Лесной Хозяин

      ***       Марек несся, не чуя ног, плутая и углубляясь все дальше в темный страшный враждебный и незнакомый лес. Остановился он, уже окончательно растеряв дыхание, а заодно решив, что попусту блукать особого толку нет. Впрочем, справедливости ради, все же перевести дух и осмотреться он смог, только когда вой за его спиной затих, словно отстал.       И лишь тогда Марек понял, что не только потерялся в лесу, но и потерял своих. Все ли они разбежались кто куда, или хоть кто-то остался не один — Марек не знал. Он осторожно покричал, но никто не отозвался. Тогда он попытался сориентироваться. Солнца не было видно, и ни одного дерева, на которое можно было влезть, дабы понять, где какая сторона света, округ не наблюдалось. Да и что бы ему дали стороны света в незнакомом лесу? Где был заветный источник? На севере? На востоке? А деревня родная где?       Марек почувствовал странную обиду. Смысла было давать им надежду? Поиздеваться? Чего ради? Лесной Хозяин и его неведомый зверь любили перепуганное насмерть и отчаявшееся мясо? Ну так страха и отчаянья им и так хватило — после такого-то утра…       Внезапно под сердцем словно дернуло. Марек не мог объяснить, что это и откуда… но стало примерно понятно, в какой стороне искать тот самый священный родник. Это ощущение неизвестно как обрушившегося знания неожиданно напугало Марека до стылых рук. Лес словно тихо хмыкнул, смыкая еще плотнее кроны над его головой. Или этот холодный насмешливый возглас издал приблизившийся зверь? Марека прошиб ледяной пот. Он вновь помчался, петляя и задыхаясь, ранясь голым телом о ветви. Подумал, что по одному запаху крови — а он уже успел заметно раскровянить плечо — зверь отыщет его вмиг. Перешел на быстрый шаг, заставляя себя успокоиться. Ужас гнал вперед, земля горела, словно прижимала угли к босым пяткам. К его удивлению, ноги были целы, не считая мелких царапин. А ведь он шел — а ранее и бежал — по неведомым тропам, которые никогда не знали человеческого духа. Лес словно чуть-чуть щадил своих жертв. Марек прижался к ближайшему дереву всем телом, обнял, взмолился про себя о… пусть не удаче — но хотя бы быстрой смерти. И ощутил, как в душе словно образовался островок покоя и мира. Словно смерть, пусть и неизбежная, стала чуть менее страшной.       ***       Он брел и брел, теряя чувство времени. Начинало темнеть, хотя ему казалось, что до вечера еще должно быть далеко, а заветный источник все не появлялся, и одни Добрые Боги ведали, стал ли он хоть немного ближе… Марек уже не так чутко и внимательно прислушивался к окружающим шорохам, готовый дернуть с места, как перепуганный заяц от охотника — усталость брала свое. Внезапно почудились странные звуки, и он напрягся, замедлил шаги. Впереди было чуть светлее.       Он замер за деревом, когда перед ним открылась поляна. Здесь и впрямь было светлее, и словно дышалось легче. На покосившемся, почти поваленном мертвом стволе буквально в нескольких шагах сидел Милош, решивший, видимо, передохнуть. Марек обрадовался, прянул было к нему, уже открыв рот для приветственного вскрика, как вдруг горло словно пережало, а под сердцем вновь дернуло, и он спрятался за своим деревом, как за спиной друга, объятый неведомым злым предчувствием. И в ту же секунду вскрикнул уже Мил.       Марек понимал — высовываться нельзя. Все естество орало об опасности, о страшной ловушке. Но он все же заставил себя выглянуть из-за дерева.       Ветви неведомого растения окружили старую колоду, на котором сидел Милош, уже обвили его ноги, и теперь тянули за руки, невзирая на сопротивление несчастного. Подобно хищным змеям, они оплели запястья, обхватили локти, и вытягивали юношу на наклонном стволе, словно готовя жертву на заклание. Милош сначала кричал, вырываясь, потом гневно рычал, затем забился и зарыдал, уже толком и не сопротивляясь. И лишь когда он оказался полностью растянутым, разложенным лицом вверх на шершавой неровной поверхности, обездвиженным и беспомощным, из неверного сумрака леса послышалось утробное рычание зверя.       Марек закрыл рот руками, давя рвущийся вопль, скрючился прижимаясь всем телом к дереву, забыв, как дышать. Зверь был кошмарен, воистину кошмарен. Хотя нет, даже в кошмарах Марек не видел ничего подобного. Огромный, в клочьях бурой свалявшейся шерсти, подобный самим Недобрым Богам, он выпрямился в полный рост, двинулся к Милу на задних лапах — или это были ноги? — и тот вновь заорал, забился в панике в своих путах. Ветви хищно нависли над распростертым телом, метя острыми концами в обнаженную плоть. Зверь обошел Милоша кругом, шумно принюхиваясь. По поляне прокатился уже знакомый голос.       — Ты сдаешься? Ты отдаешься мне?       Мил задохнулся, подавился слезами, бессвязно что-то лепеча. Обычно смазливое лицо самого красивого и завидного жениха на деревне исказила до неузнаваемости гримаса неизбывного ужаса.       — Ты сдаешься? — настойчиво повторил голос. Зверь толкнул мордой плечо парня.       — Пощади, пощади!!! — прорыдал Мил. — Пожалуйста! Пощади меня!       Зверь вздохнул, отходя. Опустился на все четыре лапы. Марек вдруг понял — произошло что-то непоправимое, что-то настолько жуткое, что разума не хватит, чтобы вместить. И в ту же секунду Милош дурниной взвыл. Марек сразу понял — это конец. Так можно выть лишь в агонии. Зверь ушел, растворился во мраке леса, но Марек этого не увидел: он смотрел лишь на Милоша.       Ветки вонзились в обнаженное тело, как десятки копий. Пригвоздили жертву, окончательно обездвиживая, вспарывая кожу, ломая ребра. Из земли вырвался хищный острый побег, поднялся по стволу, скользнул по ноге Мила, впился в промежность, пробился внутрь. Мил захрипел и захлебнулся собственной кровью — острый древесный конец вышел у него изо рта. Когда ветви вырвали из груди юноши сердце, Милош уже был мертв. Во всяком случае, Марек очень, очень на это надеялся.       ***       Он долго беззвучно плакал, обнимая свое дерево. Почему-то страха перед ним, живым и словно бы теплым, не было, хотя мертвый ствол Милоша оказался предательской ловушкой. Марек не мог объяснить, откуда такое доверие к зеленеющему исполину, укрывшему его от ужасного зверя, но выплакавшись оказался в состоянии идти дальше. Дерево прошелестело что-то ободряющее ему вслед.       Родник со спасительной водой был ближе — теперь действительно был. Где-то справа раздался подозрительный шорох, и Марек метнулся вперед, не разбираясь, зверь ли это, или какая-то другая напасть. Долго бежать было невозможно, тем более — во все сгущающейся тьме, но Марек старался передвигаться так быстро, как только мог. Нагота стала внезапно привычной, засохшая глина не тянула почему-то кожу, не мешала движению, напротив — словно заживляла царапины и ранки. Марек задумался об этом, и оказался совсем не готов к раздавшемуся крику и звукам борьбы.       И без того условная, еле обозначенная и протоптанная явно не людьми тропа перед ним внезапно оборвалась оврагом, а на его дне, в добрых трех саженях от Марека, виднелись двое: Якуб и огромный черный волк. Якуб отмахивался от хищника неведомо откуда взявшимся острым длинным камнем, держа в другой руке горящую ветку — и где раздобыл-то?.. — а хищник нападал неспешно, словно примеряясь, как бы лучше схватить человечка, смевшего оказывать ему сопротивление. Марек хотел закричать, отвлечь хищника чтобы помочь земляку, но не смог издать ни звука. Горло вновь словно удавкой перехватило, и Марек запоздало понял, что вмешиваться ему запрещено.       Якуб отбивался умело и стоял насмерть. «Держись, держись!» — молил про себя Марек, распластавшись на краю обрыва, наблюдая за схваткой. Но держался Якуб недолго. Волк вдруг прыгнул, неуловимо изогнулся, обходя сбоку, удар камнем пришелся лишь вскользь, ветка отлетела прочь, почему-то продолжая гореть, а Якуб оказался намертво прижатым к каменистой земле.       Марек прикрыл глаза, но вопля Якуба не последовало. Вместо этого он услышал знакомое низкое ворчание, и волосы на голове зашевелились. Зверь выступил из темноты, подошел к Якубу, глянул сверху вниз. Голос произнес все то же пугающее заклятие-вопрос:       — Ты сдаешься? Ты отдаешься мне?       Якуб попытался дернуться, но матерый волчара держал крепко. Тогда парень плюнул в сторону зверя.       — Да пошел ты, сволочь, — ответил он злым, прерывистым шепотом. — Недобрые тебя побери.       Зверь покачал головой, рыкнул, отступая, вновь растворяясь во мраке. На сей раз зажмуриться Марек не успел. И не смог уже отвести взгляда. Волк превратил Якуба в кровавое месиво, рвал медленно, словно намеренно продлевая пытку, а вопли обреченного калечили и терзали душу окоченевшего, вжавшегося в землю Марека, проникая в самую глубину. Когда все закончилось, опознать в том, что осталось от Якуба, человека было уже невозможно. Огонек на ветке погас, погружая место короткой схватки во тьму.       Марек, дрожа, отполз от края обрыва, скорчился на земле. Жить не хотелось. Уже ничего не хотелось.       ***       Он не знал, сколько пролежал на выстывших камнях, не в силах заставить себя продолжать путь. Не знал и того, почему кошмарный зверь не настиг его, беззащитного и беспомощного, прямо тут, у края обрыва — ведь при росте и силе этой твари выбраться, хотя бы и прыжком, из оврага было не столь тяжело. Не знал, куда делся волк. Он ничего не знал и не хотел знать.       Он бы так и лежал, пока зверь не подобрался бы к нему и не прикончил, или не случилось бы что-то еще, но холод лесной ночи заставил Марека встать. Не было смысла ждать неминуемой гибели здесь. Был ли смысл идти дальше — он тоже не знал, но движение хотя бы помогло согреться.       Чего Марек не ожидал, так это того, что на него вылетит из-за деревьев зареванный, насмерть перепуганный Патек. С Марека слетело все равнодушие: Патек был еще совсем ребенком, и не заслуживал того, что могло с ним произойти в этом проклятом месте. Пришлось брать себя в руки, успокаивать мальца, прислушиваться к непривычному, но способному спасти их обоих внутреннему голосу, и искать дорогу к священному источнику. Марек пообещал себе, что убережет Патека. Мальчишка хныкал и прижимался к нему, держался за его руки, как за спасительную соломинку.       Марек не думал о семействе Патека, принесшем и ему, и маме Мирче немало горя. Или о старших братьях мальчика, не раз по детству колотивших Марека, а порой — и бросавшуюся на его защиту Анежку. Патек не был во всем этом виноват — он был обычным ребенком, выбранным на заклание злой волей кузельника. И Марек со всей серьезностью был намерен не допустить его гибели.       Он чуял, всем своим естеством чуял, что священный ключ близок. Сквозь кроны пробился лунный свет и стало светлее — явственно светлее, как умел быть светлым лишь лесной мрак. Дорога в целом была видна. Он даже успел совсем немного погреться в лучах робкой надежды, когда пятки заскользили по невесть откуда взявшейся мокрой глине, и они с Патеком, невольно расцепив руки, полетели по склону куда-то вниз и отчаянно забарахтались в трясине, которой обернулась обманчивая земля. Марек вовремя дернулся, ухватился за ветки ближайшего кустарника, подтянулся, перенеся свой вес плашмя на более надежную и твердую кочку. Сдвинулся осторожно поближе к крепким стволам и корням, уцепился за них. Густой кустарник придал сил и уверенности, словно удержал на краю бездны. Марек невольно подался глубже, под защиту ветвей. Огляделся в поисках Патека, тихо окликнул. Тот не отозвался, и Марек в отчаянье позвал громче. И замер, когда ветви вокруг него словно сомкнулись, укрывая, а мимо, лишь слегка замедлив шаг, проскользил, вырисовываясь четким темным силуэтом в призрачном лунном свете, зверь.       Марек осторожно развел ветви, заботливо прячущие его от чужих глаз, открывая себе обзор, и проследил взглядом за зверем. Голос вновь изменил ему, обеззвучивая крик: зверь знал, куда направлялся... Бедняга Патек погрузился в трясину по самую шею, и продолжал тонуть.       Уже знакомый Мареку вопрос прозвучал глухо, словно бы даже с неким сожалением.       — Ты сдаешься? Ты отдаешься мне?       — Отпусти меня домой, — умолял Патек, пытаясь вертеть головой, чтобы понять, кто с ним говорит. — Я хочу к маме, отпусти меня!       — Ты сдаешься? — не унимался голос.       Патек в очередной раз обернулся — и увидел зверя. Если до тех пор мальчишка еще что-то и соображал, то кошмарный вид того, кто открылся его взору, окончательно лишил его остатков ума.       — Мама, мамочка! Мама!.. — тонкий безнадежный крик резанул по обнаженным нервам, пронзая сердце Марека тысячей отравленных жал.       Зверь прошел мимо, углубляясь в чащу. Патека было не спасти. Марек, кусая пальцы, смотрел, как трясина затягивает мальчишку, заливает плачущий рот, покрывает безумные, побелевшие от ужаса глаза. Кустарник печально шелестел над ухом Марека, роняя листья на его вздрагивающие плечи.       ***       Из кустарника Марек выбрался без труда — тот словно сам подтолкнул юношу в нужном направлении. Опять послышался вой — скорбный, гневный, и Марек, забыв обо всем, рванул со всех ног, целиком подчинившись шестому чувству, животной интуиции, обострившейся в нем до предела.       Впереди что-то засветилось, замерцало, и Марек, теряя последние силы, припустил туда. За спиной слышалось прерывистое дыхание — зверь мчался за ним, последним оставшимся в живых. Зверь словно понимал, что добыча ускользает, Марек ощущал его нарастающую ярость, и летел, летел, едва касаясь земли. И ворвался в круг теплого желтого почти солнечного света, отрезавшего от него все звуки вместе со зверем. Перед ним переливистой струей бил из земли священный ключ.       Марек приблизился, зачарованный невозможной, волшебной красотой.       Источник светился, и его особенной колдовской силой нельзя было не проникнуться. Марек вдруг понял, что испив этой воды он пойдет по лесу, как по широкому безопасному тракту — и тот выведет его обратно к людям. И все будет хорошо. У него — все будет хорошо. Он даже кошмарами не будет мучиться, исцелится от ран в памяти и душе.       Вот только в деревню свою он не вернется. Это будет совсем иная жизнь — наверняка долгая и счастливая. Сейчас, вблизи древней магии, бьющейся в живой кипучей воде у его босых ступней, он словно видел свое будущее яснее ясного — без боли, без страха. Рядом с теми, кто его сумеет полюбить. Его, «белую ворону», изгоя. «Избранного» на заклание. Он невольно наклонился, зачерпнул воды полной горстью, поднес, завороженный, ко рту. Один глоток… и все сбудется.       В этом году Хозяин Леса не досчитается, Недобрые Боги его подери, одной своей жертвы. Хватит ему и трех невинно загубленных душ. Ведь хватит же?.. Или…       Марек бессильно разжал пальцы. Вода стекла наземь, разбившись у его ног сотней серебристых капель. Он не мог. Просто не мог так поступить. Уйти в новую счастливую жизнь, оставив за спиной маму Мирчу и Анежку — в умирающей от голода, непогоды и неурожая деревеньке, на краю стылой, едва еще способной родить земли. А вдруг то, что Хозяин не добрал себе крови, окончательно сгубит его, Марека, дом? Раньше, говорят, жертвы хватало на все пять лет — сытых, тучных счастливых солнечных пять лет. Сейчас — едва ли на три, ну край — четыре сносных года. А что, если без него, без его жизни, мало-мальски удачных лет станет еще меньше? Или не будет вообще?       Марек очень любил свою семью. Он с трудом сдержал слезы, медленно попятился. Остановился на самой границе светлого круга, оберегавшего волшебный ключ, выдохнул. И, сжав кулаки до боли, сделал еще шаг назад — во тьму.       Воздух наполнился звуками леса — пугающими, смертельно опасными. Он ощущал дыхание зверя за спиной — оголенным нервами, удесятерившимся чутьем, всей спиной, каждой клеточкой нагой кожи. Обернуться, чтобы встретить смерть лицом к лицу, у него не хватило духа. Марек без сил рухнул на колени, опустил голову.       — Я твой, Хозяин Леса. Забирай. Я сдаюсь тебе. Я отдаюсь…