало не то что на двоих, а на добрый десяток, так что жилось Мареку, пока мама Мирча не заболела, вполне сносно. К тому же он знал, почему их семье не указали на дорогу и не велели валить прочь… Он не сомневался, что как придет возраст — быть ему среди «избранников» Хозяина Леса.       Лесному Хозяину приносили в жертву четверых отроков каждые пять лет. Ведун-кузельник** отводил юношей в лес, проводил тайный ритуал… и более несчастных никто не видел. Марек был уверен — в этом году его черед. До болезни матери они думали успеть съехать, не дожидаясь роковой поры. Теперь это было невозможно, да и не приживались деревенские люди леса в чужих краях…       Он даже не был против: пожил на этом свете вдосталь, пора и честь знать. Хоть так отплатит маме Мирче и Анежке за доброту и заботу. Потому Марек хоть и смотрел часами в пропасть, но и не думал шагать вниз. Смерти не боялся, а вот не успеть отдать долги — еще как. Марек очень любил свою семью.       ***       Утро выдалось хмурым, недобрым. К стоящему на отшибе дому кузельника деревенские потянулись затемно, и толпились, замерзая, пока мглистая хмарь не сменилась таким же серым светом.       Ведун вышел из своей хибары, пробурчал что-то злобное из-под капюшона, закрывающего лицо. И медленно пошел вдоль сельчан, невольно выстраивающихся перед ним в ряд. Ткнул в грудь Милоша. Того шатнуло. В толпе зарыдало сразу несколько девчонок — Мил, не чета Мареку, был красавцем и всеобщим любимцем. Следующим «избранным» стал Якуб, вечно хмурый силач, уже почти выскочивший из подходящего возраста.       — Надо же, догнало, — криво усмехнулся он.       По Якубу плакать было некому: мать он потерял, невесты или любы не имел, а отец лить слезы не привык, хотя и сжал зубы до скрипа, когда кузельник отнял у него единственного сына.       Третьим ведун выбрал Патека, совсем еще мальчишку, не успевшего отрастить ни волоска на нежном детском лице. Женщины едва успели ухватить его мать за руки, когда та кинулась на кузельника. Повалили, прижали к земле, утешая. Под дикий вой страдалицы и причитания ее товарок ведун добрался до Марека. Из-под капюшона дыхнуло смертью: Марек отчетливо уловил запах падали и гнили. Рука в темной перчатке больно ткнула в грудь. Он был готов — давно был, но сердце вдруг пропустило удар, словно сжатое ледяным кулаком.       — Остальные — вон! — каркнул ведун, и народ хлынул прочь, уводя-уволакивая с собой рыдающих родных.       По Мареку тоже никто не плакал: Анежка не пришла на «отбор». Маме Мирче было совсем плохо всю ночь, так что к утру Анежка свалилась замертво, а Марек не решился будить сестру. Незачем им было прощаться, умножая боль… Незачем. Он обернулся к ведуну.       — Раздевайтесь, — бросил тот, и четверо молодых людей невольно подчинились, словно попав в капкан его недоброй воли.       Марек чувствовал себя странно. Ему казалось, он мог бы воспротивиться давлению кузельника — но зачем? Решить он для себя все давно решил, а коль так — то и не стоило рыпаться. Ведун вынес из дома ведро с чем-то серо-белым, похожим на разведенную глину. Заставил Милоша встать на колени и принялся, бормоча, вымазывать его в неаппетитной жиже. Когда пришла очередь Якуба, тот попытался было упрямствовать, но рухнул, как подрубленный, от увесистой оплеухи и сверкнувшей на кончиках ведуновых пальцев короткой молнии. Пока он сплевывал кровь из разбитой губы и тряс головой, словно вдруг ослепленный, ведун извалял с ног до головы и его. Вынес новую бадью. Патек только плакал, не думая дергаться. Марек тоже не артачился, лишь предложил, потянувшись к глине:       — Может, я сам?       Его кузельник ударил без всякой магии и не по лицу, а кулаком в живот — просто и жестоко. Марек упал на землю, скорчившись, пытаясь вдохнуть. Злыдень окатил его остатками жижи из ведра, хрипло рассмеялся, приказал:       — Вот теперь давай сам. Живо! — и пнул для верности.       Марек с трудом перевел дыхание, недобро зыркнул на ведуна, за что получил еще пинок, и принялся покрывать себя глиной. Тихо рассмеялся — по цвету она так совпадала с его кожей, что казалась роднее всех родных. Их мучитель собирался вновь ударить Марека, но почему-то передумал, опустил руку. Развернулся к лесу.       — За мной.       ***       Якуб и Марек шли молча, Милош тихо ругался, Патек — скулил.       — Молчать, — велел ведун, и на идущих обрушилась тишина. Придавленный ею, Марек больше и не думал проявлять норов: кузельник круто взял их в оборот, и парни послушно плелись за ним, как привязанные.       Внезапно Марек, излазавший по детству все окрестности, с ужасом понял, что не узнает лес. Ведун остановился. Что-то вновь забормотал, зашипел, делая невнятные знаки. Марека оглушило и ослепило, когда ведун вдруг завопил:       — Они твои, иди, забирай! — и все пропало.       Марека швырнуло оземь, сознание утонуло в темноте. Сквозь тяжелый муторный омрак он услыхал голос. Голос словно звучал прямо в его голове, и, хотя Марек не различал ни слова, смысл он понял. Им предстояло пройти сквозь лес самого Хозяина. Если удастся — в конце пути будет ждать священный источник. Кто глотнет его воды — выберется живым. Прочие сгинут в лесу, став жертвой Хозяина. Раздался выворачивающий душу вой неведомого зверя, и Марек, испугавшись, сорвался с места и побежал. И лишь на бегу понял, что это уже не забытье, не кошмар, а вполне явь: босые пятки кололи сухие ветки, нагую кожу неприятно холодил ветер. Вой за спиной не стихал, и Марек несся, не чуя ног, плутая и углубляясь все дальше в темный, страшный, враждебный и незнакомый лес.       * здесь — носитель альбинизма, или, скорее, лейкизма       ** колдун, чародей