Жили-были...

Рабочий день давно уже закончился, а я все никак не мог решить для себя, в каком качестве заявиться в больницу. Причем прекрасно понимал, что идея Черномора насквозь бредовая. Но приказ — есть приказ. А они, эти самые указы, приказы, распоряжения начальства, известное дело, не обсуждаются. Как ни крути, явиться к нему под видом друга или соседа и остаться (для этого ещё надо найти весомую причину) просто не мог. Да мы никогда не были близки с Соловьем, если не считать близостью постоянные насмешки, придирки и дерганье за косу. Вот если бы мы были родственниками или закадычными друзьями, которые «век» не виделись и «водой не разлить», тогда бы сам бог велел. Но ни в каких родственных или, упаси Господи, еще каких-то отношениях с Данькой не состояли. А так, в свете происходящего, только в качестве случайного прохожего, столкнувшегося с пациентом в коридоре, да и то минут на десять. На более длительное время наших совместных «счастливых» воспоминаний попросту не хватит. И те не очень-то счастливые — особо не посмакуешь. Услужливая злодейка память тут же сделала «доброе» дело с отсылкой в далекое прошлое. «Первое сентября. Я видел себя будто со стороны, словно путешествуя во времени, столкнулся с самим собой, но на полтора десятка лет моложе. И вот, будучи совсем маленький мальчонка, с огромным букетом цветов выхожу со двора. — Пока, мам! — улыбаюсь и машу ладошкой матери, провожающей меня с крыльца. Темный отглаженный матерью костюмчик, новый с иголочки, надет впервые. Грудь защемило от воспоминаний. Как же мне нравился этот костюм. Я выглядел в нём совсем как взрослый. Тяжёлый ранец за плечами. Начищенные ваксой туфли блестят, на них ни пылинки, хотя накануне прошел дождь и сентябрьское солнце сейчас мило улыбалось, отражаясь в луже. Соседский мальчишка Данька вырулил на велике со двора. — Эй, Няш, ты куда так вырядился? — крик за спиной заставил меня отскочить, но недостаточно резво. Хулиган на велике, промчался по луже, окатив грязью. Слезы обиды наворачиваются на глаза… Темнота… Вспышка. Третий класс. Вот я бегу по школьному двору, и Данька, будто падая, выбрасывает ногу назад. Не ожидавший подвоха, спотыкаюсь о ногу мальчишки и растягиваюсь на пузе, со всего маху пропахав газон. Поднявшись, рассматриваю позеленевшую от травы рубашку и расстроенно вздыхаю… Темнота… Вспышка. Шестой класс. Выхожу из кабинки школьного туалета, останавливаюсь у раковины, мою руки. За спиной шорох. Резко оборачиваюсь и испуганно вскрикиваю. Соловей резко прижимает меня к раковине, край которой врезается в поясницу. Шиплю, подобно ядовитому гаду, от боли и неудобства. — Ты будешь дружить, с кем я захочу, и прическу будешь носить, какая нравится мне, — рычит более рослый Соловей в мое покрасневшее от смущения лицо. — И вообще, ты мой, понял? Мой! — я не понимаю, что значат злые Данькины слова, но испуганно киваю…» Тряхнув головой, отгоняю болезненные воспоминания. Последнее вообще вызвало непонятные чувства. Сердце билось, как ошалелое, щеки покраснели. Сейчас ощущаю себя девственницей, оказавшейся в борделе. А в паху потяжелело от возбуждения: горячего, стыдного. Мысли в голове роились, как муравьи на постройке муравейника. Рука сама потянулась к органайзеру, и я, задумавшись, вытянул простой карандаш с радужными узорами на рубашке*. Рука легкими резкими штрихами, пунктирными линиями, волнообразными кривыми водила по чистому белому листу передо мной, оставляя то четкие, яркие, то еле заметные линии, которые складывались в неведомый узор. Если Данька лежит с отравлением, а точнее с симптомами неконтролируемого жора (неужто проклял кто?), то рационально ли появляться там? То есть, Данька лежит в отделении магических недугов и пищевых отравлений. Меня могут попросту завернуть еще на подступах. А рассекречивать собственную личность «юного диверсанта» был пока не намерен. И вдруг представил, что у Соловья в этот самый момент начинается приступ, он набрасывается зверем да кусает за самое ценное. Трясу головой, пытаясь избавиться от наваждения. Под истерическое хихиканье оглядываюсь вокруг, проверяя периметр на наличие свободных ушей: «Блин, лезет же дурь в голову…» Естественно будет наивным полагать, что этим ценным является голова, когда ладони сами свернулись ковшиком, накрывая пах. В тот же миг перед глазами возникла картинка, где Соловей, сверкая глазами, склоняется к моему паху. Тело обдает жаром, кровь бурлит по венам горячим потоком, словно плеснули кипятка, концентрируясь тугим узлом в низу живота. Я трясу головой, пытаясь избавиться от наваждения. «От недотраха… это все от недотраха» — решаю для себя и вновь гляжу в пространство пустым расфокусированным взглядом, который от удовольствия, накрывшего бурлящей волной, мутнеет, словно хлебнул дедовой медовухи на голодный желудок. От помутнения в голове плотно зажмуриваю глаза до белых вспышек, плещущихся за алыми омутами век. Щеки полыхают румянцем и откуда-то, будто издалека, доносится до боли знакомый голос: — Добрынюшка, ангел наш, оформи протокол задержания. «Тьфу ты! Ядрены кочерыжки!» — С листа передо мной, насмешливо скосив глаза, на меня нагло смотрит «предел моих мечтаний и мокрых снов» — Данька Соловей. Мгновенно накрываю лист папкой в надежде, что визитер не узнал личность на рисунке. Ага, «щаз»! Беспардонно выдернутый из грез поднимаю на Василия — «Семнадцатого», осоловелый словно с похмелья взгляд, но ладоней из-под стола не убираю. Тот понимающе ухмыляется, пошло подмигивая. Ну и как это понимать? Как благословение сотрудников на диверсию? Вот что за народ? Неужели так трудно сделать вид, что ничего не видели? Обязательно надо опошлить все и потоптаться по трещавшим по швам моральным принципам. И почему всегда случается именно так? На самом интересном месте! Словно у людей своих мозгов нет. Вот бы сел, взял уже написанный протокол и по нему скатал как под копирку или, наконец, применил магию копирования. Ведь не сложно же. Маг в конце-концов или нет? Это умение чуть ли не с молоком матери передается. Да и какой школяр в своей жизни не сдувал таким образом домашку у соседа? Вот у меня Соловей тырил тетради и копировал постоянно, а я делал вид, что не знаю и не замечаю. Думаю, это не так трудно при минимальном желании. Но, видимо, надежда скончалась, так и не родившись, потому что Вася смотрит на меня, будто узнал государственную тайну и при моем отказе готов поделиться со всем миром. Хмурюсь, всем своим видом выражая недовольство, лихорадочно ища повод не выполнить просьбу, но отчего-то становится стыдно за свои мысли. Да только «Семнадцатому» глубоко безразличны мои метания. Он принес протокол — дело сделано. Всю вторую половину дня работа не ладится, все валится из рук. Звонок Стасе и разговор даётся довольно тяжело. Я жутко не люблю оправдываться и вслушивался в односложные «да», «нет» и «вряд ли» — девчонка была расстроена. Пришлось менять планы и перестраиваться за два часа до свидания. Поэтому её тихие расстроенные ответы били по больному еще сильней и, казалось, что лучше бы Стася накричала на меня, как это делают другие, выясняя отношения. Но девчонка, равнодушно сказав «пока», сбросила соединение, отчего я почувствовал себя обманутым. Почему-то был уверен, что она не будет долго расстраиваться. Найдет мне замену сравнительно быстро, практически не вставая с дивана, как рыба в воде, свободно вращаясь среди акул бизнеса — коллег отца и бизнесменов среднего звена. А это еще на пару пунктов понизило рейтинг моего настроения. О чем бы я ни думал, как бы ни пытался сосредоточиться на работе, мысли раз за разом возвращались к данному полковником Черномором заданию. И вот теперь, так не вовремя прерванный с полыхавшими стыдливо щеками, я зло смотрел на «Семнадцатого». Вася росточка был выше среднего. Широк в плечах, узок в талии, курчав волосами. Видимо поняв, что перешел некие границы, смотрел на меня взглядом кота, нагадившего в хозяйские тапки. Да что тут говорить? Он — «один из 33»… этим все сказано. Подходя ко мне с просьбами, «витязи» умудрялись даже взгляд этот шкодливый передавать друг другу как переходящее красное знамя. Я смотрел на них с легкой завистью. Куда уж мне с моими «полутора метрами» в прыжке и хлипким телосложением? Это скорее теловычитание… Выдернул из рук Василия лист и махнул небрежно: — Иди, Вася, все сделаю, — и проследил взглядом, как «семнадцатый» скрылся за дверью. — Утром завтра сделаю, — добавил после того, как дверь тихо скрипнув, словно извиняясь, захлопнулась. Посидел немного, затем ещё, но так ничего и не решив, нехотя направился в больницу. Она находилась в пяти кварталах от полицейского управления, причем добраться можно было либо пешком, миновав центральную часть городка со всеми его магазинчиками, лавочками, кафе и салонами. Либо на единственном в городке автобусе, старом, как сама магия, который двигаясь по маршруту, объезжал словно по кольцу все городские районы. Ходил автобус каждые пятнадцать минут. И естественно я бы безбожно опоздал, дожидаясь этот раритетный выкидыш советской эпохи. Такси, как вид транспорта, в Зельево практически не существовал. Многие предпочитали передвигаться по старинке: кто в «ступе», а кто и на «ковре-самолете». Рынок этих летательных аппаратов представлял довольно широкий ассортимент, да и надежность их проверена столетиями. Выйдя на крыльцо управы, разочарованно смотрю в хмурое серое небо, затянутое тяжелыми свинцовыми тучами, и громко забористо ругаюсь. Начался дождь. Новый шерстяной костюм, купленный по случаю дня рождения не годился для столь экстремальных прогулок, хотя был теплым и удобным. Добротная ткань, модный покрой выгодно подчеркивающий мою фигуру, но попадание излишней влаги могло пагубно сказаться на нем. Приходится вернуться за зонтом. Не люблю я эти новомодные приспособления. При ветре от них никакого толку. А прикрыться магией не получится. Не смогу долго удержать концентрацию для заклинания щита. Дождь крупными каплями бьет по редким еще оставшимся на ветвях клена листьям, они с громким шлепком падают на черный в крупный белый горох зонт, который я прихватил в кабинете Муромцева, и принадлежавший когда-то его супруге. А теперь в качестве дежурного зонта обитал в управлении. Капли скапливаются на пропитанной специальным составом поверхности, тонкими хаотичными ручейками стекая вниз. Холодный промозглый ветер торопливо, словно спеша куда-то, подталкивает сзади, пытается вырвать зонт из рук, удивительно тонких для моих лет, почти мальчишеских, то вскидывая его вверх, то прижимая плотно к спине. Я тихо ругаюсь, кутаясь в высокий ворот осенней куртки на тонком синтепоне. Подгоняемый ветром уже прошел мимо пекарни, обогнул рыбный магазин Емели Щукина, оставил позади салон интим услуг «Туда-Не-Знаю-Куда» и магазин овощей и фруктов, принадлежащий Маленькому Муку, когда вдруг вспомнил, что хотел купить яблок. «Идти в больницу с пустыми руками? — это моветон**. Нет, воспитанный дедом в определенных устоях, впитанных порой еще в раннем детстве, просто не могу поступить иначе. Даже при том, что нахожусь на задании. И вообще, такой жест, располагает к доверительной беседе», — рассудил и решительно свернул к овощной лавке. Немного повоевав с упорно сопротивляющимся, рвущимся на свободу зонтом, свернул его и открыл дверь, зябко подергивая плечами, завалившись в его душное, пахнущее фруктами и подгнившей капустой нутро. Влажный воздух помещения пропитан этим въедливым запахом, который, кажется, не выветривается никогда. Я морщусь от отвращения и вздрагиваю, когда слышу скрипучий голос хозяина. — Закирыто, Добирыня, уже опозда-аль, — поморщился, услышав жуткий акцент Маленького Мука, едва дверной колокольчик звякнул над головой. Старый лавочник сидел на высоком барном стуле у кассового аппарата и сортировал фиги (инжир) — довольно крупные плоды зеленовато-фиолетового цвета с ярко-розовой кисло-сладкой мякотью. Его полосатый узбекский халат, затянутый на талии красным обернутым в несколько раз кушаком, распахнулся выставляя напоказ волосатую мужскую грудь. Еще год назад, торговля у Мука шла бойче. Он успевал сбегать за товаром на базу несколько раз за сезон. Но после угона его волшебных сапог, Питерской фабрики «Скороход», торговля пошла на спад и магазинчик опустел. Теперь полки занимали несколько видов фруктов, как свежих так и высушенных, орехи и овощи. — Мне бы фруктов каких, яблок что ли. Я в больницу спешу. Как с пустыми руками? — Ябилок, нэт! Ест гируши, апелсины, фиги, — он показал на плоды инжира, что держал в руках. — Вибирай! Смущенно отведя глаза, не веря словам пробегаюсь взглядом по полкам с товарами. Не углядев яблок, решаюсь все же на апельсины, они ничем не хуже. Затем, поторговавшись с хозяином, наконец рассчитываюсь за фрукты и выхожу на улицу. Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Ненужный теперь зонт болтается на сгибе локтя, бьет по ноге, мешая идти. Но я его не замечаю, задумавшись, перебирая замерзшими пальцами ворот куртки. *** Данька Соловей сидел на холодном подоконнике больничной палаты с раскуренной сигареткой в уголке пухлых губ и смотрел вниз в раскинувшийся под окнами парк, где стайка воробьев плескалась в большой луже посреди дорожки. Они то хвастливо чирикали, то принимались вдруг отчаянно драться, громко щебеча и отнимая друг у друга честным трудом добытого дождевого червя, так неосторожно выползшего на разведку. То вдруг, встрепенувшись, сорвались с места и взлетели на голую ветку березы, недалеко от тропы. Время от времени он прищуривал левый глаз, делал затяжку и выдыхал тонкую сизую струйку дыма в открытую форточку. Курить в палате было запрещено, и если поймают, мало не покажется. Но когда Соловья это останавливало? С детских лет, он привык к этой жизни, где в силу родства со многими поколениями воров и мошенников, считался едва ли не отбросом общества. Привык брать все, вгрызаясь зубами. Вот и теперь нарочно доводил медперсонал до белого каления. Нет, Данька плохим человеком отнюдь не был, но воспитание или скорее его отсутствие, приучили парня жить по закону «стаи». Ну, вы наверняка помните поговорку: «С волками жить…», вот парень и выживал, как мог. Он пошарил глазами по парку, в поисках того, кто мог так беспардонно спугнуть воробьев, тем самым лишив его единственного развлечения этим вечером. Буквально прилип к стеклу, когда узнал в стремительно шагающем парне своего соседа Добрыню. Даня лихорадочно перебирал в памяти события последней недели, что провел в больнице после возвращения из Чернигова, где прожил последние два года. Вечеринку в честь возвращения, на которой порядочно принял на грудь и этот дурацкий поступок с утра, когда на спор с теткой, Варварой Ягиной, угнал «пирожок»* Петра Колобкова и на спор же трескал колобковскую выпечку. После чего с сильным приступом желудочной боли попал в больницу. И с удивлением понял, что ни разу за все эти дни не видел Добрыню, полагая, что тот по-прежнему у Деда в Ростове. Затем стал спешно перебирать в памяти пациентов отделения, силясь понять к кому тот мог прийти. Но не находил ни одного оправдавшего себя варианта. Родька из первой палаты? Вряд ли они были знакомы. Он из березниковских. Да и его Волков вряд ли кого подпустит близко к своему парню. Старик Щукин с аппендицитом тоже не котируется. Тот вечно был злой на весь мир, а их, пацанов, готов был за уши оттаскать. Словно они виновники его неудачной рыбалки. Банкир Золотарев-Рыбкин? Не тот уровень. Да и какие дела могут быть у простого парня и банкира? Василиса после экспериментальной косметической процедуры (девица была еще той экстремалкой)? Но апельсины в пакете никак не вязались с ее аллергией. Получается именно он, Данька, был целью визита? Соловей заметался по палате, приводя себя в порядок. Затем высунув нос за дверь просканировал коридор на предмет присутствия медперсонала. И, не увидев никого, метнулся к сестринской, оскальзываясь на натертом воском паркете, где на стене висело большое зеркало. Отражение смотрело на него испуганно раскрыв глаза, волосы топорщились, словно воронье гнездо, щеки покрывала болезненная бледность со следами дневной щетины, что делало его похожим на разбойника с черниговского тракта. Резкими рваными движениями Данька попытался уложить непослушные патлы, показал отражению язык и вновь метнулся в палату. За лихорадочно бьющимся сердцем, он не слышал ни шагов в коридоре, ни спора Добрыни с медсестрой, касательно времени посещения, пока робкий стук в дверь и слова: «Накиньте халат, без него в палату нельзя», не возвестили о посетителе. **** Время перевалило за семь вечера, когда я наконец обошел парк и вышел к парадному входу больничного корпуса. Большое разноуровневое здание из белого кирпича с башенками и стрельчатыми окнами — бывшая усадьба местного олигарха Горыныча, широким меценатским жестом подаренная городу в день рождения великого русского поэта-сказочника Александра Пушкина — П-образно растянулось в лесопарковой зоне. Поднявшись по широкому крыльцу с витыми медными коваными перилами, мысленно попросил помощи магии, и толкнул дверь. Как я и думал, она оказалась заперта. Еще раз глянув на часы, разочарованно вздохнул: «Слишком долго телился. Время посещений давно прошло. И сейчас меня вряд ли кто пустит». Ещё какое-то время покрутился у двери, заглядывая в стеклянные оконца по бокам широкого холла. Снова постучал и уже смирившись, что сегодня точно пролетел, а завтра, как минимум получу выговор за нерадивость и медлительность. Махнув рукой, спускаюсь вниз по лестнице, когда за спиной щелкнул и задребезжал дверной замок, словно запустили часовой механизм. — Ты чавой тут околачиваешься, любезный? — на пороге появился старик в потрепанном зипуне, ватных штанах военного кроя, подпоясанный солдатским ремнем с начищенной по-военному, сверкающей бляхой. — Здрасте! — кивнул, повернувшись к сторожу. — Я больного пришел навестить, точнее арестованного. — Это Соловья, что ль? Так поздно ужо, завтра придешь. Посетителей не принимають, — старик попытался закрыть дверь, но я, поняв, что без применения силы эту крепость не взять, подставил в дверной проем ногу. — Я не простой посетитель, Макар Степаныч, я из жандармерии, — вытащил красные корочки со штампами Управления и сунул деду под нос. Тот долго разглядывал подношение, вертел и так, и эдак, ворча и костеря местные власти, что людям спать не дают, а после, вздохнув, добавил: — Да ладно, чаво уж, заходь… только ноги протри, лепрозорий*** все-таки, тьфу, мля… лазарет, — выругался дед Макар, в очередной раз спутав понятия. В лицо пахнуло лекарством и хлоркой, заставив поморщиться, машинально шаркая ногами по мокрой тряпице. От волнения сердце молотом колотилось о ребра, шумело в ушах и я подзавис, теряясь в предположениях: какой он стал, как выглядит, помнит ли? — Ну, ты чаво в дверях застрял? — Макар качал головой, словно удивлялся мальчишеской глупости. — Проходь ужо. Дыру в полу протер! — ворчал он. — Простите, — оглядываясь по сторонам, я двинулся к окну регистратуры. Данька, как я и думал, оказался в отделении инфекций и магических кишечных недугов, поскольку всех отравившихся и подхвативших какую-либо заразу отправляли туда. Но и тут мне пришлось столкнуться с больничным Цербером в юбке. Дородная дама в бедрах напоминавшая корму «Титаника» с грудью пятого размера, в белом одеянии чуть выше колен, стояла посреди коридора. На феске, красовавшейся в высокой прическе, алел красный крест. — Куда? — поинтересовалась она, упершись руками в бока и прищурившись. — Время посещений прошло. Разочарованно вздохнув, я снова полез в карман за удостоверением. Постоянная необходимость доказывать, что это посещение не просто прихоть, а задание главы Управления, утомляла и даже немного раздражала. Дама крутила и вертела в руках мои корочки не меньше деда Макара. Наводила морок на глаз, отчего он выдвинулся, будто объектив фотокамеры. А после долго нюхала, разве что на зуб не попробовала, затем вернула их окончательно потерявшему терпение мне и проводила на второй этаж. Больницы я никогда не любил. С самого раннего детства старался избегать лекарей, говоря «само пройдет». И действительно, на мне всё заживало как на собаке — быстро и без шрамов. Даже будучи оперативником и вывихнув ногу с трудом выдержал положенные по распорядку и рекомендации доктора Петра Викторовича Айболита сутки постельного режима, а после затребовал выписку. И вот теперь снова был вынужден находиться в этих пусть богато украшенных, но все-таки больничных стенах по долгу службы. — Накиньте халат, без него в палату нельзя, — услышал настойчивое из-за спины и, накинув на себя белое одеяние, робко постучал в дверь. — Ну, здравствуй, сосед! ~~~~~~ Примечание: . Рубашка карандаша* — Карандаши бывают простые и цветные. Рубашку обычного карандаша (корпус, в который заключен грифель), его еще называют одноразовым, делают из дерева, пластика, бумаги, веревки. Такой карандаш перед первым применением надо заточить. Желательно сделать это острым ножом или канцелярским резаком. Карандаш — это слово тюркского происхождения. Дословно оно означает — черный камень Источник: Википедия. Моветон** — (Mauvais ton) это французская фраза, которая переводится как «дурной тон», то есть поведение, считающееся в данной ситуации неприличным или неуместным. Он из березниковских*^ — идет отсылка на работу «Сказочная любовь или гадание в ночь на Купала» https://ficbook.net/readfic/7112686 «пирожок» — простонародное название автомобиля марки ВАЗ, выпускаемое Ижевским Автомобильным заводом. Лепрозо́рий*** (лат. Leprosorium, от позднелат. leprosus — прокажённый, от др.-греч. λεπρη — проказа и ζῷον — животное) — специализированное лечебно-профилактическое учреждение, занимающееся активным выявлением, изоляцией и лечением больных лепрой. Лепрозорий также — организационно-методический центр по борьбе с проказой.