Медленно крошу тебя любовью

Различие, как часто случается, было не чем иным, как мутировавшим сходством. Виктор Пелевин.

Дым опаляет лёгкие. Въедается в стенки глотки удушливым жаром. Спирает дыхание. Жжёт наждаком по нервам. Давит плитой могильной на слабое тело. Перекрывает удавкой колючей, так хитро опутанной по ровной борозде нежной шеи. Гермиона закашливается уже через полсекунды короткой затяжки. Заходится хриплой, скрежущей истерикой. Пытается выхаркать из себя едкий дым вместе с его противной горечью, скопившейся на самом корне языка тяжёлым ядовитым осадком. Со второй попытки – не легче. Горло сжимает, будто вокруг него сомкнулись чьи-то сильные твёрдые пальцы. Кашель, при всём желании, не удерживается за вынужденным замком закрытого рта. Ощущение, словно развели страшный костёр прямо посреди грудины. Первый раз – в чём бы он ни был – всегда самый болезненный. Голова безжалостно идёт кругом, так что, если бы девушка уже не сидела, то точно позорно свалилась бы с ног. Перед глазами всё плывёт в белёсом пологе забвения. И мысли путаются, будто клубки разноцветной шерсти сплетаются в одно аляпистое кляксообразное нечто. В желудке подташнивает. То ли от количества насильно влитой в него водки, то ли от застрявшего в носу запаха гари. И Гермиона неловко стонет, утыкаясь горячим лбом в поджатые к худосочному тельцу свои острые коленки. Заторможено обводит языком верхние зубы, шумно сглатывает. Почему-то пытается вспомнить, где она и что вокруг неё вообще происходит. Короткое платьице задралось выше приличного, и она голой задницей, в одних тонких кружевных трусиках, сидит на совершенно ледяном дощатом полу, спиной опираясь на достаточно прекрасную застеленную мягким покрывалом кровать. Перед ней полупустая бутылка виски. И до смешного раздосадованная Ирма, упёрто сражающаяся со своей старенькой зажигалкой за хотя бы мимолётную искорку огня. Зажигалка щёлкает – сигарета зажжена. Обёрнутый белой бумагой табак медленно прогорает, пуская сизый дым по воздуху. И светленькая девушка с довольной ухмылкой откидывается спиной назад, подпирая собой голую стену детской комнаты Гермионы. Точно! Они в её доме. В доме её родителей. Ну, которых у неё, кажется, всё-таки больше нет. Их забрала война. Разделили обстоятельства. И её пагубное вмешательство из-за дикого страха перед сумасшедшими последователями больного ублюдка, самоуправно решившего навести в мире свой порядок. — Ты бы смогла ненавидеть человека из-за его происхождения? — Нескромный вопрос срывается с губ раньше, чем она успевает его обдумать. Гермиона устремляет равнодушный взгляд в пустоту, размышляя над тем, почему всё же решилась задать его. Кажется, она просто мучилась им слишком долго. И он вышел наружу именно в тот момент, когда она менее всего способна осознавать хоть в какой бы то ни было мере свои действия. — “Происхождения”? — невнятно повторяет за ней Ирма, пуская изо рта ровные струйки дыма, в своём весьма плачевном состоянии едва поспевая за то и дело переворачивающимся с ног на голову миром, не то, что за скоропостижными мыслительными тяжбами подруги. — Бедный или богатый? — уточняет, всё-таки желая разобраться в озвученной проблеме. — Сириец или африканец? Католик или атеист? — Открыто смеётся, куда увереннее, чем сама шатенка, затягиваясь своей сигаретой. — Хотя последнее, конечно, мало сюда относится… — хмурится, и сама понимая, что высокий процент содержания в её маленьком теле убойного алкоголя до сих пор не отпускает из своих пленительных сетей. Тишина пустого жилища умиротворяет, а прелестная темнота дарит неожиданный долгожданный покой. Только сердце Гермионы всё равно болезненно стонет, памятуя о том, сколько красивого и светлого раньше было в этом чудесном месте, отчем доме. В её жизни тоже. А теперь же у неё в душе одна всепоглощающая темень да вязкая стужа. И только в лёгких – ужасное пожарище. Дым и пепел, оседающие на диафрагме степенно вдавливающим в загнившую, болотистую могилу непосильным грузом. — Нет, — приглушённо лепечет в ответ ведьма, сухими, потрескавшимися губами обхватывая бумажный фильтр. — Я говорю про кровь. Не закашляться, словно припадочной, удаётся более-менее сносно только с пятого раза. Стоит ли за это похвалить себя? — Ты бы возненавидела человека, будь у него грязная кровь? В груди тяжело. Ноет. Ревёт. Мечет. Не только метафорически… Но эта возбуждающая физическая боль даёт такую хлёсткую пощёчину, отрезвляет таким драйвом нервы, что думать о том, как оно было раньше – попросту больше не приходится. — “Грязная кровь”? — прикладываясь к тонкому горлышку коллекционной бутылки с виски, которую они умыкнули прямо из-под носа её новоявленных родственничков, переспрашивает, совершенно ничего не понимая Болтт. — Что это? Гермиона делает успокоительный шумный вдох. Не то пытаясь расправиться с пагубной дрожью во всём теле, не то стараясь заглушить чёртову резь крошащихся в стылый песок лёгких. — Не знаю, — тянет она равнодушно свой самый честный ответ. По правде говоря, за все годы своей проклятой жизни в Волшебном Мире она так и не поняла, этой чудной загадки человечества. — Просто… другой? — Другой? — подхватывает блондинка, коротким движением отправляя к ней уже почти пустую бутылку. — Инопланетной, что ли? Сожжённое сигаретным дымом горло распирает от смеха. В пьяных нестройных мыслях разноцветным калейдоскопом мелькают все виды реализованных на кино-экране инопланетных чудовищ, и пара идей о том, что для долбанных чистокровных волшебников не обладающие магией люди – такие же пришлые чужеземцы, как и для магглов – космические твари, вызывает такой дикий восторг, что через пять минут беспрестанного, неудержимого хохота на её щеках появляются первые солёные дорожки. — А если и инопланетная… — отсмеивается она, слабым постукиванием сбрасывая истлевший огарок прямо на пол. Ещё чуть тёплый мутный пепел разлетается, вихрами прокручиваясь в воздухе, рядом с её оголённым бедром. — … ты бы смогла ненавидеть человека? Дым вылетает изо рта витыми струйками. Или плотным облаком, в ласке приставучей оседая на её задумчивом лице. Путается змейками шаловливыми в волосах. Не спешит растворяться в морозной пустоте комнаты. Желает забраться девчонке под кожу, въесться в ослабленные живые клетки, отравить каждую незащищённую молекулу. Глаза слезятся от едкой рези. — Не знаю, — цыкает подруга, поводя неуютно плечами. — Мало ли за что кого-либо можно ненавидеть. — Значит и за кровь можно? Нёбо горчит. И собственные слюни на вкус, словно застарелая рвота. — Почему нет? — удивляется Ирма. Дым, который она выпускает одними губами выглядит куда эстетичнее, чем то безобразное марево, которому позволяет ускользать от себя сама Грейнджер. От этого почему-то грустно. В этом мире снова есть что-то, что ей неподвластно. — Эльфы ведь ненавидят людей, — выдаёт вдруг блондинка, и Гермиона даже сбивается с толку. — Что? — Ну, эльфы, — раздражённо повторяет, словно само собой разумеющееся, закатывая глаза на столь вопиющую несообразительную необразованность. — У Толкиена. — Как если бы это всё объясняло. — Ненавидят людей, считают себя высшей расой, хотя забывают, что у всех один создатель. Что ж, не признать нельзя, это и вправду похоже на её ситуацию. — Тогда почему ненавидят? — не может не задаться вопросом. — Потому что живым существам свойственно чувствовать. Ненависть – тоже чувство, — без особого энтузиазма цедит Ирма. И делится запоздалой житейской мыслью: — Одно из самых сильных. Голова всё ещё кружится. Перед глазами стоят слишком яркие картинки прошлого: вечерние посиделки с родителями, праздничные ужины в кругу друзей, столь тёплое и прекрасное чувство полного счастья, от которого сейчас остались одни жалкие, болезненные воспоминания. Родители далеко, не ведают о существовании своего единственного ребёнка. Большинство друзей – остались под грунтами земли, так вероломно погибнув за свою правду. А места, которые они занимали в светлой девичьей душе, не перестают кровоточить, не заживают, не рубцуются даже. И внутри у неё – морозная стыдь, из-за которой тонкие руки остаются вечно ледяными. — Но если ненависть приводит к Смерти, — задумчиво тянет Гермиона, наблюдая, как в едва обтянутых бледной нездоровой кожей пальцах тлеет сигарета. — И она забирает тех, кто того не заслуживал. Не заслужил уходить так рано… Ей вдруг хочется почистить зубы. Пастой с мятой, желательно. Чтобы острота листьев освежающего растения перебила эту разъедающую горечь сигарет. И прополоскать рот святой водой. Или, может, стеклоочистителем. Ну, так чтоб раз и навсегда. Или съесть целую пачку леденцов. Но Гермиона продолжает сидеть на холодном полу и потягивает безразлично остатки украденного виски. У неё не осталось сил ни строить из себя всесильную героиню, ни бороться с мелкими плохими привычками, которым, оказывается, так приятно поддаться. В груди решето, будто попала под прямой выстрел картечи. И в каждой дыре болезненно вьётся змеевидная струйка гадкого дыма. — Мало, кто заслуживает. Плохое случается с людьми, это нормально, — пожимает плечами Болтт, с тоской думая об ушедшем раньше времени отце и слишком скоро и нагло выскочившей снова замуж матери. — Важно лишь то, какой урок ты вынесешь из этого для себя. Блондинке пришлось смириться. И с грёбаным дохрена учтивым отчимом и с нежеланными братом и сестрицей. Впрочем, близнецы не так уж и плохи. Просто, может, если бы не факт их теперешнего родства терпеть их было бы проще и без постоянного алкогольного опьянения. С каждым вдохом, даже без очередной пагубной затяжки, взиваясь пригоршней прогоревшего пепла до самой трахеи и осаждаясь постепенно в лёгких, заполняя тягучим заслоном, калёной ртутью, что выжигает кровавые раны изнутри, до отказа, становится всё тяжелее. — Урок? — переспрашивает Гермиона, наконец, и вправду заинтересовавшись. — Что ты чувствуешь? Зная, что одна из многих осталась жива. Зная, что собственными руками лишила свой единственный настоящий дом тепла и любви. Зная, что не заслужила ничего из того, что имеешь в своей власти. — Я ненавижу себя. Пальцы пахнут дымом. — Почему? Во рту – стойкий вкус пепла. — Потому что у меня грязная кровь. А костёр от него – он в каждой из миллиона альвеол горит неудержимым Адским пламенем. — Тогда у них всё получилось. — Ни черта у них не получилось! — выдыхает с жутким остервенением, шипя раненным зверем. С треском откупоривает прозрачную баночку, на дне которой цветастым калейдоскопом в такт бессвязным потряхиваниям почти до самого верха пружинисто мельтешат маленькие таблеточки. «Учитывая факт моего нахождения здесь, тебе стоит пересмотреть свои утверждения», — с заливистым весельем наблюдая за отрывистыми метаниями волшебницы, по-хозяйски опираясь поясницей на мраморный умывальник, рапортует надменно Хорхе. Гермиона смеряет его полными запредельного гнева глазами, безмолвно заставляя заткнуться. Только не действуют её устрашающие взгляды на собственное разыгравшееся воображение. Галлюцинация всё задорнее ухмыляется едко-гадливо да взмахивает беспечно рукой, великодушно давая разрешение продолжать. Ведьма уверенно спускает проклятые наркотики в унитаз. Выбрасывает несчастную банку в рядом стоящую мусорку. Под всё тем же пристальным взглядом бестелесного брюнета резкими шагами подходит к раковине, где была оставлена коробка с запечатанной краской для волос, непризнательную компанию которой составлял небольшой пакетик с рассыпчатым белым порошком. Старые друзья побеспокоились о подарках ей на День Рождения. Заставили Леди Аристу передать от себя небольшое напоминание, спрятав и краску, и дурь в шкатулке, специально так искусно подделанной под книгу. «Узнаю старого доброго Лео», — смеётся открыто тем временем Хорхе, всё не сводя взгляда с того, как сирена озлобленно вытряхивает содержимое прозрачного пакетика вслед за уже почти растворившимися таблетками. — «Его креативность не знает границ, не будь он конченым торчком, уже давно был бы на пути какого-нибудь помпезного великого открытия». Гермиона неприязненно хмыкает, выслушивая эти странные бесполезные признания. Лео и вправду был жутко умён. Закончил свою чёртову специализированную школу с отличием, имел больше других абитуриентов шанс получить бесплатное место в невероятно продвинутом, дорогом университете. А потом его родители развелись, посчитав, что сын уже достаточно взрослый, чтобы принять их разрыв. И всё пошло по накатанной. Чем-то он всё-таки до боли напоминал ведьме её саму. — Прекратите так смотреть, — только и давит из себя она, наконец, спуская в туалете воду. Внимательно следит за тем, как смываются долбанные наркотики в водосток, и мечтает лишь о том, чтобы и вся непонятная хрень, что творится в её жизни, ушла из неё также легко и быстро. Живоглот, расположившись на том же знаменитом умывальнике и то и дело размахивая своим облезлым хвостом, словно веером, пронзительно мяукает, выражая почтительную степень своего признания за то, что любимая хозяйка, в конце концов, избавилась от этой отвратительной отравы. Сколько раз за последние недели пытался он спрятать или уничтожить эти странные штучки, от которых маленькая девочка так чётко теряла голову. — А ты, — наконец, за все несчастные часы этого убогого утра смотрит прямо на свою многострадальную галлюцинацию девушка, для убедительности совсем не этично протыкая тонким указательным пальчиком воздух, в месте, где у молодого человека должна была быть грудная клетка, и шипит презрительно: — Проваливай отсюда. Я завязала со всей этой дрянью. Призрак улыбается ей радушно, лихо посмеиваясь сквозь белоснежные ровные зубы. «Я бы и рад, детка». — Передёргивает плечами, стреляя в неё каким-то долгим предупредительным взглядом. — «Только ты не там ищешь». Гермиона отшатывается от него, даже не пытаясь скрыть взбурлившего раздражения в голосе. — Тебя нет, — цедит равнодушно, хотя у самой в душе такой всепоглощающий раздрай от этих громких злых слов, что сейчас же вскрыть себе вены палочкой – кажется истиной в последней инстанции. «Благодаря тебе», — усмехается парень всё также гадливо. Грейнджер куксится, смаргивая с длинных ресниц кислые слёзы. Смотрит на своё отражение в зеркале над раковиной, где видно лишь её, униженную и запуганную, да Живоглота, самозабвенно вылизывающего свои толстые бока. — Тебя нет.

* * *

К сожалению, в эту самую минуту, Драко не может со стопроцентной непоколебимой уверенностью заявить, что не провоцирует это всё специально. Он мечтает иметь в запасе ещё как минимум тысячу и одну возможность оправдать своё до истерической трясучки невнятное поведение. Встал не с той ноги; Венера вошла в силовое поле Марса, и их разрушительная отдача разъебала его в щепки; Двойка Чаш легла поверх Влюблённых – нужны ли здесь комментарии? Он мастак придумывать самые изощрённые оправдания. Именно поэтому Драко показательно кривит лицо в ещё более болезненной мине, чтобы вседознающая Пэнси не смогла увидеть там никаких лишних черт. Но себя ему, увы, не обмануть. И когда горящее в подступающей лихорадке туловище слегка расслабляется в секундном мареве успокаивающего холода чужого тела от неслабого толчка в плечо, он едва удерживается от облегчённого вздоха. — Прощу прощения, — давит в свою очередь снисходительно-благородно Грейнджер, почему-то тоже застыв прямо перед ним недвижимым изваянием. Оторопело зарывается чуть подрагивающей рукой в неопрятный вихрь своей неукротимой шевелюры, сбрасывая со лба эту странную выкрашенную в кроваво-красный прядь; усиленно моргает склеившимися ресницами, пытаясь осушить их от лишней влаги. Глаза печальные, красные. Полные болезненных слёз. Нос чуть розоватый, опухший. И из него то и дело бегут тонкие ручейки водянистых сопелек, которые девчонка всё промакивает платком. Щёки бледные, как у мертвячки. И даже на расстоянии кажется, что от них исходит почти трупный холод. Она натянуто вздыхает, горько осматривая печальное “побоище” их, как ей кажется, непредвиденной встречи. И опускается на корточки, чтобы собрать все разлетевшиеся по весьма приличному периметру вещи обратно в свой портфель. Драко неприязненно хмыкает, крепче положенного цепляясь за лямку своей уцелевшей сумки, когда чёткость картинки слегка неизбежно едет перед его взором. Грейнджер тянет руку к упавшему белоснежному перу изящно слевитировавшему недалеко от мужских, идеально блестящих, дорогих ботинок, но её пальцы смыкаются на пустоте аккурат возле основания пишущего предмета. Девушка неловко прокашливается, встряхивая головой. Малфой непозволительно долго рассуждает над новым способом её увлекательного унижения. Его мозг работает в неэффективно замедленном режиме, пока под кожей всё сильнее горит кровь, мешая сосредоточиться на чём-то одном. Что ж, он хотя бы успевает заметить бесстыдно вылупившихся на них студентов, что несмело разбредаются на свои уроки, да нового профессора Защиты от Тёмных Искусств, который, как бы между прочим, замедлился по пути в свой кабинет, куда держали путь и они сами. — Если ты больна, Грейнджер, следовало обратиться в Больничное Крыло, — всё же начинает Драко, с очевидной злостью смекая, как от их короткой стычки и, с его подачи, насильно продолжающегося "пересечения" его немного, но отпускает. — Или остаться в общежитии. Нечего заражать здоровых людей своими микробами. Надменно стряхивает невидимые пылинки с чисто-отутюженного рукава того самого плеча, которое не так давно на короткую секунду контактировало с самой девушкой. Будто это правда способно спасти его от её заразы. — А ты так жутко боишься моих микробов, или всё же грязи в моей крови? — по-хамски цокает языком волшебница, вдруг ощущая всеохватывающий прилив раздражения. Мало ей ехидных галлюцинаций, так свободно и стойко дефилирующих по отравленным нейронам её мозга, что скоро тот превратится в иссохшуюся трясину. Так здесь ещё и эта гнойная заноза её жизни выискалась, словно по заказу. — Но ты не беспокойся, она не передастся тебе, — заявляет она, с удовольствием выплёскивая в этом престранном разговоре всю скопившуюся за утро в ней желчь, останавливая внимательный взгляд на проглядывающей из под опрятной рубашки точке сумасшедшего пульса. — Не таким образом. Гермиона облизывает пересохшие губы. Драко угрюмо следит за плавным и юрким движением её языка. И сознание его всё расточительнее едет по наклонной. Провести самым кончиком носа по ложбинке между сочных грудей, вдыхая аромат сладкого вереска, так искусно-тонко и изумляюще волшебно перемежающийся с кислинкой зелёного яблока. — А ты знаешь способ? Зализать тонкую кожицу под самой грудью. — А ты бы хотел попробовать? И впиться в это чувствительное местечко клыками, жадно глотая обильно стекающую по подбородку пряную кровь. Это вообще они? Салазар, что происходит? Почему он, пребывая в каком-то очевидном неадекватном состоянии, просто так разговаривает с этой несносной девицей? Почему эта противная грязнокровка, наивно мнящая себя центром Мироздания, ему отвечает? Так не должно быть. Не с ним. Не с ней. Не о них. Не сейчас. Не сегодня. Никогда! —Я ещё не страдаю маразмом, — грубым, охрипшим голосом. — И помню, кто из нас есть кто. Какой жирный намёк. Но Гермиона чувствует, что сегодня у неё нет сил хлестать словами напропалую также дёшево и гадко, как это делает парень. — Не сегодня, Малфой, — кривя лицо в кислой мине, устало цедит она, делая уверенный шаг в сторону от него и их неожиданного места встречи. — Просто не сегодня. — Качает головой, замечая слишком напряжённый взгляд Паркинсон, которая верным стражем прикрывала тыл друга. — Правда думаешь, что мне нужно твоё разрешение? — Ударяется едко ей в спину. Ведьма останавливается, преувеличенно подчёркнуто возводит глаза к потолку. На ней, что, какое-то проклятье? Или мёдом специально для него она намазана? Почему этот гадкий мальчишка не способен оставить её ни на секунду? — Я понимаю, Малфой, моя нескромная персона всегда приковывала к себе твоё королевское внимание: меня трудно не заметить, — усмехается так знакомо привередливо самым уголком губ. — Но хотя бы сегодня, — просит, делая над собой гигантское усилие. — Оторвись от своего дьявольского плана, и позволь нам отдохнуть друг от друга. Слизеринец хмурится. — Какого ещё плана, Грейнджер? — По которому ты с таким усердием превращаешь жизни людей в дерьмо, — бьёт словами, больше не жалея своего умопомрачительного словарного запаса. — Не только мою, кстати говоря, — смеётся, будто над какой-то несуразно-забавной шуткой. И пронзительно смотрит на Паркинсон, даже сквозь весь её собранный, бравадный вид, наблюдая, что речами своими жестокими давит, словно на застарелую гнойную болячку. — Кажется, ты и близких своих готов уничтожить ради потехи. — Беспечно взмахивает рукой, потому что… … блять, ей действительно так смешно! — Ты находишь какое-то душевное равновесие в поливании грязью людей почти совсем тебе не знакомых? Малфой остаётся бесстрастным. Будто его и не задели смертельные выстрелы её откровенной обиды. Будто на него и не нахлынуло сейчас Адским пламенем цунами её отравляющей злости. Будто это не он, совершенно неосознанно, забирает её гниющее, ядовитое отчаяние. Только кривит уголок губ в ехидной насмешке, словно его тоже веселит весь тот абсурд, которому позволяет чертовка выливаться из своего рта. До абсурдного поганая правда. — Грейнджер, — с нотками насильно обезоруживающей ласки тянет Драко, исследуя болезненную фигурку перед собой снисходительным, понимающим взглядом. Словно искренне желает уладить конфликт. Словно хочет успокоить нежданно разбушевавшуюся строптивицу. Словно ему вообще есть до неё дело. — Мы учимся вместе уже восемь лет. Живём под одной крышей, ужинаем в одном зале, спим разве что только в разных кроватях… Нахалу хватает смелости ей красноречиво подмигнуть. — Я вижу тебя чаще, чем собственную мать, — безостановочно льётся его паскудный сарказм. — Ты мне уже как родная… Девушка фыркает безынтересно. — Не то, чтобы мне очень сильно хотелось иметь с подобным тебе хоть какое-то родство. — Точно, я совсем забыл, что твоё место – в предводителях восстания домовиков. — Он поднимает ладони вверх, охотно и совсем уж откровенно-игриво признавая свою оплошность. А после прибавляет, кривя лицо в гримасе нескромного отвращения: — Ты находишь в этом свою страсть: спасать и защищать убогих? Гермиона почти задыхается от его непреувеличенной вызывающей дерзости. Закусывает губу оскорблённо, точно задетая злыми словами. Сжимает кулаки до впивающихся в ладони ногтей, оставляя на излишне сухой коже едва краснеющие ранки-полумесяцы. Откуда этому паршивому педанту хоть что-то знать о ней? Почему неустанно он с каждым разом находит всё больше причин, дабы вогнать её в грязь, смешать с мусором? Какое право имеет он, с его блядской идеальной жизнью, даже секунду размышлять о тех, кто не выбирал своего происхождения и день ото дня вынужден бороться и с собой, и с Миром за собственную душу? Да где бы без неё этот самоуверенный, трусливый хорёк сейчас был?! — А ты, значит, теперь относишь себя к убогим? — И расплывается в издевающейся улыбке. Малфой с несколько секунд вдумывается в сказанные слова, будто только сейчас находя их истинный смысл. Растягивает губы в кислой ухмылке и давит из себя сардонический смешок. Чёрт. Он правда попался. Но сдаваться сейчас... Нет, он не сдаётся. — Я не просил тебя о спасении. И никогда не попрошу. — Ты не умеешь просить, — констатирует Гермиона беззлобно, морща в неприязни хлёсткой свой маленький носик. — И не способен на хоть какую бы то ни было благодарность… Я в подачках и не нуждаюсь, — тянет задумчиво. — Но… отпустить меня ты способен? На тело, словно разом навалила вся та никчёмная болезненная усталость. Голова загудела ещё большим шумом. А в висках задребезжал собственный панический, сумасходящий пульс. — Только если со своей смертью. Девчонка качает головой снисходительно. — Тогда надеюсь, тебе недолго осталось.

* * *

— Кто напомнит мне тему прошлого урока? — громогласно вопрошает у аудитории новый профессор Защиты от Тёмных Искусств, самозабвенно разшагивая между небольшими рядами исключительного в своей природе восьмого курса школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, где, впервые за всё время существования самого учебного заведения, были собраны представители всех факультетов. Впрочем, на то повлияла скорее их скромная численность. — “Магические существа и способы защиты от них”, — без особого энтузиазма цедит пуффендуец, Эрни Макмиллан, где-то с середины класса. — Верно, — покачивая согласно головой на обыкновенную утреннюю неотзывчивость учеников, отвечает учитель. Руперт Вардемус – высокий, среднего телосложения мужчина пятидесяти лет, с неотвратимо седеющими, редеющими тонкими волосами и голубыми глазами. Всегда в идеально сидящих, отутюженных костюмах-тройках, поверх накрахмаленных белых рубашек которых с превеликим удовольствием на всю округу заявляли о себе довольно эксцентричные галстуки-бабочки, которых у него, кажется, собралась целая коллекция. — Кто вспомнит, на какие основные две группы мы разделили всех магических существ? — Разумных и неразумных. — Откуда-то с конца кабинета. — Именно так! — прищёлкивая пальцами, соглашается мужчина, пока в такт ответам учеников волшебный мелок вырисовывает на доске выстраиваемую целым классом схему. — Неразумные магические существа – те, кто в большинстве своём принадлежит миру фауны: животные, птицы, насекомые. В своей жизни они руководствуются лишь заложенными в них природой инстинктами и способны обходиться без участия в своём развитии людей. Впрочем, вы все прекрасно знаете, что некоторые виды диким ареалам обитания предпочитают человеческое общество. Но. — Возвращается на свой постамент профессор. — О неразумных магических существах мы говорили на прошлом занятии, сегодняшняя наша тема – “Разумные магические существа”. — Указывает лакированной деревянной указкой на название темы. — Кто обозначит мне, чем отличаются они от неразумных магических существ? — Тем, что у них есть разум, — совершенно очевидное заключение выдаёт всё тот же Эрни, и ребята в классе друг за другом подхватывают стройный хор тихих смешков. — Верно, — с добродушной улыбкой на лице тоже посмеивается профессор, но мелок за его спиной, оставив колонку “Неразумных магических существ” самой маленькой и абсолютно пустой (так как на прошлом уроке она была заполнена), уже расчерчивает сегодняшнюю тему на три составляющих. — Но этого мало. — Разводит руками. — Кто добавит больше? Мисс Грейнджер, — не дожидаясь новых бесполезных предположений, назначает отвечающего он. Гермиона ещё с тридцать секунд пустым взглядом сверлит разрисованную белыми линиями доску перед собой, когда обеспокоенно-недоумённый Рон пихает её в бок, призывая вернуться в реальность. Девушка, подавившись воздухом в ответ на проявленную, пусть и слабую, агрессию, встряхивает заторможено головой, стараясь как можно скорее вернуться к вопросу, который был озвучен уже минуту назад. — На какие три группы делятся Разумные магические существа, мисс Грейнджер? — снисходительно повторяет Вардемус, обводя ученицу заинтересованным взглядом. Гермиона мнётся ещё пару секунд, пытаясь хотя бы слюной смочить пересохшее горло, прежде чем, наконец, дать пояснение: — Разумные магические существа делятся на три группы: звероподобные, человекоподобные и потусторонние. — Прошу Вас дать характеристику каждой группе. Девушка натянуто прокашливается. — Звероподобные и человекоподобные магические существа совмещают в себе начала как животного, так и человеческого происхождения, но, только если звероподобные магические существа – физически являются полностью или частично животными с присущим человеческому интеллектом, то человекоподобные – это те, которые внешне неотличимы от людей, с сохранившимися в их развитии животными инстинктами, — как можно старательнее пытаясь звучать громко и уверенно, отфильтровывая и мысленно взвешивая каждое своё слово, чеканит Гермиона. — “Потусторонние магические существа” – сборное название для всех видов призраков и остальной нечисти, сохранивших в себе повадки, подобные живым существам, но не являющимися таковыми. — Благодарю, мисс, всё верно, — со сладкой улыбкой оглашает учитель, вновь пускаясь в размеренный променад между школьными партами, пока мелок на доске заканчивал записывать ответ Гермионы. — “Разумные магические существа” включают в себя три, довольно опасные, ранее оговорённые группы. Каждой группе присущи и человеческие, и животные черты. И если на прошлых курсах обучения особенно серьёзно вы подходили к изучению последней – третьей – группы, потому что по определению “Защита от Тёмных Искусств” предполагает борьбу именно с объектами наследия Тёмной Магии, то, рассматривая печальный опыт нашего поразительного, во многом разочаровывающего прошлого года… Большинство восьмикурсников не смогли сдержать в себе ни предостерегающих, испуганных вздохов, ни пагубной дрожжи. Профессор Вардемус, несмотря на весь свой ласковый, добродушный вид, был на удивление толстокожим суровым мужчиной, который, невпопад остальному учительскому составу, которые, словно жертвенные ягнята, хранили покойное молчание, с открытой и презренной лёгкостью заговаривал с учениками об ужасах и жестокости прошедшей Войны. Казалось, его совсем не трогал пережитый совсем ещё детьми опыт насилия и смерти. И он не щадил никого из своих студентов, с широкой помпезностью разъезжая по болезненным темам, как на американских горках. — … сегодня мы вынуждены затронуть довольно специфическую для нас тему, которая более широко освещается уже, конечно, в высших учебных заведениях при специализированной подготовке к вашей будущей профессии, но, учитывая столкновение многих из нас лицом к лицу с агрессивно настроенными магическими существами в совсем недавнем прошлом, мы должны обучиться также уметь защитить себя от них, — холодно подытоживает мужчина. Его руки смыкаются подушечками пальцев на волшебной палочке, прижимая ту к собственной груди, пока он, серьёзно задумавшись, застывает перед первыми партами, напротив Невилла и пуффендуйки – Ханны Аббот. — Кто скажет, какая из двух групп: “Звероподобных” или “Человекоподобных” – опаснее? Студенты, всё ещё глубоко поражённые смелостью и бесчувственностью профессора, с такой этичной непосредственностью давящего им на больную мозоль, хранят молчание. — Ну же?.. — допытывается мужчина, не теряя терпения. — Забини. Блейз хмыкает слегка раздражённо, смиренно ловя направленный на себя взгляд. Этот учебный год по самопровозглашённому праву внедряется в топ самых абсурдных вещей в его жизни. И, причём, лезет не куда-нибудь, а на самую верхнюю строчку. — Человекоподобные, — нехотя даёт ответ. — Потому что… — настаивает Вардемус. — Потому что внешне они неотличимы от людей, — повторяет он вышеизложенные слова умницы-Грейнджер. — Но их интеллект превосходит человеческий, а в совокупности с животными инстинктами, которые они не способны подавлять, — парень выпрямляется, ставя локти на стол и сцепляя руки в твёрдый замок, чувствуя себя до странного не в своей тарелке. — Это представляет собой весьма… ненадёжную смесь. Уж ему ли не знать? Его взгляд, несмотря на жгучее желание сместиться всего на парочку дюймов, чтобы понаблюдать за состоянием и поведением лучшего друга, только чертовским усилием воли – видит Мерлин – остаётся упрямо направлен вперёд себя, на доску, где волшебный мелок с три раза жирной линией красным цветом обводит данный им ответ в круг. — Всё почти так, молодой человек, — акцентируя внимание на каком-то явном упущении, соглашается профессор. — Но вы наивно упускаете из виду то, что не только интеллект магических существ преобладает над нами, простыми людьми. — Всезнающими старческими глазами окидывает он класс, разводя по сторонам руки, как бы указывая на них – простых людей. — Но и физическая составляющая магических существ заметно отличается от обычного человека. — Разве это зависит уже не от вида самого магического существа? — в искренней задумчивости тянет когтевранка-Падма, сидящая об руку со своей шебутной сестрицей. — Вампиры, например, невероятно быстры, а великаны – непомерно сильны. Руперт Вардемус на заданный вопрос лишь снисходительно по-доброму улыбается, слегка прищурившись, смотря на девушку. — Разве великаны относятся к “Человекоподобным” магическим существам? — в наигранном удивлении склоняя голову к плечу, уточняет он. — Внешне они, конечно, имеют очертания близкие к человеческим, но это всё ещё “Звероподобные” магические существа, мисс Патил, — тут же даёт пояснительную расписку. — И, нет, далеко не от вида магического существа зависят его способности. — Мужчина задумывается, понимая, что выразился не совсем корректно, потому прибавляет поспешно: — Физические, конечно. Магическую составляющую мы разберём с вами по ходу дела. Вардемус, наконец, отходит от своего излюбленного постамента возле первой парты, приближаясь плывучей походкой сразу в середину класса, останавливаясь, вероятно, совершенно недвусмысленно возле Лаванды, единственной в прошлом году серьёзно пострадавшей от “рук” одного из Пожирателей – Фенрира Сивого. И при этом выжившей. — А для начала, — взывает тем временем он. — Кто назовёт мне единственные четыре вида Человекоподобных магических существ? Браун озлобленно фыркает, поправляя на плечах свою тёплую шаль, ощущая никак не отступающую болезненную дрожь после очередного полнолуния. — Оборотни, — выплёвывает она презрительно. Большинство ребят только скромно прикрывают глаза или опускают их в пол, боясь обронить даже самый незначительный шепоток, который мог бы потревожить девушку. Она достаточно настрадалась. Никто из них не смел осквернять её жизнь ещё больше. Профессор в свою очередь ставит свободную руку вблизи от девичьей ладони, молча выражая свою поддержку и почтение за неоспоримые силу и храбрость гриффиндорки, которая, даже несмотря на своё теперешнее состояние, смело и упрямо заканчивала обучение в школе. — Верно, оборотни, — продолжает Руперт, с бессильными покачиваниями головой возвращаясь к цели урока: — Ещё. — Вампиры, — повторяет за сестрой Парвати. — Правильно. Что бы вы могли о них рассказать, мисс Патил? Гриффиндорка хмурится, воспроизводя в памяти все свои знания: — Они похожи на людей, но очень бледные, ещё быстры и сильны, — тянет точно задумчиво. — А также питаются кровью. Учитель хмыкает, кажется, будучи удовлетворённый ответом, но не может не добавить интригующего: — Впрочем, не только вампиры. — Питаются кровью. Осмысляет коварное дополнение Гермиона Грейнджер и давится так не вовремя проглоченной слюной. Её надсадный кашель разрывает уютную беседу урока на тысячу мелких кусочков, и девушка с сожалением думает о не нарочно привлечённом внимании, пока по её щекам из-за непрекращающейся истерики текут болезненные слёзы. Она прячется лицом в уже изрядно поношенном носовом платке, предпочитая не думать о том, что стала причиной – святые Мерлин и Моргана! – задержки урока, и, позволяя Рону заботливо похлопывать себя по спине. — Насколько мне известно, вы уже изучали как и оборотней, так и вампиров, — стараясь отвлечь класс от попавшей в неловкую ситуацию студентки, благородно привлекает к себе внимание Вардемус. — Потому мы остановимся с вами на разговоре о том, какие способы защиты от них вы знаете? — Убивающее Проклятье, — на полном серьёзе вдруг выдаёт когтевранец – Энтони Голдстейн – с передней парты. Весь класс во главе с неожиданно резко развернувшимся в ту сторону учителем во все глаза пялится на дерзнувшего говорить о таких жестоких вещах мальчишку. Энтони в свою очередь потирает откровенно-задумчиво руки, в конце концов, решаясь прибавить: — Да и вообще все Непростительные Заклинания. Руперт заметно хмурится, явно не впечатлённый простотой самого очевидного ответа. Пусть и самого запрещённого. — И вы так легко станете убийцей? — Если это спасёт мне жизнь. — Равнодушно пожимает плечами парень, за прошлый год, очевидно, сделав достаточно выводов. — Принимается, — что-то невесело про себя прикинув, также легко соглашается учитель. — Но что насчёт куда менее рискованной попытки защититься от этих магических существ? — Оборотни боятся серебра, — тянет со своей единоличной – на сегодняшний урок – парты Гарри, вспоминая все байки Маггловского мира о сверхъестественных существах. — А вампиры чеснока? — Последнее было скорее вопросом. — Про серебро верно, — подмечает профессор. — Про чеснок – это сказки, подобные тем, которые писал ваш бывший учитель – Златопуст Локонс. Волшебник натянуто вздыхает, а после хмыкает слегка презрительно, вспоминая своё не самое приятное знакомство с этим человеком. — Вампиры не боятся чеснока или святой воды, или зеркал, или распятия. — Он забавно хохочет. — Для них губителен лишь прямой солнечный свет, — выносит, словно вердикт. — Впрочем, немногие вампиры умеют избегать и его пагубного действия, имея при себе специальные амулеты – кольца или подвески, заговорённые магией. Вербена Лекарственная имеет ослабляющее действие на их сущность. И, конечно, магия, та, которая способна причинить достаточную боль, — озвучивает свои знания профессор под аккомпанементы равномерной работы волшебного мелка. — Оборотни, в свою очередь, опасаются Аконита, он не только входит в составы зелий, делающих их слабыми, но и сам по себе является довольно ядовитым растением, не убивая, но парализуя волчью сущность. Учитель размеренно продолжает своё праздное шествие среди ученических столов, ожидая, пока студенты запишут лекционный материал. — Ещё вейлы! — во весь голос объявляет знающим тоном Рон, гордо имеющий в невестках представительницу этого прекрасного вида, когда Вардемус просит назвать оставшиеся два вида. Драко застывает каменной статуей над своими пергаментами, которые он добросовестно заполнял выдаваемым материалом. Мысленно пытается успокоить всё растущее в грудной клетке беспокойство, напоминая себе, что, вообще-то, он уже давно ждал, когда речь пойдёт о конкретно этом виде магических существ. Впрочем, хоть на мгновение остановить зашедшееся предсмертной агонией сердце ему никак не удаётся. — Верно, Рональд! — С фейерверком взорвавшимся энтузиазмом, радостно всплёскивает руками профессор, ровной, почти летящей походкой, подплывая к первой парте, где разместились двое из всеизвестного Золотого Трио. — Вейлы – гордый, величественный, прекрасный вид магических существ. И горе тому мужчине, которого представительница этой волшебной расы попытается околдовать! — театрально-горестным тоном возвещает учитель, то и дело отчаянно жестикулируя, будто всё пытаясь хотя бы таким примитивным образом донести до ребят глубокую шокирующую истину. — Кто из вас скажет мне, каким же образом вейлы пленяют мужчин? — Разводит широко ладони, осматривая класс, будто с удивлением не замечая столпотворения поднятых рук. — Хорошо, может быть, тогда нам ответит… мистер… Малфой чувствует, как у него немеют руки, когда взгляд Вардемуса останавливается точно на нём. Сердце делает кульбит и, ради своего же блага, решает насовсем остановиться. Внутренности сжимаются в предостерегающем спазме, прошив всю его сущность разрядом безызвестного тёмного проклятия, но, кроме как его наличием, Драко не представляет, чем ещё объяснить это своё почти мёртвое оцепенение. — Мисс Грейнджер! Гермиона дёргано озирается, слыша, что профессор решил и в этот раз дать выступить со своим багажом знаний ей. Опробительно прокашливается, под слишком громкое постукивание собственных пальчиков, измученно хороводящих по парте, перебирая все тонны имеющейся в её расположении информации, которую действительно бы было можно представить на дознание. — Давайте же, милая, что с Вами сегодня такое? Мне весь урок приходится тянуть из Вас ответы, — торопит её с размыслительными процессами Руперт, приятно улыбаясь аудитории. Грейнджер цыкает неприязненно. Почему вообще снова она? В классе есть ещё восемнадцать человек, вот и тянул бы знания из них, а не зацикливался на ней одной. И, кстати, разве это не Паркинсон с Забини вчера так отчаянно жаждали выведать как можно больше информации об этих фантастических тварях? — Животные, — наконец, открывает она рот. — Вейлы – это животные. Их возможными предками рассматривают хищных волшебных птиц. И также, как животные, вейлы обладают набором специализированных, узконаправленных феромонов, часть из которых как раз таки и влияет на восприятие и расположение к самой вейле её… хм, жертвы… — Именно так, — сцепляя перед собой пальцы рук попарно, обращается уже ко всем ученикам мужчина, прищуренным взглядом окидывая класс. — Но вместе с тем, насколько опасны вейлы в отношении насильного очарования и околдовывания мужчин, настолько же бессильны они, если их… мх, жертва, как интересно выразилась мисс Грейнджер, не способна улавливать эти самые феромоны. Потому, ребята, от попытки хищной фурии забрать, шутки ради, ваше сердце может спасти обычный насморк, — под несдержанный мальчишеский гогот и ядовитые насмешки девчонок, заключает Вардемус. — Впрочем, не стоит наивно выбрасывать из головы способность вейл создавать огонь прямо в голых руках! — припоминает вовремя он. Драко, уже расслабившийся своей свободной непричастностью к обсуждаемой теме, искренне заинтересованно поднимает взгляд на учителя, в то же время ощущая на себе любопытный взгляд Блейза и изучающий Пэнси. Со всеми этим блядскими душевными треволнениями он и позабыл об истинных способностях своего вида. — От такой агрессивной атаки вас, конечно, защитит базовое “Протего”, но, чтобы ослабить вейлу… — Выставляет перед собой вытянутые указательные пальцы учитель, акцентируя на следующих своих словах как можно больше внимания, — … и прекратить её посягательство на вашу жизнь, придётся прибегнуть к такому растению, как Нериум Олеандр или Олеандр Обыкновенный. Даже аромат этого цветка способен дезориентировать столь опасное магическое существо. Драко хмыкает раздосадовано, в этот раз не услышав для себя ничего существенно полезного. О действии олеандра он знает не понаслышке: каждое зелье, усмиряющее мощь его Вейлы, изготовлено на основе этого ядовитого растения. Студенты ещё пару минут ведут конспектирование полученной полезной информации, прежде чем профессор продолжает урок: — А теперь, мисс Грейнджер, назовите мне последний, четвёртый, и самый опасный, прошу всех вас заметить, вид магических существ. Гриффиндорка, ещё пару секунд назад бывшая расслабленной здоровыми шутками, в одно мгновение небрежно тушуется, прикусывая неловко губы. — Кажется, — начинает она совсем тихо, упирая взгляд строго в тёмную древесину своей парты. — Я не совсем… уверена в том, кого вы имеете в виду. По аудитории разлетается ошеломлённый гул голосов, натурально неготовых к подобному ответу от самой заучки-Грейнджер. «Ц-ц-ц, — взрывается атомной бомбой прямо в ушах голос так и не ушедшего Хорхе. — А врать ведь так нехорошо, дорогая». Парень-призрак застывает у учительского стола, с глумливым весельем наблюдая жалкие потуги девчонки отрешиться от каверзного вопроса профессора. Девушка же лишь вздыхает поглубже, ставя на стол зажатые замком ладони, да поводит неуютно своим хрупким плечиком, ощущая впившиеся в неё едкие взгляды. Повторяет свою утреннюю практику: и всеми силами игнорирует докучливого брюнета, искренне стараясь создать хотя бы мизерную видимость собственной нормальности. — Я дам Вам подсказку, — снисходительно не теряет запала Руперт, но обращает своё внимание на весь класс, вероятно, ожидая, кто догадается первым. — Этих магических существ очень часто путают с вейлами. Они также способны завлекать и завораживать мужчин, но только если вейлы используют для этого вырабатываемые их телами феромоны, чтобы подчинить человека на уровне инстинктов, то эти существа куда коварнее и свирепее, чем все ранее изученные нами виды. — Русалки, что ли? — не удержавшись, напрямую спрашивает Рон, не замечая, как лучшую подругу прямо под его левым боком прошибает холодный пот. — Нет… нет-нет-нет, — качает головой Вардемус благосклонно. — Хотя, стоит признать, это родственные виды. Существа, о которых мы с вами сейчас будем говорить, были изгнаны с земель волшебников тысячелетия назад. Они были кровожадны, расточительны, сумасшедши и вечно голодны. Они стали персонажами множества удивительных маггловских легенд, и Вы, мисс Грейнджер, как никто другой должны о них знать… — пронзительным взглядом заглядывая девчонке в глаза, цедит непримиримо учитель. И Гермиона испуганно сглатывает, не имея ни малейшего понятия о том, что этими странными словами желает донести до неё мужчина. Попытка проникнуть волшебнику в голову также не венчается успехом, потому что ведьма наталкивается на мощную стену в чужом сознании, деликатное поползновение пробиться через которую отнимает большую часть её и без того иссякших сил. Вардемуса окружает барьер Священного Ладана... — Это сирены, — вдруг огорошивает звучанием своего хриплого голоса Малфой. Глаза профессора в ту же секунду перемещаются к нему. — Вейлы в глубокой древности умели принимать облик необыкновенных птиц, а своими феромонами привлекали ради забавы людей, так или иначе, склоняя их к добровольному самоубийству. Сирены же жили в океанах и морях, подобно русалкам, и, завлекая волшебной песней мимопроходящих моряков, топили их корабли, чтобы позже полакомиться свежей плотью. Это продлевало их бессмертие, — безразлично окунается в перемежающуюся Магическую и Маггловскую мифологии Драко, изящными движениями покручивая между пальцев своё новое канцелярское перо. — Странно, что ты не знаешь об этом, Грейнджер. — Не может не отхлестать словами юноша, растягивая губы в тонкой насмешке. Гермиона лишь неизмеримым усилием воли подавляет в себе огнём взбурлившее желание огрызнуться нахалу в ответ. Её собственное воображение только подсобляет мальчишке в этом увлекательном унижении, когда интимно склонившийся над её головой парень-призрак, проникновенно шепчет в самое ухо: «Интересно, почему ты не зашла дальше, милая? — он захватывает своей окоченевшей ладонью одну из её своенравных упругих кудряшек, медленно распрямляя шелковистую прядь и тут же наблюдая за тем, как она снова скручивается на место. — Моё мясо показалось тебе не таким же вкусным, как моя кровь?» Заметно дёрнувшись от обдавших настоящим могильным холодом её слов, девушка совсем немного промахивается своим потрёпанным фазаньим пером, когда опускает письменный предмет в чернильницу, из-за чего та, неловко взбрыкнув, почти переворачивается вверх-дном, но волшебница успевает удержать её от падения, обильно пачкая в чернильной вязи побледневшие руки. Никто не обращает на мелкий казус должного внимания, будучи полностью поглощёнными лекцией преподавателя. И только Рон, приветливо улыбаясь, достаёт из нагрудного кармана его новенькой – впервые за всё время обучения – школьной мантии носовой платок, передавая подруге в подмогу. Вместе с чистым платком на парту опускается чёрно-белая газета. Обычная, маггловская. С кричащим заголовком: “Настоящий вампир в самом модном ночном клубе Лондона!” Бездвижимые фотографии очень чётко сосредоточены на распластанном на полу мёртвом теле так хорошо знакомого Гермионе молодого человека. «Боже правый, это ведь мы, дорогая! — смеётся ей в макушку Хорхе, всё продолжая свою забавную игру с девичьими кудряшками. — Ну, точнее то, что ты от меня оставила…» Рвотный ком тут же подкатывает к самому горлу волшебницы. — В Маггловском Лондоне, как вы можете видеть, не так давно было совершенно нападение на человека. И, что бы именно там не придумывали себе магглы, нападавшей была именно Сирена, — всё тем же воодушевлённым тоном продолжает профессор Вардемус, неторопливо левитируя к остальным ученикам новостную сенсацию. — Как Вы можете быть уверены, что это была сирена? — ставит под сомнение слова учителя Падма, глубоко-задумчиво вчитываясь в изысканный репортаж какого-то с недавних пор прославившегося журналиста. — На следующих страницах данной газеты, где продолжается данная статья, вы можете проследить на маггловских фотографиях раны нанесённые данным магическим существом этому юноше, — разъясняет дотошной студентке мужчина, беспечными взмахами волшебной палочки вырезая нужную ему картинку из новостной статьи, и беспрепятственно увеличивая её в размерах на обозрение всей аудитории. — Вы видите четыре крохотных колотых раны на шее этой жертвы – именно такое количество клыков по паре на верхней и нижней челюстях имеют сирены, в то время как вампиры довольствуются лишь двумя. Гермиона неловко прокашливается, невпопад максимально завороженно глядящим на классную доску однокурсникам отупело уставившись в ровную поверхность своего всё ещё неряшливо забрызганного чернилами стола. Почему-то вместо того, чтобы дотянуться до палочки и лишь незначительным взмахом убрать с глаз этот некультурный беспорядок, руки её против воли тянутся к собственным плотно сжатым губам, пугливо их прикрывая. На корне языка оседает едкий привкус металла. Почему-то вдруг так ярко в классе запахло кровью... — Разве это не привилегия вампиров – пить кровь? — впервые за всё время урока подаёт голос Теодор, тоже с интересом разглядывая маггловскую газету. — Драко сказал, что сирены питаются человеческой плотью. — Всё верно, мистер Нотт, — заверяет сомневающегося ученика волшебник, возвращаясь к школьной доске и несколько раз постукивая волшебной палочкой по её покрытию. Доска тут же расширяется, и на новой свободной части, не затрагивая уже полностью исписанное место, волшебный мелок начинает записывать важные моменты следующей части лекции. — Однако стоит заметить, что научный прогресс в мире магглов несколько исказил привычные способы охоты многих магических существ, — лениво перебирая ногами на своём постаменте, диктует Руперт дальше. — Сирены, подобно вампирам, научились обходиться только человеческой кровью, зачастую оставляя своих жертв в живых для обеспечения анонимности и неприкосновенности своего существования. Как вы могли заметить по заголовку новостей, подобная смерть, которая настигла этого бедного мальчика, вызывает вопросы и волнения среди магглов. Пусть и отрицает магическую составляющую данной трагедии. «Какой идиот писал эту чушь? — вальяжно расположившись нос к носу с гриффиндоркой, то есть совсем не этично запрыгнув на её письменный стол и крайне заинтересованно продолжая изучение посвящённого собственной почтенной памяти некролога, вопрошает раздосадованная галлюцинация. — Кто-то вообще ещё верит в чупакабр? То есть им легче выдумать, что это сделал какой-то козлоподобный монстр, чем хотя бы вампир?» — Прекрати, — вдруг умоляюще шепчет Гермиона, всё больше чувствуя собственное бессилие. — Ты о чём? — громче положенного спрашивает непонятливо Рон, привлекая к ним учительское внимание. Девушка в ответ только мотает отрицательно головой, словно пытаясь убедить друга, что её слова всего-то лишь ему показались, в то время как у самой перед глазами заволокло всё белёсой пеленой, а к горлу подступил очередной тошнотворный ком. — Сирены в своём виде уникальны, — продолжает тем временем учитель. — Даже несмотря на то, что частенько их сравнивают с вейлами, это даже не родственные виды. Вейлы привлекают своих жертв феромонами, сирены куда более опасные и продвинутые в этом смысле. Будучи телепатами, они способны, подобно легилиментам, проникать в человеческий разум и порождать прямо в нём свои собственные мысли, воспоминания, желания. Навязывать свою волю, которой ни магглы, ни волшебники не имеют возможности противиться. Если кто-то из вас, услышав слово “легилимент”, вдруг решил, что нашёл способ противостоять сиренам, я со всем прискорбием должен заметить, что вы в корне не правы, — складывает руки перед собой мужчина, пока волшебный мелок всё продолжает перечисление главных характеристик изучаемого опасного вида.

• Невероятно красивы. • Неповторимые голоса. • Телепаты.

— Внушение сирен, если судить по записям волшебников, наблюдавших за теми, кто от них пострадал, не сравнимо даже с действием “Империуса”. Большинство жертв зачастую уверены, что действуют абсолютно по своей воле и после снятия подчинения. Как я говорил ранее, сирены проникают в самый эпицентр вашего сознания, вашего подсознания, и насильно внедряют свою волю, выдавая за вашу собственную.

• Питаются человеческой плотью, кровью. • Ненасытны.

— Единственное, что может предотвратить вторжение сирены… — слегка повысив голос, проповедует Вардемус, бездумно покручивая небольшую коллекцию изысканных перстней на своих толстых пальцах, — … в человеческий разум – это Священный Ладан – ароматическая смола, получаемая из деревьев рода Боссвеллия. Вы можете носить украшения с вставками из этой смолы или пользоваться благовониями, которые ненадолго впитываются в клетки организма, сохраняя для вас несколько часов защиты. Это крайне странно, будучи тем самым чудовищем из детских книжек, или взрослых учебников, слушать о том, как её собственных друзей учат защите от представителей её вида. От таких, как она. От неё. Всё это выглядит таким… наигранным. Сфабрикованным. Распланированным. Сирены покинули Волшебный мир тысячелетия назад. Их изучение, ровно, как и Вейл, не входит в учебную программу. Ни в одну школьную программу. Вардемус сам говорил, что это необходимо только продвинутым специалистам, как раз и занимающимся вопросами благосостояния этих магических существ. Зачем?.. Зачем тогда именно сейчас им впаривают всю эту чушь?! Ни вейлы, ни тем более сирены, ни даже вампиры не участвовали в крестовом походе Волан-де-Морта. Это всё… просто бессмысленно, учитывая непригодность выдаваемой информации для большинства здесьсидящих. — Если же эти рыбёшки приучили себя сдерживаться и питаться только человеческой кровью, дабы избежать лишнего внимания, — с очередной помпезной изящностью подаёт голос Малфой, расслабленно расположившийся за своим учебным местом, и лишь с прищуренным взглядом изучая настораживающую скучную газету перед собой. В отличие от Блейза, он так ни разу и не притронулся к гадкой маггловской бумаге. — Почему этого паренька… съели? Гермиона неприязненно сжимается, уткнувшись побледневшим больше положенного лицом в свои холодные ладони, и всё бесплодно пытаясь из себя события той гадкой ночи вытравить. — Не каждая диета, мистер Малфой, приносит добрые плоды, — со вздохом замечает профессор, лёгким шагом сходя со своего места и по новой прослеживая петляющий путь между студентами. — Как и не каждое магическое существо готово жить по не устраивающим их правилам. Как я ранее уже говорил, сирены не просто так получили звание самых опасных магических существ. Их способности более чем обширны, насколько же и устрашающи. Одновременно одна единственная сирена может захватить в свою власть не двух, не трёх и даже не десять человек, а целые толпы. Десятки, — комментирует он, задумываясь над дальнейшими своими словами. — Сотни или, возможно, тысячи? — последнее, звучит скорее, как вопрос. — Только представьте, что могло быть, если бы в те века, когда этот вид по-настоящему процветал, и когда волшебники надоумились прогнать их со своих берегов, те решили бы воспротивиться? — глумливой улыбкой сопровождая своё откровение, делится своими размышлениями маг. — Хочу просто для профилактики напомнить вам, что такие, как мы, для них – всего лишь еда. «Ты ведь всё ещё голодна, милая? — как бы между делом, словно совершенно деликатно любопытствует Хорхе, пальцами расчерчивая неопрятные чернильные разводы, уже довольно впитавшиеся в тонкую девичью кожу. — Ты когда-нибудь пробовала человечину?» Гермиона надрывно вздыхает, дёргано ощущая, как с каждой секундой в подступающей истерике всё больше сотрясается её грудная клетка. Теперь запах крови, как будто бы, точно разлитой где-то по классу упрямым грузом стоял в её ноздрях, то и дело на каждый мелкий взволнованный вдох вызывая неприятное режущее чувство в обеих челюстях. Сирена с трудом удерживала хищные клыки полностью спрятанными. Это всё ещё странно. Всё ещё крайне тупо. До охренительного выбивает весь здравый смысл из каждого её действия. «Я как-то читал, что на вкус она – нечто среднее между свининой и говядиной», — неустанно продолжает своё неотступное наступление её ужасающая галлюцинация. — Я сказала тебя молчать, — еле слышно огрызается девушка, под подозрительным взглядом лучшего друга давя из себя кривую извиняющуюся улыбку и отворачивая голову в сторону всего класса. Профессор всё продолжает своё невообразимо занимательное выступление. И все ребята, кажется, впервые за все годы обучения, действительно впечатлены и заинтригованы уроком. Гадство! Всё равно, что добровольно отдавать своим близким людям гвозди и молоток для собственного распятия. И, словно жертвенный агнец, в страхе ожидать, какой из их личных моментов они посчитают достаточным для вынесения приговора. Абсолютная глупость. Глупость. Гадость. Мерзость. Её друзей учат защищаться от неё же. Хах! Будто она действительно была способна навредить им. Навредить своей семье! Но она ведь… ... была. Гермиону затрясло. «Да чего ты боишься, детка? — насмешливо вставляет призрак, толкая свою дорогую убийцу в плечо, из-за чего волшебница опасно покачнулась, будучи ровно идеально восседая на своём деревянном стуле. — Тебе не всё ли равно на них? Они же против тебя ничто. Простые смертные людишки. К тому же, на твоих руках уже полно моей крови». В её ладонях показалось что-то липкое. Мокрое. Ведьма в ступоре уставилась в крышку стола, будучи, зарывшись пальцами в свою кудрявую шевелюру. Медленно массирует кожу головы, с содроганием ощущая, как по предплечью витиевато ползёт жирная вязкая капля, оставляя за собой холодящий щекочущий след. Скверно. Отвратительно. Тошно. Мыслей не осталось никаких. Перед глазами только и дело, что плясали цветастые блики светодиодов. На теле ощущалась тяжесть мужских ищущих прикосновений. В углублении ключицы вечным напоминанием застыло чужое ещё разгорячённое, живое дыхание. Грязно. Пугающе. Холодно. Ведьме стоило больших усилий выпутать окоченевшие ладони из неприбранных, взлохмаченных волос. И с ужасом понять, что по её рукам течёт самая настоящая свежая кровь.

* * *

В обветшалой туалетной кабинке смрадным заслоном стояла удушающая приторная вонь начинающегося разложения. На дне унитаза густо застыл вынужденный вчерашний паёк. Кровь, перемешанная с желудочным соком. Кончики неприбранных волос осклизло сползали по лицу, испачканные в её собственной рвоте. Она вся была грязной. Будто все эти годы, так вероломно смешивая её с помоями, Малфой был безоговорочно прав. Эта грязь повсюду. На её, казалось бы, чистой и опрятной одежде. В ворохе собственных гениальных мыслей. В ней. Под самой кожей, трамбуется в венах, перетекает по жилам, насильно качает сердечную мышцу. В каждой её клетке – мусор, гниль, смерть. Это невыносимо. Это ужасающе. Гермиона через силу заставляет себя подняться на ноги. Разматывает как можно больше туалетной бумаги, комкая её в одну кучку, принимаясь стирать с пола и ободка унитаза жирные дорожки крови. Руки трясутся, пока девушка истерически-нервными движениями жмёт на кнопку слива, в несколько заходов смывая красноречивые улики в канализацию. На белых предметах всё равно остаются видны едва краснеющие грязные разводы. Нужно задействовать магию. Нужно собраться. Гермиона заторможено прижимает испачканные руки к щекам, зажмуривая с особым усердием глаза. Медленно считает до десяти, призывая всё неуёмное беспокойство внутри себя утихомириться. Дать хотя бы мимолётную возможность свободно вздохнуть. Надавливает, в имитации массажа, на шею, плавно потягиваясь. Сделка с собственным сознанием не особо помогает. В носу всё ещё стоит стойкий запах гнили, вымазанные в крови руки вызывают отвращение. Девушка бросается к умывальнику. Набирает в подставленную чашу ладоней ледяную воду, одним мощным движением проходясь по лицу, несколько раз промывает губы и рот, стирает подсохшие разводы с шеи. Опускает кончики волос под хлёсткий поток воды. Придирчиво осматривает себя в висящее над раковиной зеркало. Необходимо ещё очистить одежду. Но тело всё ещё потряхивает в какой-то болезненной агонии, и сирена не решается взять в руки волшебную палочку, не уверенная до конца, что даже такое простецкое заклинание, как “Экскуро”, удастся ей без последствий. Гермиона снова смачивает ладони в проточной воде, прижимаясь ими к глазам, промывая уголки с особым усердием. Шумно сморкается, смывая с рук оранжевую слизь. — Всё в порядке? — Не даёт ей успокоиться очередной вопрос, и девушка с жутким презрением смотрит в бок зеркала, где вдруг отразился её знакомый призрак. — Разве не видишь, что нет, — совсем сиплым, вымученным выдохом цедит она, устало опираясь руками на бортики умывальника. Кран не спешит выключать, предпочитая оставить бешено хлещущий поток, сосредотачивая свой острый слух только на шуме бьющей воды. — Ты неважно выглядишь, — продолжает голос в её голове, и Грейнджер на такую очевидную констатацию только презрительно усмехается. — Я могу чем-нибудь помочь? Гермиона разворачивается к своей изумительной галлюцинации лицом, опираясь поясницей на раковину, и всё ещё держится правой рукой за её край, стараясь удержать равновесие. — Разве ты не достаточной уже сделал? Просто проваливай. — Гермиона, ты о чём? — якобы непонимающе переспрашивает Хорхе, комично озираясь по сторонам, будто ища ещё одного их собеседника. — Ты не знаешь значения слова “проваливай”? — Выгибает бровь Грейнджер, наконец, выпуская из рук такую до боли необходимую опору, и подступая ближе к плоду своего больного воображения. — Тогда: пошёл вон! В нос забивается странно-знакомый запах питайи и кокоса. Такой нежный и сладкий. Гермиона не может вспомнить, откуда его знает. Сейчас все взведённые до предела чувствительные рецепторы сходят буквально с ума, уродливо мешая реальность с галлюцинациями. Какое-то предупреждающее чувство беспокойно колышется в груди, тоскливо скребясь об истончившиеся рёбра. Мозг лихорадочно ищет спасения, видя во всём окружающем её бардаке смертельную опасность. От которой ей необходимо защититься. Это даже не установка рационального сознания. Это побуждение всего её существа, её сути. Основной инстинкт. — Минни, на тебе кровь, — не спешит растворяться в воздухе назойливый дух, на свой страх и риск – да и по собственной недальновидной глупости – подступая ближе. — Ты ранена? Я хочу тебе помочь. — Помочь мне? Ты?! — смеётся надломлено. — Откуда? Из гроба? — Ты о чём? — словно действительно ничего не понимая, переспрашивает Хорхе. Гермиона на эту наигранную откровенную тупость лишь больше раздражается, чувствуя, как едкая злоба зарождается в солнечном сплетении, впрыскивается в кровь, возбуждая нервным отчаянием каждый нейрон. Разрастается вредоносной заразой в каждой пока ещё живой клетке. Поражает весь организм. Отравляет её собой, губит. — Я тебя убила! — почти кричит от отчаяния. — Тебя нет! Так оставь меня наконец! — Мерлин, да с кем ты говоришь? — панически озираясь по сторонам, вдруг вскрикивает каким-то тонким, девчачьим визгом галлюцинация. Грейнджер морщится, когда высокие частоты с достаточной болью режут ей по чувствительным барабанным перепонкам. И на мгновение картинка перед глазами едет, превращая призрак не так давно похороненного прошлого в изящный девичий силуэт. Рисует светлые волосы, отдающие жемчужно-голубоватым отливом. Сосредоточенно-обеспокоенные серые глаза, больше напоминающие туманное предрассветное небо. Гермиона хватается за голову, вконец теряя твёрдую ориентацию. Затылок отдаёт тупой болью, вибрацией расходясь по вискам. Ожесточённо пульсирует в лобных долях, перекрывая шум всего мира. Стук собственного сердца становится оглушительным. Кожа на шее натягивается в такт его биению. В груди разрастается плотный вакуум, колеблемый запоздалым сердечным ритмом. Каждый импульс, словно концентрированный яд, неспешно распространяется по всему телу. Убивает долго. Мучительно. Больно. — Гермиона! — принудительно зовёт зычное двухголосие. Жёсткая ледяная хватка смыкается на изящном запястье. Запах нежного кокоса сменяется приторной трупной вонью. Гермиона вскидывает голову вверх, прямо смотря в пустые белые глазницы своей жертвы. Лицо призрака больше не светится фальшивой радостью загробной жизни. Его красивые пухлые губы искажены в безобразном злобном оскале. А на щеках, в мягких тканях, праздно копошатся личинки. Животная часть волшебницы действует куда быстрее, чем собирает себя по частям её внутренний человек: Глаза предупредительно загораются золотым. Клыки опасно выпускаются наружу. Сирена устрашающе рычит, готовая нападать и защищаться. Левой рукой толкает пересекшую личные границы галлюцинацию в грудь, по направлению несущей стены, и ставит правое предплечье под подбородок слишком реального призрака, с силой надавливая на кадык, отчего противник с немалой силой прикладывается головой о старинный мрамор. По помещению разлетается сбившийся, задушенный выдох и протяжный стон, полный боли. А за ним громкий, тонюсенький вскрик удивлённого ужаса: — Мамочки! Грейнджер отвлекается, смотря назад, через плечо, где схватившись за собственные растрёпанные хвостики, показалась до икоты перепуганная Плакса Миртл. Скалит клыки ещё больше, словно собираясь накинуться с угрозой и на эту надоедливую мертвячку. Но её вдруг накрывает темнота.

* * *

Перед глазами плотным пологом заволокло всё туманом. Из-за бешеных скачков давления заложило уши. В голове остался только высокочастотный писк, довольно противно перемежающийся с нестройным гулом голосов студентов в этот обычный будний день. Кожа адски горела, словно от одного только незначительного контакта с воздухом. И внутри, с каждым грёбаным вдохом всё жарче, в собственном соку варились пока ещё недосгнившие внутренности. — Тебе нужно обратиться к мадам Помфри, — внимательно следя за едва держащимся за последние ниточки сознания другом, подытоживает Пэнси, больше не имея сил заставить себя на что-нибудь отвлечься. Учебные принадлежности были перебраны и уложены в идеальном порядке уже больше трёх раз, домашнее задание перепроверено не меньше пяти, молчаливый диалог с Блейзом, в ходе которого они пытались разобраться в сущности странно ухудшившегося состояния друга, продолжался уже пятнадцать минут. Больше избегать неприятного разговора возможности не было. — Я думаю, что вполне могу справиться с обычным недомоганием, — с обыкновенной для себя и всех вокруг холодностью заставляет себя прохрипеть Драко, большим и указательным пальцами зажимая в бессилии переносицу, стоически стараясь перетерпеть боль своими силами. Обратиться к мадам Помфри значило нарваться на самое глобальное обследование своего всё хиреющего здоровья. Но мало ли, что, кроме источника чёртовой болезни, раскопает в его сущности старая целительница. — Блейз, ты же слышишь, какой хриплый у него голос, — привлекает как можно больше внимания к проблеме девушка, лелея надежду, что хотя бы мулат сумеет вразумить заболевшего волшебника. — Он горячий, как чёртов камин! — Неоднозначные симптомы, не находишь? — с излюбленной лукавой улыбкой отшучивается от заядлой паникёрши парень, ослабляя строгий узел галстука и расстёгивая первые горловые пуговки на форменной рубашке. Душно и вправду как в самом сердце палящей пустыни. — Я уже со вчера споил ему полбутылька Бодроперцового зелья, — попеременно выстукивая длинными пальцами по парте какой-то слабо знакомый ритм, рапортует со всей ответственностью Забини, напряжённо откинувшись на спинку своего стула. — Как видишь, это не очень-то помогло. — Поэтому я и говорю о том, что нужно обратиться в Больничное Крыло, — склоняя голову к левому плечу, словно для тупых, по слогам повторяет ведьма. — Желательно до того, как ты свалишься где-нибудь в тёмном коридоре в полном одиночестве без чувств. — Очень смешно. — Совершенно ни капли. Драко безрадостно хмыкает, с осторожностью крутя головой, разминая напряжённые шейные позвонки, пока от одревесневевших костей не послышатся характерные щелчки. Заставляет себя немного зевнуть, чтобы хоть ненадолго выровнять заложенность в ушах. Устало растирает веки, надеясь наконец-таки избавиться от этой странной белёсой дымки, заполонившей глазницы. — Ты, случаем, не отравился? — любопытствует очередной обеспокоенный голос, и Малфой лишь презрительно складывает уголки губ в кислую мину, прося оставить в хрупком покое эту стрёмную, заезженную тему. Теодор, в свою очередь, большую часть перемены пробывший где-то в своих делах и присоединившийся к друзьям перед последними минутами до звона колокола, со всей серьёзностью сосредотачивается на изучении состояния больного. — У тебя глаза красные, а зрачки расширенные, — под внимательным взглядом Паркинсон продолжает всё также уверенно волшебник, самовольно беря бледную, слегка подрагивающую ладонь Малфоя в руку и нащупывая пульс. — Руки трясутся, и сердце бьётся, как ненормальное. Похоже на отравление. — Ты давно в целители заделался? — жёстко вырывая руку из чужой, довольно слабой хватки, надменно интересуется Драко, резким движением отодвигаясь от самоучки-колдомедика подальше. Тео фыркает простодушно, приподнимая руки на уровне лица, будто пытаясь заявить, что больше со своей навязчивой помощью лезть не станет. — Гермиона попала в Больничное Крыло, — сознаётся он между делом, упираясь предплечьями в спинку своего стула, да со странным интересом изучая рисунок на соседней парте, где и расположились Забини с Малфоем. Потому и не замечает, с каким вмиг потемневшим взором вгрызается в его сгорбленный силуэт ошалело-дикими глазами Драко. Едва заметно дёргается на месте, готовый сорваться в стремительный короткометраж до противоположного конца замка, аккурат, где находится святая святых обитель всех несчастных и прокажённых. — Сильное отравление. Все те же симптомы, что и у тебя. «Ну, конечно. Конечно!» — думает блондин, наконец, складывая отдельные престранные части этой удивительной картины воедино. Он же ещё утром заметил ужасно болезненное состояние проклятой заучки. Её ж ещё во время их незапланированной “встречи” едва не вывернуло на него самого. И вот почему она прямо во время первого урока сорвалась в неизвестность. Видимо, нужда подпёрла к самому горлу, выворачивая наизнанку. Только где ж она умудрилась-то… — … грёбаная сука. Из-за неё ведь всё… Из-за неё! Чёртова грязнокровка… Сама одной ногой, похоже, уверенно стоит в могиле, так и его в довесок за собой подтянуть решила. — Не сдохла она там ещё? — грубо вырывается из него, хотя сам парень и проводит с собой убеждающую мысленную беседу о собственной полной незаинтересованности, живая или мёртвая эта дрянь приковыляла к лекарше. Умело игнорирует зашедшееся в панике взволнованное сердце. Едкую горечь, собравшуюся гадкой слюной во рту. И смертельную тоску, вставшую колючей, ядовитой костью в горле. — Прекрати быть таким ублюдком, — поднимая твёрдый, серьёзный взгляд от своих сцепленных ладоней, почти вежливо просит Тео, предчувствуя новый конфликт на старой почве. Сколько уже раз они сцеплялись с Драко на фоне его близкого общения и добровольного, относительно длительного, времяпрепровождения с Гермионой. Постепенно складывается ощущение, что он защищает не свою дружбу с хорошей девушкой, а скандальную интрижку с чужой женой. — Прекрати быть такой плаксивой размазнёй, — куда более запальчиво рычит Малфой, ставя на письменный стол локти и упираясь подбородком в сложенные замком руки. Создаёт видимость светской беседы, остатками человеческого своего разума додумываясь не привлекать внимание возвращающихся на урок учеников. — Носишься с этой грязнокровной девкой, как последний кобель, — шипит срывающимся голосом разозлённый маг, несмотря на предупреждающие толчки Пэнси, смачно лягающей его ногами под столом. — Что бы сказал твой отец, если бы был жив? — Слава Мерлину, что он мёртв! — сквозь зубы, искренне сдерживая себя, цедит Тео, в руках сжимая деревянную спинку стула, словно одно только это удерживает его от всепоглощающего грозного желания схватиться за волшебную палочку. — Мне и через сотню лет не отмыть от своего имени его грязи. Хоть помер рано и на том спасибо. — Вот как ты заговорил? Уже и собственная родня опротивела? — деланно усмехается собеседник, сам не до конца осознавая причины столь бурной злости. Просто в одно мгновение под кожей взбурлила такая ослепляющая ярость… что даже поднявшаяся температура ослабленного болезнью тела показалась на её фоне незначительной помехой. В груди зудело что-то хлёсткое и разрушающее, обязуясь разворотить все внутренности, раскрошить все кости. В висках стучал громоподобно пульс. — Было бы чем гордиться, будучи привязанным к такой родне. — А якшаться с грязнокровкой – уже считается достижением? Ладонь Теодора с глухим резким стуком впечатывается в деревянную поверхность парты. Голоса однокурсников недоумённо стихают, когда те оказываются ненарочно привлечены к до этого странного момента невидимому, короткому и отвратительному спору волшебников. Пэнси, напряжённо вцепившись в свою палочку до белеющих костяшек, внимательно отслеживает все малейшие поползновения конфликтующих друзей. Блейз, не показывая своей настороженности, продолжает вальяжно восседать на своём месте, будто бы даже не увлечённый чужой руганью. Драко презрительно и брезгливо усмехается Нотту, издевательски выгибая бесцветную бровь в ожидании явно нескучного продолжения. — Её зовут Гермиона Грейнджер, — максимально сурово оглашает слизеринец, ставя в этих удручающих престранно-идиотских дебатах окончательную точку. Выносит вердикт, не принимая возражений. — Она Староста Школы и лучшая ученица Хогвартса. Героиня Войны, — поднимаясь с опрометчиво занятого чужого стула, перечисляет убедительно он. — Она мой друг. И ты больше не будешь так пренебрежительно к ней относиться. — Может, мне ещё и в подружки к ней записаться? — давя из себя фанерный смешок, наигранно весело интересуется Драко. Теодор искривляет губы в презрительной ухмылке, деланно равнодушно предрекая: — На такого, как ты, она даже не посмотрит. Развесёлая, глумливая улыбка Малфоя побеждённо меркнет. Глаза заволакивает пугающей, губительной чернотой. Свободно лежащие на парте ладони сжимаются в крепкие, белеющие кулаки. Очевидно, до его Вейлы, удушливо заточённой и старательно похороненной где-то на самой глубине подсознания, наконец, доходит, что быть со своей Истинной для него – невозможно. Нереально. Никогда. В груди зарождается едкое, нехорошее чувство. Мышцы сплющивает от боли, рёбра опадают и поджимаются, словно прижатые неподъёмным весом. Становится совсем трудно дышать. — Ты наказан, — вдогонку объявляет Нотт, неряшливо запихивая руки в карманы брюк и расслабленно дефилируя до своего учебного места в классе под звонкий бой колокола. — Кабинет Трансфигурации будет ждать тебя сегодня в семь. И не вздумай использовать магию. Малфой только безынтересно фыркает, впиваясь озлобленным слезливым (всё ещё из-за болезни) взглядом в грустные глаза верной подруги. Блейз под боком с замученным вздохом подбирается, настраиваясь на следующую лекцию. — Она очень сильно отравилась, и ты забрал половину её боли, — как бы между делом подытоживает он, будто кто-то из их просвещённой троицы ещё не понял столь обыкновенного решения этой потешной загадки. — Если бы не это, может, она бы уже наконец сдохла… — выплёвывает блондин чванливо. Гадость собственных слов отдаёт привкусом подкисленного железа на самом кончике языка. В раздражённом горле громоподобно тарабанит сердце, яростно мешая сглотнуть редкую слюну. Драко рвано набирает воздуха в лёгкие, всё ещё блуждая диким взглядом между друзьями. Мулат в ответ на его жестокость качает безрадостно головой, словно вконец смиряясь с этой странной пропащей ситуацией, и Пэнси усмехается печально, пряча глаза за ровной чёлкой. — Эта ненависть, эта злоба… — шепчет вдруг она, переводя какой-то глубоко-осмысленный взгляд на окно, не имея ни капли желания или даже крохотной частички силы смотреть на, как когда-то ей казалось, своего старого приятеля. Её настоящий друг, настоящий Драко, никогда не был таким. Не был таким жутким, ужасающим, полным презрения отморозком. Тот, кто сейчас есть перед ней – лишь двойник. Жалкая копия. Созданный искусственно антипод. Не он. — … это не ты, а твой отец. Признание звучит хлёсткой пощёчиной. Ударом под дых, повергающим в долгий нокаут. — Но ты не он. — Качает девушка головой, словно не спеша принять поражение. Словно ведя эту кровавую, жестокую войну за самого Драко. В его отсутствие сражается за его честь. — Ты лучше него. Ты сильнее, я знаю. А если продолжишь в том же духе, однажды все пороки твоего отца сделают тебя подобным ему… Бледным, истощённым, осунувшимся и одиноким стариком, от которого отвернётся весь мир. Как отвернулись сам Драко и Нарцисса от Люциуса, бросив догнивать свой жалкий век в их тотальном отчуждении и непримиримости, проводя большую часть времени по разным концам опостылевшего родового имения. — Но разве это не твой самый страшный кошмар?

* * *

Драко улавливает нотки знакомого аромата ещё до того, как его владелица толкнёт дверь кабинета, чтобы переступить порог. Пряность мёда напоминает о манящей сладости её голоса. Когда, предаваясь мечтаниям, самозабвенно лепечет о светлом, смелом будущем, которое намеревается построить на зыбком прахе рушащегося мира. Когда, захлёбываясь собственным энтузиазмом, умышленно тараторит о десятках вызубренных на зубок страницах книг. Когда, отпуская порядком сдерживаемые эмоции, беззастенчиво хохочет над тупыми шутками своих дружков, будто и вправду считая те остроумными. А возбуждающие нотки осаждающейся на самом корне языка горчинки тревожат, казалось бы, уже вконец омертвевшие рецепторы, сообщая, что в данный необходимый момент чувствительность к реальности всё ещё при нём. Драко старается мало и редко дышать, лишь бы нечаянно не сорваться и не начать вдыхать столь яркий чарующий запах, словно последний пропащий наркоман. Он не имеет права даже наедине с собой опуститься так низко. — Воскресла из мёртвых, Грейнджер? Вейла внутри него ликует, рассыпаясь в миллиардах искр праздничным салютом, словно на аудиенцию к нему пришла не чёртова гриффиндорка, а сам Мерлин явил свой лик. В крови распаляется волшебный огонь и прошибает такой крышесносящей эйфорией, словно неожиданно исполнились все самые заветные желания. Неужели, именно так ощущается счастье? Парень не спешит оборачиваться к незваной гостье лицом. Только задирает не слишком высоко голову, взглядом целенаправленно упираясь в дальний потолочный угол класса. — Слава Мерлину. Тео бы не пережил подобной трагедии. За его спиной раздаётся приглушённый забавляющийся смешок, и против воли уголки губ парня ползут вверх. — Хоть кто-то есть, кто обо мне беспокоится, — крайне равнодушно цедят ему в ответ. Только фраза выходит до невероятного... жалкой. Скорбной. Убитой горем. От разящей огнём безысходности хочется удавиться. Малфой всё же поворачивается. Грейнджер ровно за ним. Слегка неряшливая, но, как обычно, помпезно выразительная. На ней мятая юбка, забравшаяся по согнутой оголённой ноге слегка выше острой коленки; выпущенная из-за пояса рубашка, застёгнутая лишь на две серединные пуговицы, экстравагантно и маняще приоткрывающая вид на простой белый топ; да строгие чёрные лодочки, на одной из которых она уверенно балансирует, второй – опираясь на дверь за собой, заложив руки за спину. — Какое откровенное неглиже... — вольготно и грубо начинает Малфой, думая, что его разнузданный тон хоть немного собьёт с самоуверенной – даже после такой тяжёлой болезни – девчонки спесь. — Неужто после Больничного Крыла сразу ко мне? Никак соскучилась? Гермиона в скрытой улыбке поджимает губы, обводя насмешливыми глазами вымытый весьма дилетантно пол под ногами. — Ещё бы… Щёлкает задумчиво языком, будто пытается скрыть смущение за неожиданно раскрытую, запретную – грязную – тайну. — Ночами не сплю: о тебе одном думаю. — Ц, я так и знал, — развесёло добавляет парень, вытянутой рукой опираясь о швабру, которой всё это время надраивал в кабинете Трансфигурации полы, и свободной ладонью упираясь в бедро. — Решилась попытать счастье и соблазнить меня? Наверное, я должен предупредить, что всё это тщетно? Вычурный аристократ, словно с ним целый день всё не то, напропалую поигрывает бровями, сверкая ядовитой, ехидной усмешкой. Сирена не спешит сдавать позиции в этой пресловутой гнусной сатире. Озабоченным взглядом исследует молодого человека напротив: Взъерошенные, немного потемневшие от осевшей вследствие до смешного неумелой уборки пыли волосы; блестящие капли пота в едва заметных морщинках на напряжённом лбу и на выраженно проступающих ключицах в просвете отогнутого больше обычного ворота; небрежно закатанные рукава рубашки, оголяющие худощавые предплечья с чуткими перипетиями очернённых вен. Вид и вправду был... возбуждающим? Прелестную, соблазнительную картину портила лишь левая рука и замершие на ней извитые линии помертвевшего Тёмного Проклятия. Стало даже как-то... жалко. — Если бы я правда попыталась соблазнить тебя, Малфой, у тебя не было бы и шанса устоять. — Улыбается в тон ему и склоняет голову к плечу, глядя так щемяще невинно. Беззастенчиво, совсем неизящно блефует. Гадко, неэтично лжёт на грани фола. Играет за пределами допустимого. Потому что в голове у мага – прочная стена, сути происхождения которой, как бы не пыталась, она никак распознать не может. Это не щиты осознано построенной окклюменции. Не талантливая легилименция, в ворохе умелых иллюзий которой прячется истина. Не отравляющее колдовство Священного Ладана даже. Что-то мощное. Что-то прочное. Неуязвимое. Заложенное в поганого слизеринца самой природой. Гермиона кривит губы в небрежном оскале: Вселенная явно любит этого змеёныша. — Звучит, как угроза. — Не может не расслышать кровавого обещания в голосе девчонки Драко. Смотрит на неё внимательно, отмечая за неопрятным, наскоро собранным видом совершенного здорового человека. Это странно для той, которая ещё днём валялась безнадёжно на полном попечении целительницы. Как она могла так быстро оправиться? — Всего лишь предупреждение. Малфой хмыкает угрюмо и, будто окончательно потеряв всякий интерес к их церемониальному обмену любезностями, с ещё меньшей охотой возвращается к своему непритягательному занятию. Просто ищет способ занять свои руки и мозг чем-то далеко отвлечённым от темы "Гермиона Грейнджер". Потому что не думать о ней, как бы ни старался вытравить из себя эту паскудную слабость парень, совершенно не получалось. — Звучишь так высокопарно, — замечает между делом, умудряясь и со старой обветшалой шваброй в руках выглядеть так обманчиво пафосно. — Я напортачил где-то? Так вроде Нотт уже отстоял твою честь. — Дело не в том, сколько грязи льётся из твоего рта в мою сторону, — безынтересно задаёт тон их очередного крайне важного конфликта. — А в том, каких действий ты не гнушаешься, мечтая свести меня в могилу. Волшебник, несмотря на всю бравадную напыщенность, с которой орудовал до комичного неумело шваброй, не остаётся равнодушным к озвученному обвинению. Снова поднимает на наглую, взбалмошную гриффиндорку взгляд, ожидая – он уверен – занимательного продолжения. — У слизеринцев на роду написано: делать всё исподтишка? — куда грознее взбрыкивается Грейнджер, наконец, покидая свою одиночную вахту бесцельного подпирания стены и строгим шагом приближаясь к собеседнику. — Не хватает смелости сказать проклятье прямо в лицо? — Если бы я даже понимал, о чём ты говоришь, вряд ли мы именно на том уровне отношений, где я открываю тебе все самые порочные тайны своего сердца, — прищуривает глаза, невольно отмечая трогательно небольшой рост девушки. Такая миниатюрная на его фоне. — А оно у тебя есть? — притворно изумляется ведьма, в деланно шокированном жесте прикрывая кончиками пальцев губы. — Желаешь убедиться? — Вырвав его у тебя из груди и забрав себе, словно трофей? — выгибая голову чуть вперёд, не отстаёт с издёвкой сирена. — В последнее время – только об этом и мечтаю. — Что-то у тебя слишком много мечт, связанных со мной. — Кривит он губы в лакомой, предовольной улыбке. Ну, просто обожравшийся сметаны книззл. — Я начинаю опасаться за свою честь. — Ты был более спокоен, втихаря травя меня, как паразита? Какое точное, хлёсткое сравнение. Гермиона Грейнджер и вправду была в его жизни, словно смертельный, не убиваемый, поганый паразит. Разрасталась гнойной гангреной от самого сердца, поражая, разрушая, изничтожая беспощадно изнутри, чтобы никто не видел её токсического воздействия на его слабое тело. Оставалась безнаказанной. И величественно лживой. — Так может, хоть сейчас осмелишься сделать это, глядя мне в глаза? Тлела смрадной плесенью прямо в нервах, ощущающих её так явственно живо, словно они были не двумя взаимоисключающими контрастами, а цельным, единым организмом, где жизнь одного невозможна без жизни другого. — Здесь нет никого, кто бы помешал тебе. Навечно застыла с обратной стороны век, упрямая и гордая, мягкая и сердечная, красивая и опасная, будто кто-то выжег её там тёмным, истлевшим в безвременье веков проклятьем. Не оставляла его ни на секунду его жалкой жизни. — Вот она я, прямо перед тобой, Драко, — шепчет этим своим убаюкивающим, завораживающим, чарующим голосом, словно с ним говорит совсем не человек. Этот голос порой снится ему во снах, проникает непозволительно глубоко под корку мозга, въедается в нейронные сети, беспрепятственно устанавливает свой деспотический, тиранический контроль, что, кажется, из-за одного его нереального, эфемерного звучания Драко согласился бы на всё, чего бы она ни захотела. Отдал бы ей всё, что бы ни попросила. Подчинился безропотно и безмолвно, словно своему всемогущему Господину. — Объект твоего неудержимого гнева. Мишень для каждого неопознанного, новообретённого чувства, рождающегося только от одного смертельно отравляющего присутствия рядом. — Причина всех самых страшных бед. Нестерпимая боль всего его существования. — Сосредоточие гадкой ненависти, от которой ты даже не можешь дышать. И венец всех самых ярких, запретных желаний. — Так давай покончим со всей этой суетой... Гермиона не успевает предугадать тот момент, когда Малфой выпускает из занятых грязных рук своих чёртову швабру, отчего та с громким стуком ударяется о каменный пол, и проворно выхватывает волшебную палочку, подставляя ту под самое её горло. Его сухощавая рука, несмотря на свой мнимо безобидный вид, оказывается неожиданно сильной, цепко смыкаясь у неё за спиной и насильно, грубо толкая в мужское напряжённое тело. Ведьма угрюмо вздёргивает подбородок, ловя отблеск лукавой и довольной усмешки слизеринца, словно голодный хищник, возвышающегося над ней. И тонет во всепоглощающей темноте заполонившего всю бесцветную радужку зрачка, словно демонстрирующего крайнюю степень его сумасшествия. — Уже забыла, я же самый бесчестный игрок в этом мире, Грейнджер, — шепчет он, когда как низкий голос его напоминает скорее змеиное шипение. — Если бы я пытался убить тебя, я бы сделал это громко, с размахом. Заявляя всему миру о том, что жизнь его Героини в моих руках. Длинными твёрдыми пальцами слегка надавливает на хрупкую женскую спинку, увлечённо просчитывая сочленения позвонков, добирается до тонкой нежной шеи, слегка сдавливая ладонью. — Но вместо этого я просто тихо тебя ненавижу. Сурово шепчет в самые губы, с запоздало отвергаемым наслаждением чувствуя тонкое смешение их запахов. В сладости вереска, окроплённой кислинкой зелёного яблока, определённо что-то есть... — Стоит сказать тебе за это “спасибо”? — выдыхает несвободно волшебница, в захвате чужих грубых рук чувствуя себя до странного... На своём месте?.. Малфой обжигающе горячий. Настолько, что даже её вечно ледяная кожа покрылась мелкой испариной. — И за то, что угрожаешь палочкой, не способный колдовать? Драко кривит уголок губ в потешающейся ухмылке. Отводит бесполезную из-за наложенных директрисой на время отработки ограничений палочку в сторону, капризно прицыкивая языком. Не спешит выпускать своенравную ведьму из показного пленения. И завороженно прослеживает большим пальцем едва заметные перипетии её тонких вен, изящно ветвисто расползающихся от точки бешено колошматящего пульса на шее. А ведь именно по ним и течёт её грязная кровь... — В моих планах нет твоей смерти, — просто признаётся он, убеждая себя выбраться из этого порочного вакуума невнятной околдованности, твёрдо решая, что с них уже хватит столь странного общения. Последний раз обводит крутую линию худого женского ребра и несильно – едва-едва заставляя себя, насильно принуждая – толкает оппонентку вперёд, с глухим, обречённым выдохом освобождаясь от слабых, неохотно подаренных прикосновений. В горле першит отголосок чего-то скверного. Будто он только что лишился чего-то важного. Потерял самое ценное. Жизненно необходимое. Драко старается не думать об этом. Умоляет перестать себя зависеть от девчонки так остро. — Уж если ты ищешь кого-то, кто строит против тебя козни, Грейнджер, — неожиданно для них обоих дополняет Малфой, незначительным взмахом руки умудряясь поднять с пола непризнанное своё оружие. — Ищи лучше там, где никогда бы не подумала искать. Самые опасные наши враги, как обычно водится, стоят за нашими спинами. — И я должна так просто тебе поверить? Внять твоему совету? — сведя брови к переносице, не оценивает по достоинству неожиданного наставления девушка. — Не я пытался убить тебя, — бескомпромиссно подытоживает слизеринец, вновь отворачиваясь от гостьи, ставя на этом странном “свидании” жирную точку. С него не то, что на сегодня, на всю жизнь достаточно разговоров с этой выскочкой. — А если бы знал, кто, — прибавляет коротко, даже не пытаясь скрыть в жёстком голосе своём шипящего кислотой концентрированного яда. — Проставился. Гермиона хмурится раздражённо, поджимая обиженно губы. Сколько же в проклятом Малфое непримиримой гадкой ненависти, что даже ей от этого удушающего кислого коктейля тошно... Напоследок – щёлкает пальцами грозно. И, не скрывая широкой циничной улыбки, уходит из давящей полутьмы кабинета под непотребную ругань мальчишки и шум расплескавшейся грязной воды из поломойного ведра.