Катя пыталась одолеть октябрь

Арбузы были самой вкусной вещью во всем Тедасе. Малика объедалась ими каждый день, а потом валялась в тени веранды, раскинув руки в стороны. Ради этого стоило пережить все то дерьмо, что она пережила. Малика почти уснула под размеренный шум волн, но вскоре услышала шлепанье босых ног по деревянному настилу и разлепила сонные глаза, чтобы увидеть улыбающееся лицо Кусланд. — Отдыхаешь? — засмеялась она, опуская на пол корзинку с рынка, из которой выглядывали сыр и вино. — Ага, — лениво выдавила из себя Малика и перевернулась на бок, чтобы рассмотреть содержимое корзинки. Кусланд села рядом, подтянув ноги к груди. Они обе обгорели под жарким антиванским солнцем, но, в отличие от Малики, Элиссе совсем не хотелось сидеть целыми днями в их маленьком домике на побережье. — Все в порядке? — спросила она, наблюдая за тем, как Кадаш упала обратно на спину, рассеянно уставившись на навес из белой ткани. — Я объелась. Элисса вновь засмеялась. — А я думала, мы сегодня пойдем на фестиваль. — Да ну его, — протянула Малика. — Давай дома посидим. — Как скажешь. Кадаш перевела взгляд на красные от солнечных ожогов плечи Элиссы и вздохнула. — Побудь денек дома, — уже мягче сказала она. — Я помажу тебя бальзамом. — Ладно, — тихо ответила Кусланд, потерев взмокшую шею. Она так и не обернулась к Малике, глядя куда-то в сторону моря. — Плохая была идея приехать в Антиву? — Вовсе нет, — спокойно ответила Кадаш. — Здесь очень хорошо. Даже не верится, насколько. — Я хотела, чтобы тебе стало лучше. Но никогда не знала, что именно должна сделать для этого. — Ты всегда делала достаточно. Кусланд ничего не ответила, лишь вздохнула тяжело. — Элли, — у Малики в горле застрял комок. — Ложись сюда, а то я не поднимусь с половиной арбуза в пузе. — Хорошо, — неубедительно усмехнулась Кусланд и переставила корзинку с едой в сторону, чтобы лечь на освободившееся место. Малика взяла Элиссу за руку: теплых пальцев коснулся металл нового протеза, совсем недавно присланного из Кэл Шарока. Искусственные пальцы двигались почти как живые, направляемые магией рун. — Что тебя тревожит? — спросила Кадаш. Кусланд не повернула к ней головы, когда ответила: — Думаю, что скоро уезжать. — Мы можем задержаться подольше. — А потом? Голос Элиссы был грустным и тихим, а Малика никогда не знала, чем облегчить чужую боль. — Все столицы мира ждут нашего приезда. Будем в пути, сколько захотим, а когда устанем — осядем где-нибудь на берегу залива Риалто и заведем одного на двоих мабари. Кусланд засмеялась, услышав собственные слова, сказанные давным-давно, когда они были едва знакомы. Ее смех быстро потонул во всхлипе, когда она закрыла лицо ладонью и сказала: — Я хочу питомник. — Ну нет, это только после питомника наголоп, — поддразнила ее Кадаш и ткнула пальцем в бок. Элисса вновь засмеялась и, убрав руку от лица, повернула голову к Малике. Ее глаза были покрасневшими, но счастливыми, когда она сказала: — Можно я тебя поцелую? Малика стушевалась, не ожидая такого вопроса, и выдала первое, что пришло ей в голову: — У меня губы липкие. — Ничего, — прошептала Кусланд, широко улыбаясь, и, обхватив щеку Малики ладонью, придвинулась ближе, чтобы оставить на ее губах поцелуй. Он продолжался совсем недолго и был невиннее многих поцелуев, что были у Малики прежде, но тем и был ценен. Она не помнила, когда ее целовали в последний раз — это было много лет назад, еще до Инквизиции, до всего, из чего состояла ее нынешняя жизнь. Возможно, она пару раз и целовала Хардинг в пылу попойки и определенно помнила под своими губами бородатые щеки Тома, но любимой женщины Малика касалась впервые за долгое время. Очень долгое. — И правда сладкие, — улыбнулась Кусланд, пальцами очерчивая брови Малики. Губы Элиссы были чуть солеными от слез, но Кадаш ничего не сказала. Ей, разморенной северной жарой и теплом чужих ладоней, лишь хотелось лежать на этой маленькой верандочке целую вечность. Все столицы мира замерли в ожидании их приезда, а антиванское лето все длилось и длилось, и не желало заканчиваться. Ради этого стоило пережить все, что они пережили.